Нередко его просили вот так, правда, чаще не прятались. Поначалу, когда только появился в городе, не поняли еще его дара; потом опасались беспокоить "чужое" — думали, только хозяин провинции имеет право на "волшебную силу". Потом привыкли...

Он не любил ездить верхом без нужды, но в этот раз велел оседлать коня — если неизвестная желает сохранить тайну, лишними будут носильщики.

Тонкие осины шуршали круглой листвой — маленький зеленый остров, деревья, нечастые в окрестностях города. Отсюда видно было реку — неширокая, она изгибалась между холмами. Богатые дома располагались в этой части города, и любители находились порой придти в рощицу и провести здесь целый вечер, глядя, как подергивается туманом речная рябь. Здесь стояли несколько ажурных скамеек — негоже состоятельным людям, особенно женщинам, усаживаться на траву, разве что они совсем молоды.

И сейчас одна скамья была занята — женщиной в шелковой темно-синей накидке, и такой же шарф скрывал склоненную голову.

Энори поспешил к неподвижной фигуре. Еще не видя лица, понял, кто перед ним:

— Майэрин! Что случилось?

— Я должна была вас увидеть... — девушка подняла осунувшееся лицо, поправила шелк, прикрывавший его, хотя уже не было смысла прятаться. — Знаю, что мой поступок... Не смогу говорить долго — вокруг да около, как полагается, поэтому лучше так. Я прошу отказаться от мысли о нашем браке.

— Интересно... — он опустился рядом с ней на скамью, сцепил пальцы, пристально глядя на девушку, похоже, дивясь ее смелости. — А почему?

— Потому что так будет лучше всего... для нас обоих.

— Это не ответ, госпожа Майэрин. Если хотите сделать меня своим союзником, я должен знать больше.

— Просто я не знаю, что еще сказать, — отозвалась девушка глухо. — Отец... очень властный человек, за показной мягкостью он умеет это скрывать. Рано или поздно мне пришлось бы исполнить его волю. Я надеялась, что смогу быть послушной дочерью.

— Вам нужен кто-то другой, так?

Плечи девушки вздрогнули, но, собравшись с духом, она подняла голову, отпустила шелк, прикрывавший лицо, он медленно сполз по столь же гладким волосам ей на плечи.

— Это неважно. Мои надежды не имеют никакого значения. Но я часто видела вас вместе с Кайто, и я не верю, что нужна вам. Женщине не подобает так говорить... но, если стать чьей-то женой по воле отца, то хотя бы выйти за человека, который если не любит, то уважает меня.

— У вас есть основания подозревать меня в неуважении к Дому Аэмара?

— Этого я не сказала...

— Я вызываю у вас такую сильную неприязнь?

— Нет...

Майэрин, побледнев едва ли не до снежной белизны, поглядела на него умоляюще, понимая, что и так-то говорит почти дерзости:

— Женщина должна лишь служить процветанию своей семьи, но мне бы хотелось большего. Так бывает, я знаю...

— Бывает. Но обычно такие пары очень юные, или неравные, и ничем хорошим подобное не заканчивается. Одно известное вам семейство подходит под оба примера...

Ему пришлось поддерживать девушку, потому что она, хоть сидела, покачнулась и едва не упала. Однако Майэрин нашла в себе силы отстраниться.

— Ваши слова... доказывают, что не зря я заговорила о своих опасениях.

— Отчего? Я понимаю, что вам бы хотелось услышать полное согласие. Но поймите и вы — здесь замешаны интересы других людей, не одного и не двух. Такой Дом, как ваш, слишком значим, чтобы решение могла принимать юная девушка. Или вы считаете собственных родителей недостаточно здравомыслящими? А меня — злодеем, только потому что я не хочу в один миг оборвать множество нитей только из-за страха неопытного существа? Если есть иная причина отказа — прошу, назовите ее.

— Иной причины нет...

— Тогда — мне жаль, что не могу доставить вам радость, но все останется, как есть. Остается надеяться, что вы перемените отношение. Что-то еще я в состоянии сделать для вас?

