Письмо, с которого все началось

— Что он делает? — не поняв, переспросила девочка.

— Ох, и дитя ты еще! Вроде семнадцать, а сущее дитя! — вздохнула Гертруда, покрепче прижав ее к себе, та только пискнула. — Блуд он творил нехороший!

— Как это?

— Да неважно, — отмахнулась я от ее глупых вопросов. Эту историю полностью я слышала впервые. Знала раньше, что Герта со свадьбы сбежала, но вот отчего, понятия не имела. — Рассказывай дальше.

Старшая сестра посмотрела на меня с благодарностью и продолжила.

— И прикинула я: ни тот, ни другой меня не устраивают, ни с тем, ни с другим весь век коротать не хочется, взяла да и сбежала за два дня до назначенной свадьбы. За кого уж собирался выдать меня отец, я так и не прознала, но не жалею, что смылась оттуда. Сказала родным, что вечером с подругами гадать пойду на всю ночь, у нас в деревнях такой обычай был...

— Грешный обычай! — выдала молчавшая доселе Юза. — Гадать — страшный грех!

— Сейчас-то я знаю что грех! — согласилась с ней Герта. Она, придерживая одной рукой Агнесс, освободила другую и попыталась отвесить Юзе щелбан. Та проворно откатилась на пару футов в сторону, оказавшись в недосягаемости от Гертиных пальцев. — Ты пойди это молоденьким селянкам объясни! Страшно, боязно, но жуть как интересно... так вот, отговорилась я от родных, а сама припустила что есть мочи до первого госпиталя. Бухнулась в ноги тамошнему настоятелю, говорю: хочу, мол, служить Богу. Он посмотрел на меня, посмотрел, да и позвал остановившихся там сестер. Мне повезло, ночевавшие сестры были как раз из нашего ордена. Они посмотрели на меня, покрутили, обо всем подробненько расспросили, и взяли к себе. А что: я здоровая, высокая, для боевых сестер самое то! Вот так и оказалась в монастыре.

— Ясно, — вздохнула Агнесс. — А я все равно хотела бы замуж выйти.

— Не судьба! — припечатала ее Юозапа, вставая и вновь укладываясь ближе к нам. — Человек предполагает, а Господь располагает!

— Да, — Агнесс скорбно кивнула, соглашаясь с ней. Поерзала немного, утерла лицо и посмотрела вопросительно на меня.

— Что? — я догадалась, о чем она хочет меня спросить, но прикинулась дурочкой.

— А ты как попала в орден? — озвучила девочка свой вопрос.

— Да никак, просто пришла и все, — как можно спокойнее ответила я. Рассказывать мне не хотелось совершенно. Терпеть не могу тревожить призраков прошлого.

— Совсем просто-просто? — продолжила допытывать она.

— Совсем просто-просто, — кивнула я. — Ты лучше лицо умой.

— И ты совсем ничего не расскажешь?

— Да, нечего, — отмазалась я. — Просто решила и пришла в орден.

— Ясно, — еще раз вздохнула она, встала и принялась мыть из поясной фляжки раскрасневшееся лицо.

Я же невольно принялась ворошить прошлое.

Не люблю вспоминать свое детство, не слишком оно было радостным. После того как умер отец, и ленными владениями управлять стало некому, точнее мать не захотела, ее родня решила вопрос просто — вдову с двумя дочерями выдали замуж. Быстро сговорились с ближайшим соседом, не захудалого рода, барона, и тоже вдовца. Мать радовалась свадьбе. Она была из тех женщин, которые не могли обходиться без мужского плеча, всегда нуждалась, чтобы кто-нибудь о ней заботился. Ее призвание, как и у многих женщин нашего времени — хлопать красивыми глазами, вздыхать, краснеть, бледнеть да падать в обморок. Сосед оказался мужчина видным, властным, нетерпимым к непослушанию других, но мать ему пришлась по нраву. Свадьбу сыграли той же весной, едва закончился положенный траур. Нам с сестрой он не нравился, но кто нас тогда спрашивал?! Да и спрашивали ли когда-нибудь детей — хотят ли они нового отчима или мачеху?

