Бри чувствовала себя глупо, нюхая письма при Роджере, поэтому у неё вошло в привычку вдыхать их запах, перечитывая без свидетелей. Распечатав это письмо прошлой ночью, они несколько раз вместе его прочитали и обсудили, но теперь она вытащила конверт опять, чтобы просто подержать странички в руках и немного побыть наедине с родителями.
Может, запах и вправду был. Брианна заметила, что на самом деле запахов ты не помнишь или запоминаются они совершенно иначе, чем увиденное. Когда чувствуешь, что пахнет чем-то знакомым, ты точно знаешь, что это такое, и часто именно запах воскрешает в памяти многое другое. И вот, сидя осенним днём среди спелых яблок и вереска, пыли старинных деревянных стенных панелей и неуловимого аромата влажного камня (Энни МакДональд только что вымыла холл шваброй), Бри видела переднюю комнату таверны XVIII века и ощущала запах дыма.
'1 ноября 1777, Нью-Йорк.
Дорогая Бри и все-все...
Ты помнишь школьную экскурсию, когда ваш экономический класс поехал на Уолл-стрит? Сейчас я сижу в таверне в начале Уолл-стрит и не вижу ни 'быков', ни 'медведей' [так называют биржевых маклеров с Уолл-стрит, которые играют на повышение ('быки') или на понижение ставок ('медведи') — прим. пер.], не говоря уж о телеграфном аппарате с выходящей из него лентой с последними ценами акций и облигаций. И стены тоже нет [Название улицы в Нью-Йорке Уолл-стрит (от англ. wall — стена) происходит от городской стены, которая в XVII веке являлась северной границей голландского города Новый Амстердам (одно из первых названий Нью-Йорка) — прим. пер.]. Зато пасётся несколько коз, и под большим облетевшим платаном стоит группка мужчин, которые курят трубки и совещаются друг с другом. Я не могу сказать, то ли это жалобщики-лоялисты, то ли мятежники, которые в открытую планируют заговор (кстати, так делать гораздо безопаснее, чем втайне, — хотя, я очень надеюсь, тебе не пригодятся эти специфические знания), или просто купцы и биржевые маклеры, но сделка явно заключена: они пожимают друг другу руки и обмениваются подписанными бумажками. Удивительно, как процветает бизнес в военное время. Думаю, это из-за того, что обычные правила (какими бы они ни были) временно не действуют.
Кстати, это верно для большинства людских дел. Потому-то в военное время так часто завязываются романы, а по окончании войн создаются огромные состояния. Это выглядит довольно парадоксально — хотя, возможно, логика в этом есть (спроси Роджера, существует ли такая вещь, как логический парадокс, хорошо?): процесс, столь расточительно уничтожающий людей и материальные ресурсы, порождает как невиданный всплеск рождаемости, так и стремительное развитие бизнеса.
Поскольку зашёл разговор о войне, — мы все живы и почти невредимы. Твой отец получил лёгкое ранение в первой битве при Саратоге (произошло две битвы, обе очень кровавые), и мне пришлось удалить ему безымянный палец на правой руке — тот, который, помнишь, не двигался. Операция была, конечно, мучительной (думаю, как для него, так и для меня), но всё не так уж страшно. Кисть заживает очень хорошо и, хотя ещё довольно сильно болит, стала гораздо лучше сгибаться, так что, кажется, в целом ему будет удобнее ею пользоваться.
Мы, хотя и с задержкой, но вот-вот отплывём в Шотландию в связи с довольно необычными обстоятельствами. Завтра мы отправляемся на корабле Его Величества 'Ариадна', сопровождая тело бригадного генерала Саймона Фрейзера. Я познакомилась с бригадиром незадолго до его смерти, — он уже умирал, — но, судя по всему, Саймон Фрейзер был отличным воином, и подчинённые его очень любили. Британский командующий в битве при Саратоге Джон Бергойн попросил, чтобы в соглашение о капитуляции добавили что-то вроде примечания, согласно которому твой отец (поскольку он родственник бригадира и знает, где в Хайленде находится его родовое поместье) должен отвезти тело в Шотландию в соответствии с последней волей покойного. Всё вышло очень неожиданно, но для нас довольно удачно, если не сказать больше. Я не представляю, как бы иначе нам удалось уехать, хотя твой отец говорит, что придумал бы что-нибудь.