— Нет... простите. Мне надо идти.

Поднявшись, она снова прикрыла шелком лицо — теперь ее трудно было узнать — и обернулась, сказала просящее:

— Не говорите отцу и брату. Кайто... он добрый, но меня не поймет. А отец... только рассердится.

Худой как щепка человек, неприметно одетый, выпил в заведении, куда заглядывали перекусить береговые рабочие, пару чашечек крепкой настойки, закусил сырной лепешкой и вышел наружу, щурясь от порыва пыльного ветра. Небольшой холщовый мешок был у него при себе, и ничего больше, а взглянув на выцветшую головную повязку, продранную на локте холщовую куртку и залатанные штаны, больше смотреть не стал бы даже самый захудалый вор.

Только двое помимо него самого знали, что при себе у невзрачного человека зашитое в кожаный футляр письмо — ответ Тори Аэмара на то самое послание, которое передал он недавно на берегу под ивами. Послание это проследовало через границу от соседей-рухэйи, и, хоть надежно стерегли тропы люди генерала, все-таки не под силу им было заметить одного лазутчика, неприметного, как мышь-малютка.

Лазутчику не в первый раз было служить гонцом — между его господином и Тори Аэмара давно наладилась переписка. Как по капле кровь вытекает из человека, обессиливая его, так Дом Аэмара пытался лишить силы охрану северной границы Хинаи. Нехватка средств, ненадежная сбруя, плохое оружие, еда, после которой тяжело воевать — такие вещи быстро не делаются, говорил Тори.

Когда-то он колебался, надо ли идти на сделку с рухэй, но, чем больше росли амбиции дома Нэйта, тем больше Тори понимал — у него самого шанса не останется. А северные соседи пообещали ему достаточно... и достаточно пригрозили: трех дочек так просто не увезешь, и мало ли что с ним случится в дороге?

Человечек брел по берегу, уверенный в собственной безопасности. Вокруг сновали рабочие; ранним утром все уже были на ногах.

Миновав пристань, пахнущую рыбой и мокрым деревом, он зашагал быстрее — народу здесь почти не было. Никто за ним не следил.

Проходя мимо наваленных горой бревен, замешкался — ему послышался шорох, и человек оглянулся; это было последнее сознательное движение в его жизни. Длинный нож ударил ему под лопатку. Затем верзила со сломанным носом и пустыми глазами выглянул из-за груды стволов, втянул туда тело, нагнулся, чтобы вымыть нож.

После чего перемахнул через бревна и зашагал по дороге, подкидывая на ладони пару серебряных монет.

Тут же, словно гром на смену молнии, появился еще один человек — темный, широколицый, высокий. Он нагнулся над телом, вынул у него из-за пазухи кожаный футляр и вложил другой, после чего перетащил тело через бревна, оставив на виду. Подумав пару мгновений, бросил серебряный кругляшок чуть в стороне от него. И быстро покинул место, где пролилась кровь.

Нээле бездумно смотрела на ветви кустарника под окном.

Сегодня умерли четверо — те, чьими жизнями она заплатила за свободу друга. Об этом рассказала служанка, со всеми подобающими вздохами и причитаниями. А саму Нээле поджидали цветы — снежные, серебристые, какие-то диковинные орхидеи. Девушка сжала в кулаке стебли — выбросить цветы за окно, однако они показались такими доверчивыми, ни к чему не причастными, что Нээле вернула их в невысокую вазу.

И долго смотрела на них, пытаясь понять, почему совсем не хочется плакать, и все остальные чувства словно ледком подернулись? Ее дар раскрывается, да... именно это ему и нужно, та красивая женщина не поняла ничего. А Нээле... тоже так и не поняла толком, что же видела тогда, у ручья, но Энори стал ей по-настоящему страшен.

По-прежнему было неясно, что дальше. Понятно только, что она не более чем фигурка на чужой доске, и останется ей на какое-то время. И все равно, кто игрок.

Так стоит ли тянуть? По крайней мере пока она жива и хоть относительно свободна.