Взгляд у отчима был тяжелый такой, ощупывающий да оценивающий, и мы старались часто не показываться ему на глаза, а он не торопился выказывать свою любовь и заботу. Мать же вновь расцвела с новым мужем, она была не так уж и стара — всего тридцать. Лиане же тогда было двенадцать, а мне восемь лет.

Так продолжалось года три. Сестра уже в пятнадцать выглядела как взрослая девушка, я же в свои лета как была доской, мосластым и костлявым жеребенком, так и осталась, только сильно вытянулась вверх.

Я не помню, как и что развивалось, но постепенно стала замечать, что сестра все реже начала выходить из комнаты, и чаще стала сидеть и играть со мной. Мать же все больше и больше становилась ею недовольна, злилась, но я не понимала отчего. В ту же пору пошли разговоры о скором замужестве с младшим сыном графа д'Эбове, мол, засиделась девица.

Все случилось в один из вечеров, когда мать поехала навещать троюродную тетку, а отчим, сославшись на подагру, остался дома. Услышав непонятный грохот, я побежала в комнату к Лиане, но ее дверь оказалась заперта. Я кричала, билась, стучала, но никто так и не открыл. Слуги на шум никак не отреагировали, и не пришли посмотреть, что же случилось. Я же довольно долго стояла, уткнувшись в запертую дверь, все плакала и звала сестру.

Неожиданно ключ в замке провернулся, и дверь распахнулась; оттуда вышел отчим с расцарапанной щекой. Я испуганно отшатнулась в сторону, прижавшись к стене.

— И ты, маленькая сучонка, здесь! — он оттер кровь с лица. — Прибежала! Попробуй вякнуть что-нибудь матери, и с тобой придется познакомиться так же близко, как с твоей сестрой! — и, выдав мне оплеуху, пошел прочь.

Я залетела в комнату, стулья были опрокинуты, посуда и подсвечники сброшены со стола. Лиана сидела в углу, и невидящими глазами смотрела на меня, держась руками за горло. Платье все было разорвано, на шее красовались синяки, а нижняя юбка в пятнах крови.

— Ли... Ли-и, — я подбежала к ней, крепко обняла. — Ли, он тебя бил?

— Нет, — прошептала она искусанными губами, так тихо, что я едва разобрала. — Другое... — потом с силой оттолкнув меня от себя, крикнула: — Уходи! Уходи отсюда! Убирайся из этого дома! Как можно скорее убирайся из этого дома! — я вылетела как ошпаренная.

Ночью Лиана повесилась, запершись у себя в комнате. Ее обнаружили, когда вернулась мать, на другой день после обеда. Когда я вся в слезах попыталась рассказать ей, что произошло, она отвесила мне оглушительную пощечину.

— Не ври! Ты всегда мне врешь! Завидуешь моему счастью, и она завидовала! Всегда на него заглядывалась! Беситесь, что у меня скоро будет наследник, нечета вам, девкам! — и так далее все в таком же духе.

Много я тогда могла понять?! Лишь плакала и смотрела на нее большими глазами...

Меня на неделю заперли в своей комнате. Только от няньки я узнала, что в смерти Лианы обвинили сына конюха. Будто бы он это сделал, потому она и повесилась. Мальчишку запороли до смерти на конюшне. Отец, которого заставили смотреть на изуверство, творимое с ребенком, не выдержал и умер там же на месте.

Спустя месяц, когда живот матери стал заметен, отчим почему-то принялся оценивающе посматривать на меня. Нянька начала одевать меня как можно страшнее, старалась сделать более неуклюжей, но это мало помогало. И тогда она предложила мне, носить крест и всем рассказывать, что собираюсь в монастырь, замаливать грехи за сестру и служить Богу. Доброй она была женщиной и всегда хотела как лучше. Сначала это действовало, но потом мать стала косо поглядывать и на меня. Впрочем, тут же заговорили о свадьбе, опять-таки с сыном графа д'Эбове — раз не вышла одна, выйдет другая. Было странно, но ни граф, ни его младший сын вовсе не противились. И почему-то никого не волновало, что мне еще только двенадцать. Отчим стал просто невыносим. Он так и норовил прижать меня к стене, где-нибудь в темном коридоре. Говорил, что мне теперь все равно не уйти в монастырь, блудниц туда не пускают, и что раз мне замуж, то никто и не заметит, что я не девственница. Лишь тогда я поняла, что он сделал с Лианой.

