Слуги внесли его в дом, осторожно уложили на кровать. Он провалился в сон, проснулся уже вечером, когда в камине горел огонь. Далара сидела на постели, накрыв его руку своей узкой ладонью:
— Вот видишь, я же говорил, что вернусь.
Она кивнула:
— Тебе не стоило уходить только для того, чтобы доказать мне, что ты вернешься.
— Я потерял силу, ты знаешь? Илана сказала: "выгорел дотла".
— Илана глупа. Не беспокойся, все вернется. Со временем. Ты всегда останешься тем, кем родился.
— Ты так надежно перепутала нити, что Проклятый напару с Творцом не в состоянии разорвать, Плетельщица. Придется нам и дальше терпеть друг друга.
Он поправлялся медленно, поначалу не было сил даже сидеть, и Мэлин проводил все время в кровати, обложившись подушками, смотрел в окно. Ничего не болело, просто каждое движение требовало огромных усилий и казалось бессмысленным. Весна вспыхнула и опала лепестками жасмина и сирени, лето выдалось жаркое, снова будет засуха. Инваносу нехватка воды не угрожала — Эльвин еще пять лет назад покрыл все графство хитрой системой каналов и плотин, спасавшей и от палящего солнца, и от наводнений. Но в центральных провинциях и на Севере опять будут голодать.
Мэлин уже достаточно окреп, чтобы ранним утром, пока еще держалась утренняя прохлада, выходить в сад, но стоило солнцу выкатиться в зенит — возвращался в дом. Слабость тела его не беспокоила, он знал, что скоро полностью оправится и с каждым днем чувствовал себя пусть ненамного, но лучше. Но потеря магической силы пугала — он словно одновременно ослеп, оглох и утратил способность чувствовать. Если простые смертные видят окружающий мир именно так, в тусклой удушливой дымке, то он должен быть благодарен Даларе за проклятый дар Аэллинов.
Плетельщица обещала, что сила вернется, что он должен запастись терпением, но каждый новый день унылого существования казался бесконечным. И только Ларион мог развеять тоску, охватившую его любимого дядю. Стоило мальчику появиться, и тусклый мир становился немного ярче, а ватная глухота не так давила на уши. Ларион словно понимал, насколько необходим сейчас Мэлину, и проводил с ним все свободное время, забросив любимые занятия. Далара же, напротив, избегала молодого мага. Они встречались только вечером, когда Ларион уже спал, а Мэлин, по старой привычке, сидел у очага. Обычно они молчали, обмениваясь изредка ничего не означающими фразами, но сегодня Мэлин вдруг сказал задумчиво, глядя в огонь:
— Наверное, надо рассказать Эльвину, что Тварь пришла в мир и грядет Аред. Он должен знать, чтобы подготовиться.
— Подготовиться к чему? — необычно холодным тоном осведомилась эльфийка.
— К концу времен, или как там в "Книге Семерых"? Пока что все сходится — Тварь пришла, у нее власть, старые обычаи рушатся, мир отторгает новые порядки — засухи, голод, скоро начнутся болезни, наводнения, землетрясения, а потом Он придет в своей Мощи, и случится последняя битва.
Далара сухо кивнула:
— Да, я читала. И ты в это веришь? Книги, особенно священные книги, пишут победители. Семеро победили в той войне.
— Я видел эту Тварь. И едва уцелел. Он по-настоящему страшен.
— И это говоришь ты, единственный из живущих, способный смотреть своими глазами на любую силу! Тоже мне, свободный маг! Какой смысл в свободе, если ты не осмеливаешься ею воспользоваться?! Тебе рассказали в детстве сказку, и ты до сих пор ей веришь!
— Я как раз верю своим глазам, — но уверенности в голосе поубавилось. Да, Элиан-Тварь был ужасен, но его старший брат, возлюбленное орудие Творца, не уступал младшему. Далара тут же заметила его колебания:
— Аред — сила Познания, бог ученых и мастеров, книжников и целителей, тех, кто идет вперед, пишет трактаты и создает лекарства, открывает новые земли и ставит законы мирозданья на службу людям. Те, кто служат Семерым, способны лишь сохранять, но не создавать новое.