Дом стерегут, в этом Нээле не сомневалась. Но, может быть, ей повезет — ведь она предупреждена. Если снова нагрянут убийцы, наконец все это закончится, только и всего.

Служанка дремала. Девушка взяла одно из ее платьев — самое темное, с широкой юбкой; в наряде состоятельной дамы не пролезешь в окно. Переодевшись, Нээле остановилась в нерешительности. Под окном наверняка поджидают. Лучше выйти в дверь, как ни в чем не бывало, постараться сойти за служанку и попробовать убежать. В монастырях должны быть мудрые, могущие дать совет. Или не только совет.

Неподалеку от Осорэи лежит Храмовая лощина — там ей могут предоставить убежище и не выдать.

Девушка точно не знала пути туда, но помнила — пройти можно, минуя закрытые ночью ворота, по берегу ручья, а там будет вымощенная камнем дорога. Не собьешься, если быстро идти. Для знатной дамы, да и просто для состоятельной горожанки подобное путешествие казалось немыслимым — свалится на половине пути. Однако Нээле давно забыла, как побаивалась одолеть три улицы подряд, и в силах своих не сомневалась. Жить захочешь — побежишь пуще призовой кобылицы...

И ох — снова ночью в холмы! Но все-таки храмовая дорога, на ней лежит защита от зла.

Нээле вышла из двери, не таясь, хотя и стараясь внимания лишнего к себе не привлечь. Шла, пока не оказалась в маленькой рощице у ручья, а там кусты жасмина и жимолости росли в изобилии, друг от друга на расстоянии достаточном, чтобы не ломать ветки, оглашая треском ночь. Среди них девушка и постаралась укрыться; под их защитой добралась едва ли не до самой дороги. И облегченно вздохнула — если за ней и следили, сейчас никого не было за спиной. Потерять маленькую фигурку в зарослях было нетрудно.

Огорчало одно только — прячась по кустам, Нээле уже успела устать, дыхание сбилось, а путь впереди был еще долгий.

Светлая выдалась ночь. Холмы темнели то тут, то там, вырезанные из дерева фигуры бросали на дорогу длинные резкие тени. А страха не было и в помине; Нээле не помнила, как давно дышала столь свободно. Где-то ночная птица кричала, носились над дорогой летучие мыши, крыльями и коготками едва не задевая волосы Нээле.

Кем бы ни были эти мыши — живыми тварями или ночными духами, они безобидны, иных не может быть на храмовой дороге, нечисть сюда не сунется. А темнота сама по себе давно перестала быть врагом...

Крыши какого-то из храмовых комплексов были уже видны в светлеющем небе, когда дорога неожиданно свернула в сторону, огибая неширокий овраг. За ним Нээле угадала склон, от которого рукой подать было до стен храма. Нээле подумала — и пошла напрямик, так было быстрее.

Спускаясь в овраг, порадовалась — ноги довольно уверенно ступали по едва различимой тропке; правда, болели, но это не слишком мешало идти. Если раньше рассказы о женщинах, делящих с мужчинами все тяготы пути, слушала с ужасом и недоверием, то сейчас даже и не сомневалась — такое возможно. Для нее самой — вряд ли, но для тех, кто привычен к странствиям с детских лет...

Овраг она одолела, несмотря на катящиеся из-под ног мелкие камешки, перевела дыхание и принялась карабкаться на холм. Крыш отсюда не было видно, и все же осознание, что они совсем рядом, давало сил и упорства. Вот и еще немного, и еще пара шагов...

— Говорил же... Не надо тебе бродить одной по ночам. Да и просто — одной.

Он сидел на камне, глядя вдаль. Серое одеяние — разные оттенки: голубиное крыло, пепел, сталь — чуть мерцало и почти сливалось с утренними сумерками. Нээле встала, как вкопанная, но он помахал рукой, подзывая девушку, и та подошла. Только сейчас поняла, что до конца не верила в возможность убежать из этого города.

— Как ты меня нашел? — спросила она, удивляясь, как чуждо и деревянно звучит голос.