Думаю, ты догадываешься, что материально-техническое обеспечение этой экспедиции связано с определёнными трудностями. Свои услуги предложил господин Костюшко (известный в узком кругу, включающем твоего отца, как 'Кос', — ладно, на самом деле, все вокруг называют его 'Кос', потому что никто (за исключением твоего отца) не может произнести его имя, и даже не пытается; и они с твоим отцом очень хорошо друг к другу относятся). C помощью дворецкого (Дворецкий (мажордо́м, батлер, управляющий хозяйством) — старший лакей, глава домашнего хозяйства. В больших имениях дворецкий отвечает за столовую, винный погреб и буфетную — прим.перев.) генерала Бергойна (не каждый берёт с собой на войну дворецкого, не так ли?), предоставившего большое количество свинцовой фольги с винных бутылок (ну, в данных обстоятельствах нельзя обвинять генерала Бергойна в том, что он выпивает, хотя, по моему общему впечатлению, все по обе стороны фронта непрестанно пьют как сапожники, невзирая на военное положение), Кос изобрёл инженерное чудо: свинцовый гроб (крайне необходимый) на съёмных колесах (что также весьма целесообразно: он весит, должно быть, тонну, — твой отец отрицает, мол, всего семь-восемь центнеров, но поскольку он не пробовал поднять гроб, я не понимаю, откуда он знает.
Генерал Фрейзер неделю или около того пролежал в земле, и его пришлось эксгумировать для перевозки. Зрелище неприятное, но могло быть и хуже. Под началом генерала служили также индейские рейнджеры (разведчики-диверсанты — прим. перев.), многие из которых также уважали его; и кое-кто из них прибыл вместе с шаманом на извлечение тела из могилы. Мне кажется (но я не уверена), что это был мужчина: кругленький, маленький, в птичьей маске, он нещадно окуривал останки генерала дымом шалфея и зубровки (против запаха помогло мало, но дым завуалировал наиболее ужасающие аспекты ситуации) и довольно долго отпевал его. Я бы спросила Йена, о чём пел шаман, но в связи с досадным стечением обстоятельств, — я не буду здесь вдаваться в подробности, — он отсутствовал.
Я всё объясню в следующем письме: это очень сложно, а я должна закончить до отплытия. Основное, что касается Йена: он влюбился в Рейчел Хантер (очень милую девушку и квакершу, что представляет некоторую трудность), и фактически он является убийцей, поэтому не может показываться на публике поблизости от Континентальной армии. Побочным результатом этого, говоря формальным языком, убийства очень неприятного человека (уверяю, что для человечества потеря небольшая) стало то, что изувечили и подстрелили Ролло. Кроме касательного пулевого ранения, у него перелом лопатки. Он поправится, но перевозить его нельзя. Рейчел позаботится о нём ради Йена, пока мы ездим в Шотландию.
Поскольку известно, что бригадир пользовался уважением у своих индейских союзников, капитан 'Ариадны' был изумлён, но не слишком обеспокоен, когда ему сообщили, что тело будет сопровождать не только близкий родственник генерала (с женой), но и могавк, который плохо говорит по-английски (я бы очень удивилась, если бы кто-нибудь на Королевском флоте мог отличить гэльский от могавкского, если на то пошло).
Надеюсь, эта попытка будет не столь богата на приключения, как наше первое путешествие. Если так, следующее письмо я напишу в Шотландии. Скрести за нас пальцы.
С любовью,
Мама.
P.S. Твой отец хочет непременно добавить несколько слов. Это его первая попытка писать прооперированной рукой, и мне бы хотелось посмотреть, как у него получается, но он твёрдо сказал, что намерен уединиться. Я не знаю, связано ли это с темой письма, или он просто не хочет, чтобы кто-то видел, каких усилий ему это стоит. Наверное, по обеим причинам'.
