Чуть погодя из-под ветвей вынырнул второй человек; если фигура первого была полностью скрыта, то этот особо не прятался. Одежда его была небогатой, как у мастеровых средней руки. Человек огляделся — и направился прочь по берегу реки, негромко насвистывая. Его, похоже, больше интересовали кварталы развлечений — во всяком случае, именно они лежали там, куда человек направлялся.

— Все прескверно, — пробормотал Тори Аэмара, скидывая капюшон и накидку с широкими рукавами на руки доверенному слуге. В руках главы Дома остался маленький футляр — в такие прятали письма. Открыв письмо, проглядев его, Тори удовлетворенно кивнул — спрятал бумагу в футляр и заходил по комнате.

— Вам что-то не нравится, господин, — бесстрастно заметил слуга — высокий, широколицый, он казался сделанным из базальта.

— То, что не нравится мне, к посланию из Рухэй отношения не имеет... тут все по-прежнему.

— Как долго еще, господин? Если господин Кэраи Таэна всерьез заподозрит дом Аэмара...

— Пока удалось скормить ему мелочевку. А наше будущее не за горами, если только... — лицо его омрачилось. — Ты умеешь подделывать почерки, — это был не вопрос — утверждение.

— Вы добры ко мне, господин. Я сумею подделать не каждый...

— Этот — сумеешь. Смотри... — он достал из ящичка записку. Слуга только хмыкнул. Знаки на листе располагались едва ли не против всех правил — словно упали на него кусочки листьев и стеблей, испачканные тушью. И все-таки некая гармония в этом была.

— Не больно-то старался тот, кто писал...

— Сможешь?

— Да, господин. Что нужно сделать?

— Я принесу тебе записку — когда как следует решу, что в ней должно быть. И еще... найди того верзилу со сломанным носом. Есть дело и для него...

Глава 33

Поднимаются руки, кисти раскрываются, трепещут. Не уловить, когда медленное движение переходит в быстрое; только-только бабочка была неподвижна, и вот уже забила крылышками, испуганная мелькнувшей тенью. И вновь застыла...

Танец "Выход бабочки из кокона" каждая умелица исполняла по-своему. Много надо было мастерства, чтобы не просто тело красиво двигалось — но зеркально-слаженно порхали широкие рукава, выписывая узор. Чтобы в такт колыхалась и накидка из прозрачной ткани — лепесток, с которого пытается взлететь бабочка.

Лайэнэ была недовольна собой. Вчера гостям понравилось, как она танцевала, но сама она знала — много ошибок, и движения скованные, словно бабочку заморозили. Знала, почему — тревога мешала. Не то за девочку давешнюю, не то просто дурное предчувствие.

Сейчас она тренировалась усердно, уже третий час пошел. Устала, и дрожь была уже не наигранная — трепет прозрачных крыльев, а настоящая.

А юная прислужница все это время сидела, смотрела на молодую женщину, раскрыв рот. Лайэнэ поначалу думала ее отослать, потом решила — перед зрителем, даже перед этим ребенком, она будет собранней.

Хотя зависть в распахнутых глазах смущала ее.

— Я тоже хочу научиться, — сказала служаночка, подавая ей ароматную воду и полотенце. — Так прекрасно, можно смотреть и смотреть...

— А ты действительно хочешь? Это тяжелый труд.

— Я не боюсь труда. Но я бы и петь хотела, и знать все то, что вы знаете...

— То есть надеть красное?

— Да! У вас настоящая жизнь. Вас и мужчины слушают, не то что обычных женщин. Если бы я... Только меня уже не возьмут, да и лицо у меня так себе, — понуро сказала девочка, обрисовав пальцем в воздухе контур вокруг своей круглой мордашки.

— Внешность у тебя весьма привлекательная, и еще расцветешь, что до остального... — хозяйка дома приобняла девочку за плечи, подвела к окну. — Слышишь, зарянка поет? Так и нам... Певицей или музыкантшей быть лучше всего, а хуже — девкой для развлечений, — болезная улыбка тронула губы Лайэнэ. — Если жизнь твоя отдана только музыке, и ты талантлива, неважно, красива ли ты и сколько тебе лет. Для танцовщиц тоже не слишком значима красота лица, но их век не слишком-то долог, лишь пока тело подвижно. А таким, как я... не та это судьба, чтобы о ней мечтать. Если очень повезет, мы и немолодыми будем жить в достатке, обучая преемниц. Вот только не так-то легко смириться с тем, что сама уже отцвела...

— Вам это еще долго не грозит, госпожа, — с обожанием произнесла девочка.

Лет десять, пожалуй... Долго это? Возможно...

...Он не предлагал Лайэнэ отдать за нее выкуп. Он не стал, не ставя ее в известность, говорить напрямую с хозяйкой — тогда она не смогла бы высказать свое мнение, и перешла бы к нему, пока не надоест или иначе не распорядится судьба.

"Почему бы тебе не начать делать то, что ты хочешь сама?"

Эту фразу она никогда не забудет.

Они тогда сидели в одной из беседок в Павильоне Росы, и Лайэнэ еще носила алый шелк — лишь изредка одевалась в голубое, ей порой дозволялось это — уже тогда закладывалось будущее отличие, слава о Голубой Жемчужине...

