— Может, кто-то из нас является очередным продуктом генетического эксперимента WOGR? — задумчиво спросила Мотоко, севшая на пятки и странно разглядывающая меня. — Отоо-сама, ватаси ва...
— Нет, исключено, — отрезал Мамия. — Ты — моя дочь. Родная дочь меня и твоей матери, естественное зачатие, никакие генетические эксперименты с тобой не проводились. Алекс...
— Я — продукт генетического эксперимента в чистом виде, — хмыкнул мой муж. — По крайней мере, с точки зрения терран. Я урожденный внез, мы все появляемся из пробирки. Естественное зачатие в безвесе невозможно, помните? Ну, если Лену не считать. Но я точно знаю, от кого происходил мой генетический материал и какая семья отвечала за развитие моего зародыша. Крайне удивлюсь, если они связаны с WOGR хоть как-то. Остается Оки... но она происходит из Русского Мира. Маловероятно, что ценный экспериментальный образец завезли бы в такую глушь и бросили на произвол судьбы. Нет, здесь тупик. Я бы сказал, совпадение. Пусть невероятное, но совпадение.
— Нет, не тупик, — неожиданно сказала я, поскольку мне в голову вдруг пришло яркое озарение. — Есть еще один общий элемент. Мамия, блок мгновенной связи, который ты передал Алексу — кто его сделал? На нем нет шильда производителя.
— Кто сделал? — задумчиво переспросил отец Мотоко. — Не знаю, не вдавался в детали. Мне просто поручили его доставить.
— А можно выяснить?
— Да. Но потребуется какое-то время. Секунду, я попрошу секретаря заняться... готово. Оксана, ты полагаешь, что Санду могли реагировать на него?
— Да. Он — единственный неизвестный элемент нашего уравнения.
— Но они не реагируют на другие каналы дальней связи. Насколько я знаю, таких каналов уже несколько сотен. А может, и тысячи. Да и наш блок все время оставался активным, а это месяцы как минимум.
— Тут можно выдвинуть несколько теорий, — вмешался Бернардо. — Во-первых, интенсивность использования разная. Во-вторых, возможно, он как-то привлекателен для Санду в сочетании с другими мгновенными каналами. В Белоснежке есть свои каналы, на борту "Гаврона" их оказалось сразу четыре. Или три, если такой канал был встроен лишь в одного дрона, который служил и ретранслятором... нет, я бы заметил лишний радиотрафик. Четыре. Ну и, в конце концов, нельзя исключить, что в нем просто есть какая-то ловушка типа маяка, активирующегося при определенных условиях.
— Если в модуле есть ловушка, выводы о безопасности... — Мамия замолчал. — Прошу прощения, мне нужно отключиться для обсуждения срочных вопросов. Держите меня в курсе. Если не смогу слушать, просмотрю запись позже. Если потребуюсь очень срочно, зовите. Канал мониторится нашими специалистами, они мне передадут.
— Мониторится? — удивленно спросил Алекс. — Мы считали, что имеем дело с твоим личным подключением.
— Уверяю, никакая информация не пойдет дальше меня и моего департамента. Сицурэй симас.
Мамия отключился, хотя его значок по-прежнему оставался в канале.
— Пусть так останется, Алекс, — сказал Бернардо. — Попрошайкам выбирать не приходится, а Аояма сейчас наш единственный шанс выкарабкаться. И мы не обсуждаем никаких секретов.
— Хорошо, — в голосе мужа проскользнули напряженно-недовольные нотки, но тут же пропали. — Пусть так. Оки, что думаете делать дальше? Может, пора возвращаться?
— А смысл? — я села с трудом удержав стон: у меня уже всерьез болели мышцы всего тела. — Мы так и не нашли ничего важного. Идем дальше. Мотоко-тян, помоги встать, а?