— А, так жертвоприношения — это новое слово в науке! А я-то думал, это давно забытое старое мракобесие!
— Аред никогда не требовал жертв от смертных. Никто ведь не обвиняет Эарнира в том, что он создал виноградную лозу, хотя тысячи людей гибнут от неумеренного пьянства!
— А как же пророчества? Как только король пришел к власти, все вокруг разваливается! Новшество за новшеством, а людям есть нечего! Все как предсказано.
— Мэлин, ну ты же не деревенская бабка-кликуша! Всегда, во все времена случались неурожаи, черная напасть, падежи скота и извержения вулканов. И всякий раз обязательно находилось пророчество, которое это несчастье предвещало. Но вспоминали про него уже после беды!
Далара разозлилась не на шутку, похоже, этот разговор задел в ней больную струнку. Мэлину не нужна была магия, чтобы чувствовать и ее гнев, и досаду, и некоторую растерянность. Он долго молчал, обдумывая, потом негромко заметил:
— Твоему созданию все равно, чьей силой будет заполнен мир: Семерых, или Ареда. Ты соединила несовместимое. Но мир остался прежним, черно-белым. В нем есть место или для Семерых, или для Ареда. Каков мир при Семерых, мы знаем, плох он или хорош, но в нем можно жить. А если Аред победит и действительно окажется злом из преданий? Что тогда?
— Ты не можешь этого знать заранее.
— Не могу. Но если все начнется заново, с чистого листа, в этом дивном новом мире выживут двое — твой сын и я.
Отблеск из очага упал на лицо бледное лицо эльфийки:
— Я думала, что у меня будет больше времени. Что мир и дальше пребудет неизменным, и единственное, что можно сделать — это изменить смертных. Но если все вокруг рушится, никто не сможет предсказать исход. Ни ты, ни я, ни давно умершие пророки, — она усмехнулась вдруг и задумчиво продолжила, — когда-то давно я знала одного... нет, не человека, но без сомнения, разумное создание. Он смог бы просчитать, что нас ждет. Но он мертв. А у нас с тобой, как сказал бы он: "Недостаточно данных".
— И что ты предлагаешь?
— Ждать, — Далара пожала плечами, — это не наша война.
Она оглянулась и возмущенно вскрикнула:
— Ларион! Ты давно должен быть в постели! Что ты здесь делаешь?
— Я слушал, — тихо ответил мальчик. Он стоял, босой, в одной рубашке, в дверном проеме. В полумраке его волосы казались медным шлемом старинной работы — из тех, что плотно облегали голову и закрывали лоб сплошной пластиной, а сзади спадали на плечи мелкой чешуёй. В глазах отражалось пламя, на лбу прорезалась упрямая поперечная морщина, — ты ошибаешься, мама. Так не бывает, чтобы война оказалась чужой, — он говорил негромко, с горькой уверенностью в голосе, столь неуместной в маленьком ребенке, — когда придет Его время, каждому придется решать.
— Ларион, пойдем, я отведу тебя в кровать и посижу с тобой, пока ты не заснешь, — Мэлин обнял племянника за плечи и увел из комнаты. Далара придвинулась ближе к огню. Ей внезапно стало очень холодно.
20
Маленькая победоносная война — заветная мечта любого полководца. Въехать в покоренную столицу — рыжий конь, алый плюмаж на шлеме, алый плащ за плечами, флаги, трубы, барабаны, рыдающие девы. И ключи от города на алой подушке, мокрой от слез. К сожалению, империя давно уже воевала только с варварами, а у них не было даже городов, что уж говорить о столицах. Ланлосс Айрэ, правда, в правление Энриссы Златовласой захватил Свейсельские Острова, но обошелся без торжественных парадов, да и столицы у островитян как таковой не было, хоть и не дикари. Меняли каждые пять лет, а то в древности даже до драки доходило, какой город главным считать.