Третья страница письма заметно отличалась. Почерк стал намного крупнее и размашистее, чем раньше. Руку отца всё ещё можно было узнать, но буквы казались небрежнее и не такими острыми. Брианна почувствовала, как сердце сжалось: не только от мысли об изувеченной руке отца, медленно выводящей каждую букву, — но из-за того, что, по его мнению, стоило усилий написать следующее:
'Любимая моя доченька!
Твой брат цел и невредим. Я видел, как он уходил из Саратоги со своими войсками, направляясь в Бостон и в дальнейшем в Англию. Он больше не будет сражаться на этой войне. Deo gratias ('Слава Богу!' — латинск., прим. перев.).
Твой самый любящий отец,
Дж.Ф.
Постскриптум: Сегодня День Всех Святых. Помолись за меня'.
Монахини всегда говорили им, а Бри рассказывала отцу, что, произнося 'Отче наш', 'Богородице Дево' и 'Слава Отцу и Сыну' в День Всех Святых, ты можешь освободить душу из чистилища.
'Чертяка, — пробормотала она, зверски шмыгая носом и ища в столе бумажный носовой платочек. — Так и знала, что заставишь меня плакать. Опять'.
— БРИАННА?
Голос Роджера раздался из кухни, что удивило её. Она не ожидала, что он вернётся из разрушенной часовни раньше, чем через час или два, и, торопливо высморкавшись, крикнула: 'Иду!', надеясь, что голос не выдаст недавних слёз. И только когда она попала в коридор и увидела, что Роджер держит полуоткрытой обитую зелёным сукном кухонную дверь, до неё дошло, что в его интонации тоже было что-то странное.
— Что случилось? — спросила Брианна, ускоряя шаг. — Дети...
— Они в порядке, — перебил Роджер. — Я попросил Энни свозить их на почту в деревню полакомиться мороженым.
Он отступил в сторону и жестом пригласил Бри войти.
Она остановилась в дверях как вкопанная. У старой каменной раковины, прислонившись к ней спиной, стоял, скрестив руки на груди, мужчина. Увидев Брианну, он выпрямился и поклонился ужасно странным и всё же знакомым ей образом. Не успела она подумать, почему ей так показалось, как мужчина вновь выпрямился и произнёс с мягким шотландским акцентом:
— К вашим услугам, мэм.
Она посмотрела ему прямо в глаза, которые были абсолютно такими же, как у Роджера, непроизвольно глянула на мужа, чтобы удостовериться. Да, так и есть.
— Кто...
— Позволь мне представить тебе Уильяма Баккли МакКензи, — сказал Роджер, и в его голосе явно прозвучало раздражение. — Также известного как Нукелави.
На мгновение всё это показалось полной бессмыслицей. Затем удивление, гнев, неверие затопили её мозг с такой скоростью, что не могли оформиться в слова, и Бри просто глазела на пришельца.
— Прошу у вас прощения, мэм, за то, что испугал ваших детишек, — сказал мужчина. — Во-первых, я понятия не имел, что они ваши. Однако я знаю, что такое дети, и не хотел, чтобы меня обнаружили раньше, чем я во всём этом разберусь.
— В чём... всём? — наконец, смогла связать пару слов Брианна.
На губах мужчины мелькнула улыбка.
— Ну, тут, я думаю, вы с мужем можете знать лучше меня.
Брианна вытащила стул и с маху шлёпнулась на него, жестом предлагая гостю сделать то же самое. Когда он подошёл ближе к окну, она увидела царапину на скуле: высокая скула, очертания виска и глазницы казались ужасно знакомыми; сам человек выглядел таким знакомым. 'Ну, конечно, я его знаю', — удивлённо подумала Бри.
— Он знает, что он за человек? — спросила она, поворачиваясь к Роджеру.
Тот, как она сейчас заметила, баюкал свою правую руку, и на костяшках выступила кровь. Роджер кивнул.
— Я ему рассказал. Хотя сомневаюсь, что он мне поверил.