Нас, девиц благородного происхождения, очень оберегали от знаний, что происходит между мужчиной и женщиной, но некоторые вещи мне все же стали известны. В последнее время барон уже не считал нужным прятаться по углам от любопытных глаз домочадцев, когда тискал очередную служанку.

В тот день я прошипела ему: если он коснется меня хоть пальцем, то зарежу. Отчим навешал мне затрещин, но зажимать по углам стал чуть реже. Однако с того дня мне запретили выходить за пределы дома, и даже не дозволили посещать семейную часовню. Я вновь сильно испугалась, и уже с истинным усердием принялась молить Господа об избавлении от ожидающего кошмара.

Получилось так, что пару недель спустя к нам на ночлег попросились сестры из Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской. Мои отказать не посмели, с Церковью ссориться не хотелось, поскольку эта пара теток могла разнести полдома, если рассвирепеют.

Мне каким-то чудом удалось пробраться в столовую залу, где они трапезничали вместе с отчимом. Я влетела, рухнула на колени. На мне было платье — скромное котарди1 серого цвета, с массивным крестом на худющей шее. Меня попытались вытащить оттуда, но одна из сестер рявкнула, и слуги отстали.

— Святые сестры спасите мою душу! Мне запретили ходить в часовню, и молиться! — несмотря на юный возраст, я быстро сообразила, что следует говорить. — Мне не разрешают служить Господу нашему!

— Она помешанная и развратница! — отчим нашелся мгновенно. Он раскраснелся от злости, и, сжимая руки в кулаки, принялся обличать меня. — Сестра ее такая же, втянула ее в блуд, да к тому же заразившись дурной болезнью, повесилась!

Мать на сносях страдала страшной дурнотой и сидела у себя в комнате, так что защищать меня в столовой было некому. Да и не стала бы она за меня заступаться...

— Он лжет! — я обвинительно ткнула пальцем в его сторону, не вставая с колен. — Я девственна и невинна! Это он опорочил Лиану! Я сама видела! И то же самое он собирается сделать и со мной! Это он не дает служить мне Богу! Не дает замолить грех сестры! Она поступила не по ученью Веры, не смогла пережить позора и надругательства! Помогите мне! Позвольте замолить грех сестры! Я могу поклясться на писании, я невинна!

— Шлюха! — отчим не выдержал, и, подскочив ко мне, ударил по лицу, его трясло. Я упала на пол, носом и из разбитой губы пошла кровь.

Сестры даже бровью не повели.

— Ты дочь графа Чезру? — спокойно поинтересовалась старшая из них — мощная, рослая женщина лет сорока.

— Да, — я даже не пыталась подняться, опасаясь нового удара.

— Хорошо. А ты можешь доказать свою невинность? Дочери Бога не должны знать мужчины.

— Да!

— Нет!

Мы крикнули с отчимом одновременно. А монахиня, как ни в чем не бывало, продолжала.

— Ты сможешь пройти проверку?

— Да!

— Нет!

Снова дружно выкрикнули мы. Однако сестра холодно его осадила:

— Помолчите барон, не о вашей душе и теле идет сейчас речь!

— Зато о моих деньгах, — прошипел тот, ярясь в бессильной злобе.

Монахиня сделала вид, что не расслышала этих слов.

— Ну, так как, дитя мое?

— Да! Клянусь Господом Богом, да!

— Встань с пола, и иди сюда. Мужчины выйдете вон и закройте двери...

Проверка была не самой приятной вещью в моей жизни, но я ее пережила. Когда сестра ополоснула руки, двери распахнулись, и вошел отчим.

— Ну что я вам говорил?! — начал он уже с порога. — Эта грязная тварь не заслуживает прощения! — он был уверен в своей правоте, я любила ездить на лошади по-мужски.