— За меня предлагали отдать деньги. Но я не могу так...

— Стоило большого труда объяснить хозяйке?

— Да, но ей выгодно оставить меня — она согласилась с моими доводами и просьбами.

...А Рииши выкупа за нее не предлагал — он собирался забрать ее, разумеется, думал, она станет его женой. Но тогда, в беседке, в пронзительно-голубой день месяца Ручейника-Йэн шевельнулся червячок под сердцем, совсем как ручейник в своем самодельном домике. А может, потому и не отдал до сих пор, что ему все равно? Что это лишь разговоры? Ведь он — наследник одного из богатейших Домов...

Но у того, с кем она сидит здесь так по-дружески и так близко денег не меньше. Если Энори поговорит с хозяйкой, та не посмеет ему отказать.

— Пожалуйста, не делай этого.

— Я и не собираюсь. Ты можешь сама.

Он знал, что часть суммы уже есть у нее на руках, и предложил недостающее отдать лично ей. Она сама рассчитается с хозяйкой и выйдет на волю, по закону никто больше не сможет заявить свои права на нее.

— Ты дождешься его свободной женщиной, — улыбнулся он.

Но Лайэнэ не дождалась...

Нээле перестала понимать, кого она боится больше, возможных убийц или Энори, но, когда он пришел снова, обрадовалась. На сей раз он и заходить в дом не стал, позвал ее погулять. Так просто, словно они были друзьями или братом и сестрой. Никак не получается угадать, как он себя поведет, и как вести себя с ним.

Пришли они к небольшой рощице у ручья — здесь было тихо, лишь изредка доносились голоса разносчиков, расхваливающих товар, и носильщиков, требующих уступить дорогу. Среди молодых дубков обнаружился мостик через ручей — а за ним в небольшой сухой ложбинке девушка увидела белые столбики — знак, что кто-то схоронен здесь. Ухоженным было место, два крохотных холмика покрывала густая трава, на которой лежали уже потерявшие свежесть колокольчики.

Энори опустился на землю, достал из пояса маленький сверток — Нээле отметила, что это был тот отрез ткани, вышитый ею, с птицами. В ткань были завернуты семена.

— Что это?

— Лилии, огненные и белые.

— Разве их не поздно сажать?

— Месяц Ручейника, Йэн. Самое время. Потому я не приходил сюда раньше... Подойди, помоги мне.

Когда Нээле опустилась рядом, продолжил:

— Тот, кого отметит тери-тае, долго несет на себе это прикосновение... Ты тоже поможешь цветам. Потому и взял тебя с собой. Подержи их, — он вручил девушке семена, а сам ножом быстро вырыл несколько лунок.

— Принеси воды. У ручья стоит небольшая чаша, посвященная духу этого места — вдруг кто захочет напиться.

Нээле послушалась, впервые после ночи силы начали возвращаться — то, что Энори делал сейчас, пришлось ей по душе.

— Вот и все, — он поднялся, отряхнул травинки и комочки земли, приставшие к серому полотну штанов и рукава. — Подожди здесь.

И скрылся за деревьями. Девушка устроилась поудобней и смотрела на два белых столбика. Чей пепел схоронен здесь?

Энори говорить не хочет... кто-то, дорогой ему? Но это немыслимо. Хотя — почему бы нет? Зачем иначе сажать цветы на могиле?

Он скоро вернулся, принес охапку стеблей с широкими, плоскими белыми венчиками — таких не знала Нээле.

— Лесная мальва. Пока вырастут лилии, время пройдет.

— То-то удивятся родные...

— Не удивятся. Об этих двоих уже складывают легенды, решат, что лилии выросли сами...

На обратной дороге Нээле задержалась у ручья — выпила кристально-чистой воды. Уютно здесь было, и вовсе не хотелось думать о смерти. А может, воспоминание о лесной хозяйке вызвало частицу ее силы — девушке показалось, что добрый взгляд провожает ее. Она и рада была бы подольше посидеть у бегущей воды, но Энори потянул Нээле за собой. Похоже, ему наскучила тишина.

— Идем, а то покроешься мхом, как вон те камни...

Девушка подчинилась. Но сделала только шаг — перед глазами до сих пор покачивали венчиками белые цветы, и чудилось — лилии уже выросли.

— И все-таки... кто они были?

— Ты любопытна, как сойка!

— Просто пытаюсь понять тебя...

— Вот оно как, — голос его изменился, в нем не осталось беззаботной насмешки.

— Если угодно... ну, попробуй понять. Они были моложе тебя, мальчик и девочка. Росли вместе — и любили друг друга. Родители решили не разлучать их в смерти...

— Потому и здесь, а не на кладбище?

— Да. Там бы никак не могли оказаться рядом.

— Отчего они умерли? — тихо спросила Нээле.

Он не ответил, и отвернулся, смотрел, как играет солнце с водой. Невольно и девушка снова глянула на ручей, блики усилились, ослепили, сложились в картинку. Были в ней и голоса, и даже знания, которым и вовсе неоткуда взяться, а самой Нээле не было.