Кухня выглядела, как обычно: надёжное, уютное, спокойное место, в неё заглядывало осеннее солнце, и кухонные полотенца в синюю клеточку висели на плите. Но теперь она казалась обратной стороной Юпитера, и Брианна нисколько не удивилась бы, если бы её протянутая за сахарницей рука прошла сквозь предмет.
— Сегодня я готов поверить гораздо большему, чем три месяца назад, — сухо сказал человек, и в его интонации прозвучало слабое эхо голоса её отца.
Брианна яростно потрясла головой, надеясь привести мысли в порядок, и вежливым голосом сериальной домохозяйки спросила:
— Не хотите ли кофе?
Лицо чужака посветлело, и он улыбнулся, показав испорченные кривоватые зубы. 'Ну, конечно, — с удивительной ясностью подумала Бри. — О дантистах в восемнадцатом веке говорить не приходится'.
Мысль о восемнадцатом веке подняла её на ноги.
— Вы! — воскликнула она. — Из-за вас повесили Роджера!
— Из-за меня, — сказал он, не смущаясь. — Я не хотел. И если он пожелает снова ударить меня за это, я позволю ему. Но...
— Я ударил за то, что ты пугал детей, — так же сухо произнёс Роджер. — Повешение... Может быть, мы поговорим об этом чуть позже.
— Отличные речи для проповедника! — Мужчина, похоже, удивился. — По крайней мере, большинство проповедников не лезет к замужним женщинам.
— Я... — начал Роджер, но Брианна перебила его.
— Чёрт возьми, я тебя сейчас стукну! — сказала она, свирепо глядя на мужчину, который, к её неудовольствию, крепко зажмурил глаза и наклонился вперёд с напряжённым лицом.
— Ладно, — произнёс он сквозь сжатые зубы. — Давай.
— Не по лицу, — посоветовал Роджер, осматривая ссадины на костяшках. — Пусть он встанет, и дай ему по яйцам.
Глаза Уильяма Баккли распахнулись, и он укоризненно поглядел на Роджера.
— Думаешь, она нуждается в совете?
— Да я бы губы тебе расквасила, — ответила Брианна, но опять медленно села, глядя на него.
Затем она сделала очень глубокий вдох и выдохнула.
— Ладно, — сказал она, более-менее спокойно. — Говори.
Мужчина небрежно кивнул и, слегка поморщившись, потрогал ссадину на скуле.
'Сын ведьмы, — внезапно подумала Бри. — Он знает об этом?'
— Вы, кажется, кофе предлагали? — мечтательно спросил он. — Я несколько лет не пил настоящего кофе.
ОН БЫЛ ОЧАРОВАН ПЛИТОЙ Aga и прижался к ней спиной, заметно дрожа от удовольствия.
— О, Пресвятая Дева! — прошептал он с закрытыми глазами, наслаждаясь теплом. — Разве это не прекрасная вещь!
Баккли заявил, что кофе хорош, но жидковат. 'Конечно', — подумала Брианна: она знала, что кофе, к которому он привык, не просто бережно доводили до кипения, а кипятили на огне, часто в течение нескольких часов. Извинившись за свои манеры, которые были в действительности прекрасными, гость объяснил, что некоторое время не ел.
— А как ты питался? — спросил Роджер, наблюдая за неуклонно уменьшающейся горкой сэндвичей с желе и арахисовым маслом.
— Сначала воровал из коттеджей, — честно признался Баккли. — Чуть погодя я нашёл дорогу в Инвернесс и сидел на обочине, совершенно потрясённый громадными ревущими махинами, проезжающими мимо меня. Конечно, я видел автомобили на дороге на севере, но совсем другое дело, когда они со свистом проносятся мимо твоих ног. А потом я сел у церкви на Высокой улице, потому что, в конце концов, знал это место, и подумал: надо пойти и попросить у священника кусочек хлеба, когда я немного успокоюсь. Знаете, мне было как-то не по себе, — доверительно наклонился он к Брианне.
— Воображаю, — пробормотала она и подняла бровь, взглянув на Роджера. — Бывшая церковь святого Стефана на Высокой улице?