Я всегда знала, что я — ворона сильная, хотя и на всю голову долбанутая. Я так ни разу и не застонала, пока ковыляла вслед за Мотоко, внимательно разглядывающей плоскость у себя под ногами. Шурупы бы делать из таких людей, как заметил один древний писатель. Или скобы? Или что там еще делают из стали? Не помню. Стиснув зубы и преодолевая острую боль в икрах при каждом шаге, я ковыляла, опираясь на плечо подруги. Та изредка бросала через плечо бесстрастные, по своему обыкновению, взгляды, но ничего не говорила. И когда она внезапно встала, как вкопанная, я по инерции сделала еще один шаг, утратила опору и повалилась на пол.
И звезданулась обо что-то твердое головой.
Несмотря на то, что я шла в шлеме с раскрытым забралом, я все равно чувствительно приложилась лбом о внутришлемную накладку. Там смягчила удар, но не компенсировала его полностью. От неожиданности я неловко упала на бок, обхватила голову руками и тихо заскулила. Вся моя железность куда-то пропала. Сейчас мне хотелось лишь одного: проснуться и оказаться где-нибудь в тиши жилого отсека, нарушаемой только тихим гудением вентиляции. И чтобы проклятая сила тяжести куда-нибудь исчезла и меня снова обнял блаженный безвес. Мотоко стояла на одном колене, встревоженно заглядывая мне в лицо и сжимая мое плечо твердой хваткой.
— Дайдзёбу? — спросила она, когда заметила, что мой взгляд обретает осмысленность. Вот что я люблю в ниппонцах, так это способность спрашивать, в порядке ли ты, даже когда валяешься на полу в луже крови, запихивая собственные внутренности обратно во вспоротый живот. Интересно, задавали ли древние обитатели Ниппона этот вопрос самураю с отрубленной после сэппуку башкой? Дескать, как там прошла процедура, доволен результатом?
Но поскольку в моем ударе лбом вины Мотоко явно не имелось, я проглотила всё пришедшее на язык и перевернулась на спину. А обо что я, собственно, ударилась?
Над головой по-прежнему держался жемчужный, слегка светящийся туман. Я попыталась встать, но Мотоко придержала меня.
— Осторожно, — она подняла боккэн, который уже почти от рукояти растворился в тумане, и постучала им по чему-то твердому и невидимому. — Стена. Наклонная стена, не ударься, когда начнешь вставать.
— Спасибо... — я приподнялась на локте, осторожно выставив вверх руку. Та и в самом деле уперлась в наклонную поверхность, на ощупь не отличающуюся от пола. Я провела пальцами по ней вниз, потом пригляделась. Поверхность стыковалась с полом под заметно острым углом, как купол. По горизонтали туман здесь сгущался уже в десятке сантиметров перед глазами. У меня закружилась голова, когда моя вытянутая рука (более-менее прямая от рождения, смею верить) показалась почти спиральной, причем спираль причудливо свивалась и развивалась, когда я двигала конечностью.
— Стена, — повторила Мотоко. — Вперед дороги нет. Нужно сворачивать или возвращаться.
— А куда идет след от трактора?
— В стену.
Грязные следы протекторов и в самом деле уходили прямо в стену. Мы оказались в тупике. Как назло, у нас уже несколько минут не было радиосвязи, так что мы даже не могли спросить совета. Я снова легла на спину. Внезапно усталость навалилась так, я не находила в себе сил даже пошевелиться. Рядом зашуршало: Мотоко невозмутимо села на пятки, положила боккэн с левой стороны и принялась ждать, когда я выдам какое-нибудь гениальное решение. Ее форма тоже причудливо изменялась во время движения, словно она отражалась в кривом зеркале.
Я закрыла глаза. Тишина. Полная, мертвая тишина, какой не бывает в реальной жизни. Даже дыхание Мотоко не могло ее нарушить. Тишина, жемчужная светящаяся серость, струйка сырого сквозняка, впивающаяся в щеку...
Сквозняка?
И едва уловимого болотного запаха?
Я резко села, едва повторно не ударившись головой о наклонную стену. Все тело отозвалось мучительной болью перетружденных мышц, но я даже не обратила на нее внимания. Сквозняк и запах тут же пропали. Я упала обратно на спину и снова почувствовала на щеке ток сырого холодного воздуха. Слабый, едва чувствующийся, но все равно ток. Я немного покрутила головой, потом сдернула шлем, чтобы не мешал ощутить направление. Не помогло. Отложив шлем, я принялась лихорадочно расстегивать комбез.