В одежде из небеленого холста — пришлось выдержать настоящую битву с родителями — она сидела в углу, не горели лампы, только лунная полоса лежала на полу. В полуоткрытое окно проникал ночной ветерок.

— Орэйин...

Девушка вскинулась, но слезы обессилили ее, и не получилось испугаться или удивиться.

— Вы? Откуда?

— Я не мог оставить тебя одну...

Да, подумала Орэйин. Он хорошо относился к Сэйку, и, зная о его даре, родители согласились впустить...

Энори приблизился к девушке, опустился на циновку подле нее. Одежда — белая с серебром — сияла в лунном луче, а тусклое полотно платья Орэйин казалось погребальным нарядом.

Несмотря на горе, воспитание пересилило — девушка чуть склонила голову, руку поднесла к груди в приветственном жесте. И спрятала в ладонях лицо.

— Только что он был жив... помните ту беседку? — она уже с трудом могла говорить.

— За тобой осталось желание. В той игре, помнишь? — он осторожно отвел руки от лица Орэйин, заставляя взглянуть на себя — мягко, и она подчинилась.

— Что сейчас значит игра...

— Обещания — значат. И вот... — Энори положил ей на колени легкий стебель.

— Этот цветок он просил передать тебе.

— Что? — девушка подняла глаза, с трудом понимая, что он говорит.

— Он верил, что этот цветок поможет влюбленным никогда не разлучаться. За ним он и отправился в горы.

— И Сэйку... принес?

— Да. Этот. Я немного помог цветку — теперь он такой, каким должен быть...

Орэйин взяла стебель, пустым взглядом посмотрела на сиреневые лепестки венчика. Они едва не светились, будто сделаны были из утренней дымки.

— Поможет... не разлучаться?

— Ты не веришь?

— Не знаю... чудес не бывает... Небо, как я хочу этого... быть вместе с ним... Все бы отдала, только бы... Поздно, теперь все поздно...

— Он хотел быть с тобой. Он ждет тебя, девочка.

— Господин генерал верит вашим советам... Вы можете большее, чем все люди. Скажите, что там, на той стороне? Мы встретимся?

— Хочешь, я отправлю тебя к нему?

Она посмотрела неверяще, произнесла одними губами:

— Да!

— Сейчас?

— Да, пожалуйста! — Орэйин умоляюще сложила руки. — Я имею право потребовать, так? — слова противоречили тону.

Он приподнял ее подбородок, всмотрелся в глаза, улыбнулся.

— Не бойся ничего.

Ахнула, схватилась за сердце; уже в падении поняла, что на ногах не удержится, но спутник ее поймал. Еще чуть, и Нээле разбила бы лицо о замшелые камни.

— Что это было? — выдохнула; губы показались ей деревянными.

Взгляд Энори был холодным и жадным.

— Я же не знаю, что ты увидела. Расскажи...

А прикосновение — все еще не отпускал ее — стало и цепким, и вкрадчивым одновременно. Она рассказала, сколько могла — до сих пор стояло перед глазами лицо той девочки, бледное, обреченное.

И у него стало... другим. Отпустил ее резко, почти оттолкнул.

— Что это было? — спросила уже почти требовательно, видя, что ему словно не по себе.

— Тебе сказать правду, или продолжить красивую сказку? Мальчик принадлежал к Дому, который был угоден моему противнику. На который тот рассчитывал опереться. Удовлетворена?

Нээле будто лбом налетела на стену. Лилии, легенды о юных влюбленных... Подхватила подол платья и побежала, не разбирая дороги, прочь от него.

Слуге не слишком-то улыбалось беспокоить молодого господина, когда Энори не хотел никого видеть, поэтому он долго не мог решиться — постучать сразу, или стоять возле двери, зная, что наверняка услышат и позовут. Выбрал в итоге первое — Энори все же мог и не позвать, а послать к демонам, и как тогда быть с поручением? Монета уже в поясе, неловко выйдет.

Слуга, заглянув в щелочку, увидел: тот, полулежа на узкой кушетке, смотрел в окно, на росчерки стрижей в небе, а пальцы правой руки медленно скользили по свитку с древними письменами. Словно не нужно было бросать взгляд на бумагу, чтобы прочесть.

Возле головы пристроил мех белого тигра — подарок северного посла. Не расстается с этой бесценной вещицей.

Из сада доносился голос и заливистый смех Тайрену — в смехе слышалось нечто напускное. Мальчику говорили, что старший друг не может придти к нему — но, видно, ребенок чувствовал — тот просто не хочет.

Осторожный стук в дверь словно выбросил Энори из лесной чащи на площадь, такие у него стали глаза — недоумевающие.

— Кто там еще?

— Вас спрашивает особа, по-видимости, служанка кого-то из богатых дам...

— Госпожа просит о помощи. Сама она не может явиться сюда, но будет ждать в осиновой рощице, — выдала посланница заготовленную тираду. Энори вгляделся в женщину — смутное воспоминание возникло в голове, но чья это служанка, понять не сумел. Людей много, чересчур много. И те, кто тенью ходят за сильными этого мира, умеют быть незаметными...