— Помолчите, сын мой! Это дитя поедет с нами.

— Вы не можете забрать ее! Скоро свадьба! Мы пытаемся пристроить ее, чтобы разорвать этот порочный круг блуда!

— Этот ребенок невинен. И он поедет с нами, раз желает служить Богу. Или вы думаете, барон, что в лоне Церкви девочка не будет охранена от блуда? Что Мать-Церковь не способна побороть порочные страсти Искусителя?

Отчим ничего не ответил. Спорить с церковниками было бы себе дороже.

— Граф Чезру что-нибудь завещал своим дочерям? — спросила другая монахиня, разглядывая узоры на вышитой скатерти.

— Нет! Ничего он не оставлял! Они нищие! Все по праву принадлежит мне! А я этой шлюхе и копейки не выделю! — отчим просто бесновался.

— Мы проверим, барон, проверим... — спокойно покивала старшая из сестер. — Скоро время вечерней молитвы, и ты дитя мое, — она указала на меня. — Пойдешь с нами, и ночевать тоже будешь с нами. Вещей тебе собирать не надо, незачем брать мирское в Божью обитель.

Наутро я уехала с сестрами и оказалась в монастыре. Так я стала послушницей Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской. Орден в ближайшие полгода, отсудил и забрал у отчима причитающиеся мне наследство, приписав его во благо Церкви. Моя мать благополучно разродилась сыном, а потом и еще двумя дочерьми. Отчим унаследовал титул графа Майренского, и теперь преспокойно живет с моей матерью в новом поместье. Я же стала сестрой Ордена. Мать никогда не навещала меня. Я тоже с ней не встречалась.

— — — — — — — —

1 Котарди — полуприлегающее платье-туника с застежкой спереди по центру или без нее, со съемными или переменными рукавами.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Глава 10.

— Эй, Фиря! Па-адъем! Чего замечталась?! — оклик Гертруды выдернул меня из глубин воспоминаний. — Зову тебя, зову, а она сидит, уставившись в одну точку, и ухом не ведет! Вставай, давай, ехать пора!

Я с трудом поднялась на затекшие ноги. Ого! Уже пролетели мною же отведенные два часа, а я и не заметила. Верно говорят, что от прошлого не убежишь, а чем сильнее от него стараешься избавиться, тем реже, но сильнее оно тебя накрывает. Все, забыли! Забыли, забыли...

— О чем ты так задумалась? — спросила Юза, проходя мимо меня, и неся седло на животе, поскольку таскать на руках сестре его было неудобно. — Поделишься с нами?

— Да так, — отмахнулась я. — Мелочи всякие. Соображала, что еще надо будет по пути в ауберг сделать. Мать нас всяко пытать будет: что, да как было. Чего увидели, чего узнали...

Такой простенький прием не раз отбивал у людей охоту выспрашивать. Надо сразу же много и обстоятельно начинать объяснять ход своих мыслей, забивая их головы ненужными сведениями, помогает на раз-два! Правда, я вообще ни о чем таком на самом деле и не думала, но дурить мозги за свою жизнь научилась, дай Бог каждому. Не хочу я, чтобы сестры знали о моем детстве, не хочу и все! И прекрасно понимаю, что врать грешно, но пусть лучше такой грех на душе, чем выносить позор семьи на всеобщее порицание. Девочки, наверное, меня бы поняли, расскажи я им, но не могу. Язык не поворачивается.

— Ну ты зануда! Похлеще Юозапы! — протянула старшая сестра, слушая мой пустой треп. Что ж, пусть так. — Смотри, ум на бок свернешь. Слышь, Юза?! Вот помяни мое слово: лет через семь Серафима из нее полноценную замену для себя сделает, а к сорока годам Фиря настоятельницей станет! Я не я буду, если это не так выйдет!

— Ага, станет она, как же! — фыркнула та, оставаясь как всегда в своем репертуаре. — А Серафиму... Уф! — она взвалила на своего жеребца седло и принялась застегивать подпругу. — Да стой ты! А Серафиму ты куда денешь? Она еще, между прочим, нас всех вместе взятых переживет!