— Оку-тян? — удивленно спросила Мотоко. — Что ты делаешь?
— Сейчас... — пробормотала я, выдергивая руки из рукавов и даже не замечая, что разрываю паутинную прокладку. — Сейчас...
Обнажившись до пояса, я снова легла на пол. Меня сразу пробил озноб: после уютной терморегуляции комбеза пол казался почти ледяным. Однако на сей раз я сумела ощутить грудью и рукой примерное направление, откуда тянул сквозняк.
— Мотоко-тян, — сказала я напряженно, — я чувствую выход наружу. Кожей. Оттуда проникает болотный воздух. Глазами ничего не вижу, но они сейчас только мешают. Попытаюсь найти вслепую. Держись за меня и продолжай ставить отметки на полу.
— Вакатта, — кивнула подруга, поднимаясь с колен на ноги одним слитным плавным движением, как это умеют ниппонцы, практикующие боевые единоборства. Я встала на четвереньки, закинув болтающуюся верхнюю половину комбеза на спину, нацепила шлем на голову, зажмурила глаза и медленно поползла в ту сторону, откуда тянул сквозняк. На талии я чувствовала руку Мотоко. Каждую секунду я ожидала очередного удара лбом в препятствие, но ничего такого не случилось. Струйка сквозняка металась из стороны в сторону, словно взбесившаяся змея, но я продолжала ее нащупывать, периодически обслюнявливая палец для лучшей чувствительности и поводя ладонью перед собой.
А потом несколько событий произошло одновременно.
Что-то пронзительно зазвенело над ухом и сразу же голое плечо пронзила боль, словно от укола иглой.
Опирающаяся на пол рука попало в мокрое и холодное.
Непонятно откуда раздался тихий шелест, нераспознаваемый, но до боли знакомый.
И в наглазниках звякнул звук вновь установившегося с Алексом адхок-канала. Звякнул, а потом звякнул вновь, сообщив о разрыве. И снова об установке.
— Ничего не понимаю, — сказала позади Мотоко. — Оку-тян, что это?
Я осторожно приоткрыла глаза и тут же снова рефлекторно зажмурила, потому что от изумления утратила концентрацию. Руки заскользили и разъехались на скользкой поверхности, и я рухнула башкой на пол, сильно ударившись челюстью даже через подкладку шлема и большо прикусив кончик языка. Подтянув под себя руки, я приподняла голову, проморгалась и замерла от шока.
Прямо перед нами находилась дверь. Обычная дверь, сбитая из деревянных досок двумя поперечными перекладинами, с вырезом в форме сердечка на высоте человеческого лица. Покосившаяся дверь в такой же деревянной стене, уходящей назад по обе стороны. Вокруг царил полумрак, разгоняемый лишь лучом света из сердечка, над головой виднелся черный с яркими точками потолок, а пол под руками больше не выглядел словно сделанный из гладкого серого мрамора. Скорее, он напоминал керамическую плитку из тех, что используют в общественных туалетах.
Терранских общественных туалетах.
Не веря своим глазам, я оглянулась. Позади стояла Мотоко с круглыми от изумления глазами, за ней клубился все тот же жемчужно-серый туман. Но света он не давал. Я поморгала. Деревянные стены и дверь никуда не делись, зато над ухом снова пронзительно зазвенело. Комар. Где-то вокруг летал комар. И, кажется, он меня уже раз тяпнул. А может, не он, а его лучший друг.
Словно перепугавшись, что видение исчезнет, я поспешно дотянулась до двери и толкнула ее. Та нехотя распахнулась со скрипом несмазанных петель. А за ней...
А за ней, ослепительный после полумрака, шелестел лес — смешанный лиственно-хвойный. Сквозь листву пробивались лучики клонящегося к закату солнца. Где-то попискивала невидимая птица. А над ухом снова зазвенело — и на сей раз у меня не возникло и тени сомнения: комар.
— Стоп! — почему-то шепотом сказала Мотоко. — Не выходи.