А Ладона-чаровница, столичный град Ландии, белая лебедь, славилась на весь мир красотой волшебной. Высокие дома из светлого дерева, сплошь изукрашенные резьбой, диковинные птицы-флюгера на остроконечных крышах, круглые окна с цветными стеклами, в солнечные дни переливающиеся всеми красками радуги. Из камня строили только храмы Семерых, но и для них привозили из соседнего Айона светлый, чуть желтоватый песчаник, а мастера-камнерезы покрывали плиты искусной резьбой, окружая символы Семерых воздушным узором. Хвосты птиц переплетались с ветвями плюща и сосновыми иглами, звезды водили хороводы вокруг солнца и луны, лилии раскрывали лепестки, на листьях папоротника расцветали ломкие цветочные снежинки.
Вдоль мостовых строили деревянные настилы для пешеходов, каждую весну меняли подгнившие доски. Перезимовавшие темнели, новые радовали взгляд цыплячьей желтизной, и настил превращался в подобие огромной доски для клеточного боя.
У прекрасного города был только один враг: беспощадный, неодолимый — огонь. В старые времена столица трижды выгорала дотла и восставала из пепла еще краше, пока, наконец, государыня Ольна, триста лет тому назад, не договорилась с магами Дейкар. Те зачаровали Ладону, защитив деревянный город от пожаров. Чем с ними расплатилась государыня, никто не знал, слухи ходили разные. Но заклятье оказалось несокрушимым, даже сейчас, когда орден Дейкар пал жертвой королевского гнева, город по-прежнему был под надежной защитой.
Сотни лет ни Ладона, ни Ландия не знали войны. С варварами страна не граничила, а империя никогда, даже в годы стремительного роста за счет окружающих племен, не пыталась захватить соседку. С годами стало как-то само собой разумеющимся, что с Ландией следует жить в мире. Объясняли это тем, что там, как и в империи, правит женщина, а женской власти свойственна мягкость и доброжелательность, так что можно их не опасаться, а дружить и торговать к общей выгоде.
И только высокие советники знали, что Ландию оставили в покое по требованию белых ведьм. Белые сестры перенесли главную резиденцию в Сурем не так давно, и четырех веков не минуло, а до того магистр и казна ордена находились в Ландии. В те времена среди советниц государыни обязательно была белая ведьма, и к ее советам прислушивались весьма внимательно. Закон, отдававший ордену девочек, наделенных силой, приняли в Ландии куда раньше, чем в империи. Белые ведьмы перебрались в Сурем, но традиция жить в мире с покрытой лесами соседкой сохранилась. Потому известие о войне грянуло как гром с ясного неба.
Все случилось в мановение ока: вот только что отправили восвояси сватов, и не успели те вернуться с отказом, как король произнес гневную речь, Высокий Совет единогласно одобрил королевское решение, даже магистр Илана не стала спорить, только сморщилась, словно у нее больной зуб от ключевой воды заныл. Хранитель был против, но пока набирался смелости возразить королю, сам не понял, как произнес речь в пользу предстоящей кампании. Бургомистр жаждал самолично оправиться защищать королевскую честь и достоинство, понимал, старый жук, что в этом году без войны хлеба не будет. Военачальник Тейвор аж из мундира от счастья чуть не выпрыгнул прямо на заседании Совета, когда даже министр Чанг согласился, что в сложившихся условиях война с Ландией не только неизбежна, но и необходима.
А дальше завертелся маховик, потянулись к границе обозы, в Суэрсене погрузили на корабли бомбарды, на купцов посыпались заказы. Собирались не как на войну, а как на парад — для конницы пошили новую форму, белоснежные мундиры, золотые галуны, алый плюмаж на легких шлемах и блестящие кирасы, украшенные медным солнцем. Лошадям справили новые попоны, в тон. Даже телеги в обозах покрасили в белый цвет! Ходили слухи, что солдат заставят носить золотистые парики, сзади в хвостик завязанные, чтобы не щеголяли разномастными вихрами кто во что горазд, но обошлось.