— Ай, ну что за вопросы... Иди сюда... — он указал на камень, где сидел сам. Там еще оставалось достаточно места. Девушка опустилась на траву рядом.

— Знаешь, тут растут снежные орхидеи, — сообщил Энори. — На вершине холма. Я хотел посадить их в доме, но им нужна высота...

— Зачем ты мне это рассказываешь? — не выдержала Нээле.

— Ты же любишь цветы. Я тебе покажу их — идем!

Он помог ей подняться, обнял за талию. Ни следа неудовольствия, тем паче гнева — кажется, его сейчас больше занимали пышные белые венчики. И вот уже у обрыва стоят, так близко, как недавно на крыше.

— Гляди, радость. Говорят, это звезды отряхиваются, и из их пыли рождаются вот они...

Нээле замерла как вкопанная, узнав те, что он прислал ей сегодня.

— И ты в это веришь?

— Не знаю. Ты хотела бы получить звезду, или тебе довольно цветка?

— Я бы хотела только то, на что имею право.

— Вот как, — Нээле показалось, что голос его дрогнул, на миг стал жестче. И земля ушла из-под ног. Энори подхватил девушку, вытянул руки, удерживая ее над обрывом:

— Никогда не мечтала летать, моя радость?

Сердце девушки оборвалось... нет, он не станет, он же... Собрав все силы, она улыбнулась и ответила, опасаясь издать крик ужаса вместо шутливых слов:

— Я мечтала летать. Но не вниз, а вверх...

— Жаль, — Энори поставил ее на землю. Девушка поняла, что не в состоянии сделать и шага — ноги подогнутся, и она-таки полетит с обрыва — в желанную лощину.

— Держись, — протянутая рука была спасением, Нээле вцепилась в нее, как утопающий в чахлые стебли осоки. Он сорвал два цветка снежной орхидеи и воткнул ей в волосы. Белые лепестки казались в сумерках перламутровыми.

— Нравятся? Они долго живут, сохрани для следующей встречи с тем парнем.

— Как? — Нээле остановилась, вырвала у Энори свою руку. — Ты обещал! Что ты сделал?!

— Я — ничего. Но ты же сама говорила, что его будут искать. Макори перевернет каждый камень... Странно, что не нашли до сих пор.

Нээле села на камень, закрыла лицо руками. Он отстранил ее ладони, провел холодными пальцами по щекам девушки.

— Сейчас ты красивая...

— Какая мне разница, — произнесла Нээле, отворачиваясь и все еще чувствуя его касание и легчайший аромат зеленых яблок и хвои. Не нашли до сих пор... это давало надежду.

— Ты мог забрать меня куда проще, зачем тебе понадобилось то представление? — почти взмолилась она.

— Чтобы сбить с толку Кэраи, — ответил он весело.

— Вот как... Но почему?

— Интересней сразить противника на его поле. Хотя это требует много внимания... отвлекает от всего остального, — добавил он с задумчивым сожалением, похоже, говоря сам с собой.

— И это все?

— Нет, разумеется. Сиди ты тихо с вышивками, твой дар так бы и не проснулся. Мне пришлось быть жестоким.

— Ты получил, что хотел?

— Еще нет.

Какое-то время Нээле сидела молча, и все вокруг было мертвым, будто глубокой осенью. И, наконец, когда она сама умерла, почувствовала облегчение.

— Идем, — протянула руку едва не повелительным жестом, и Энори помог девушке подняться, неожиданно безропотно, будто она имела право приказывать.

Изрядно побледневшая луна покачивалась над дорогой, ночной пересмешник щелкал в кустах. Шли тропкой, сокращающей путь. За спиной осталась Храмовая лощина.

Шли долго, и девушка все оглядывалась, не выдержав наконец:

— За нами ведь следят, разве не так?

— Не верти головой. Если я захочу, преследователь потеряет нас очень быстро... но сейчас это неважно. Пусть затем докладывает своему господину, где мы были. И гадает, что это значит.