Я поколебалась. С одной стороны, подруга была права: совершено непонятно, что там было за дверью. С другой — именно там мы могли найти помощь. Решившись, я подползла к двери и выглянула за нее.
Когда глаза привыкли к смене освещения, я осознала, что передо мной дорога. Грунтовая, раздолбанная колесами, с лужами в колдобинах, с поросшей травой обочинами и подлеском, тесно обступающим ее с обеих сторон. Обычная грунтовка через лес, так памятная мне еще с детства. Солнце пробивалось через нависающую над дорогой листву. Сквозь ветви проглядывали кусочки голубого неба с облаками, а дорога в обоих направлениях пропадала за недалекими поворотами.
Сквозь височные динамики наглазников в мозг вонзился зуммер, и я осознала, что канал до корабля восстановился, а Алекс настойчиво повторяет:
— Прием, прием, ничего не слышу. Оки, ты слышишь? Откликнись. Ничего не слышу...
Его слова размывались характерным джиттером. Я быстро глянула на индикатор мощности сигнала. Он находился в районе нуля, то есть на самом пределе давности, но все-таки работал.
— Алекс, мы вышли наружу, — быстро сказала я. — Дверь. Лесная дорога. Мы точно на Терре, если только нас не утащили на другую идентичную планету.
— Где именно, можешь сказать?
— Мы в лесу. Флора характерна для северного полушария. Вижу вязы и ели. Довольно тепло, плюс девятнадцать градусов. Солнце довольно высоко, так что здесь наверняка лето, тоже аргумент за северное полушарие. Больше ничего сказать не могу, ничего другого не видно.
— Понятно. Что с эфиром?
— С эфиром? А! Сейчас проверю.
Я включила сканер эфира в наглазниках. Он быстро нашел довольно много длинноволновых станций, но только три коротковолновых. Я прислушалась к одной из них — и сердце упало. В нем слышалась русская речь.
Русский мир. Тот, из которого я с таким трудом вырвалась. Тот, что снился мне в ночных кошмарах. Тот, в который я надеялась никогда в жизни не вернуться.
Канал оказался развлекательным, по нему гнали какую-то непритязательную попсу в исполнении певички с вокальным диапазоном утюга. Я переключилась на следующий коротковолновой. Там на чинском языке передавали последние известия. Третий канал тоже оказался чинским. Я со стоном упала на живот, пачкая комбез грязью. Несколько комочков забились под прокладку и начали неприятно холодить кожу.
— Три близких коротковолновых станции, — оповестила я. — Одна на русском, две на чинском. Остальные — длинноволновые. Мы в Русском Мире, Алекс.
— Плохо. У меня очень скудный личный опыт, но не думаю, что мы можем рассчитывать на быструю помощь. Оки, в каком ты состоянии?
— Медуза. А... я имею в виду, что в полужидком.
— Я так и думал. Возвращайтесь. Нужно понять, что делать дальше.
Возвращаться... Мысль показалась сладостной и желанной. Даже обломки "Гаврона" посреди безумного серого тумана и компания Санду сейчас выглядели милее этой полосы плохо засохшей грязи, по недоразумению считающейся дорогой. Но я подавила искушение. Наша с Мотоко миссия — найти и привести помощь. А мы даже не знаем толком, где находимся. Вернуться значит пройти весь путь еще раз, а я подозревала, что вскоре из-за боли в мышцах не смогу даже шевелиться.
— Погоди, Алекс. Надо хотя бы немного оглядеться.
Я пристроила шлем в углу у кафельной стены, натянула полуспущенный комбез обратно на тело — комары разочарованно завывали над ухом — затем на четвереньках выползла через дверной проем, пачкая комбез грязью. Ничего нового обнаружить не удалось, но когда я оглянулась, то от удивления едва не упала физиономией в лужу. Позади меня находился не вход в общественный туалет, как я ожидала, а настежь открытые железные створки дверей чего-то, напоминающего потрепанный жизнью и непогодой бетонный гараж. Его внутренности тонули в непроницаемой темноте. Воздух дрогнул, и на ее фоне появилась Мотоко, держащая у левого бедра боккэн так, словно готовилась нанести удар, но с интересом озирающаяся.