Береговому братству приказано было патрулировать берега Ландии, чтобы ни один корабль не ушел. Тейвор боялся, что государыня покинет обреченную страну. На корабли поставили новые бомбарды, специально отлитые для морских сражений. Но до боя дело не дошло, военных кораблей у Ландии не было, а торговые ладьи держались на приколе, и носа не смели высунуть на большую воду, как только завидели на горизонте имперские корабли.
Конница рассекала Ландию заточенным клинком, стремительно, не отвлекаясь на мелкие стычки. Тейвор понимал, что для победы ему необходимо захватить столицу и государыню Ирию. Никакого войска не хватит, чтобы гоняться по лесам за недовольными крестьянами. О недобитках пусть голова у того несчастного болит, что сюда наместником поставят, а военачальнику нужна чистая красивая победа.
Понимал это и старший воевода, возглавлявший дружину государыни, а в военное время, чего уже сотни лет не случалось, и народное ополчение. Потому в бой не ввязывался, стягивал все силы к Ладоне, защищать дворец. Хоть и видел уже — бесполезно. Раз государыня отказывается бежать, то можно хоть сегодня сдаваться на милость победителя. Даже если чудо случится, и плохо обученные крестьяне вкупе с малочисленной конной дружиной справятся с первой волной захватчиков, империя их измором возьмет. Им новых солдат брать неоткуда, а у короля Элиана подданных много, вон, даже прокормить всех не в состоянии, на разбой посылает, соседей грабить. Подтянутся пешие отряды, подвезут новые бомбарды, одного залпа хватит, чтобы разнести деревянные стены в щепки.
Не выдержал он даже, спросил государыню, чего ради они насмерть стоять собираются, если все равно обречены? А она и отвечает, что ради чести. Мол, эльф свою честь в этой битве потеряет, хоть и победит, а они проиграют, да останутся в летописях для потомков примером, как достойно жить и умирать следует. А Семеро все видят, хоть и не вмешиваются в дела земные, и рано или поздно Элиан за разбой ответит, не перед людьми, так перед Творцом.
* * *
Ночь выдалась безлунная, беспросветно темная. Даже звезды спрятались за облаками. Всю неделю накрапывал унылый серый дождь, обычный для этого времени года. Отсырели драпировки на окнах и шерстяные плащи воинов. Государыня сидела у самого очага, ноги укутала одеялом, на плечи накинула теплый платок, в кубке дымилась медовая сыта, и все равно она не могла согреться. От сырого холода, сковавшего спину, не спасали ни огонь, ни теплая одежда, ни горячее питье. Страх — вот что было подлинной причиной охватившей ее дрожи, а от этого холода может спасти только надежда. Но надеяться было глупо.
Неделю шел дождь, и неделю вражеское войско стояло под стенами ее дворца. Словно небо оплакивало Ладону вместе с государыней. Только в отличие от небес, ей нельзя было дать волю слезам. Лишь ночью, сжав зубами подушку, тихо, чтобы не услышали девушки-прислужницы. Государыня не плачет и не ведает страха. А что холодно — так это такое унылое выдалось лето.
Ирия пригубила горячий напиток и отставила кубок — медовый настой туманил голову, а она не могла себе этого позволить. Высокая светловолосая женщина подошла и забрала кубок:
— Я сварила вам карнэ, государыня. Этой ночью все равно не придется спать, — подол ее черного траурного платья легко шелестел по деревянным половицам.
Риэста, хоть и прожила большую часть жизни в Виастро, карнэ заваривала по кавднскому обычаю, как принято в портовых городах, где она выросла. От пряной горечи свело скулы, но второй глоток пошел легче, а после третьего Ирия перестала замечать горький вкус, и маленькая чашка быстро опустела. В Ландии карнэ пили редко, а варили и вовсе по-своему — измельчали сухую траву в порошок, заваривали горячим козьим молоком и сдабривали медом.
