Письмо, с которого все началось

— Куча! Целых два, — не упустила я возможность поддеть их. — Мы или назад топаем и снимаем комнату поплоше у ворот, или отмахиваем еще пару кварталов и селимся в не самом паршивом местечке, но недалеко от рынка. Какой больше устраивает?

— Второй, — выбрала Герта.

— А сразу предложить не могла?! — Это уже Юозапа. Ну что я говорила?! Так и есть — я крайняя!

— Пошли за мной. А на лошадей не садитесь — там улицы узкие и ставни низкие, — сразу же предупредила я их, видя, как старшая сестра намеревается взобраться на коня.

Мы тронулись в путь прежним порядком, я возглавляю, Герта замыкает. До меня доносилось раздраженное Юзино сопение: 'Город дурацкий, на лошадь не сесть, улицы узкие и грязные, сильно воняет...'. Ну, что правда, то правда! Я едва успела отскочить в сторону, чтобы мне с криком: 'Поберегись!' — не выплеснули на ноги помои, но с другой стороны спасибо, в этот раз хоть предупредили. В прошлый мой визит просто так вылили, и я две недели потом сапоги от ароматов ночного горшка промывала. И ведь что обидно, сапоги-то новые были, выкинуть жалко, а носить — моченьки нет.

Протопав пару улиц, я свернула в проулок. Ну что ж, еще пара поворотов и мы почти на месте. О! Вон вывеска, кажись, добрались!

Я остановилась перед небольшой доской, на которой было изображено какое-то странное бело-черное нечто с кружкой в лапах, а ниже корявыми буквами красовалась название 'Пьяный барсук'. Это барсук?! Второй раз в жизни вижу такой рисунок, и второй раз сомневаюсь, что именно это животное хотел изобразить рисовальщик.

— Сестры, нам сюда, — указала я на неприметные ворота в заборе, что начинались сразу за зданием харчевни. — Только сходите кто-нибудь вовнутрь, свисните, чтобы открыли, — и увидев как Юозапа собралась возмутится, тут же попросила ее так, чтоб она не смогла отказаться: — Юзонька, дорогая, сходи, а?

В ответ на мою просьбу сестра недовольно фыркнула, но развернулась и, кинув поводья мне в руки, нырнула в добротную дверь харчевни, я же, подхватив брошенные концы, потянула коней к воротам. За мной последовали Гертруда и Агнесс. Перед ними мы простояли не больше пары минут, как их распахнул рябой парень в замурзанной куртке и залатанных шоссах1. Бросив взгляд на его ноги, я с удивлением на них обнаружила драные башмаки. Ничего себе! Это как же хорошо должны идти дела в этом заведении, если у него конюхи обувь носят?! Обычно прислуга вся ходит босая. Ну все, сейчас как заломят цену!

— Идите, — замахал нам рукой парень, держа створку ворот.

Я первая ввела внутрь лошадей, девочки за мной. Двор харчевни был небольшой, можно даже сказать маленький, вмещал в себя немного: лишь пару кособоких строений, да крытую поленницу вдоль свободной стены, полную свеженаколотых дров. Из задней двери вышла невысокая девушка, в длинном переднике, наверное, подавальщица или кухарка, и, уперев руки в боки, стала наблюдать за нашими действиями. Парень же закрыл ворота, заложив их изнутри тяжелым брусом, а затем направился к одной из сараюшек.

-Коников сюды поставить надоть, токма сами, а то вдруг че пропадеть, а на меня думать будетя. Да-а.

Он что блаженный?! Только этого не хватало!..

Мы с Гертрудой переглянулись и принялись стаскивать полупустые сумки, складывая их прямо на землю, Агнесс решила не отставать. А девушка все стояла и наблюдала за нами. Мы закончили разгружать коней, и, оставив Агнесс приглядывать за сумками, повели лошадей в конюшню. Придурковатый конюх двинулся за нами.

— Тапереча я сам, — заулыбался он, едва мы потянулись к подпругам. — Вот поставили, а тута я сам.

Мы, неуверенно кивнув, вышли. Тут наблюдавшая за нами девушка сказала:

— Пойдемте, можете не волноваться, Курт все прекрасно сделает, — заверила она нас, видя, как мы настороженно посматриваем на парня.

— Точно? — усомнилась Гертруда, с подозрением косясь на блаженного, шустро расседлывавшего лошадей.

— Можете не сомневаться, — мягко подтвердила она и, развернувшись, скрылась за дверью.

Мы подошли к Агнесс, которая стояла рядом с кучей наших вещей. Ой, я и не думала что у нас так много всяких пожитков!

— Ты куда нас приперла?! — тихо прошипела Гертруда, пока мы навьючивали на себя все сумки.

— Раньше его здесь не было, — так же тихо ответила я. — Почем я знаю, почему они этого слабоумного пригрели. Если что не так, шкуру мы с них всегда спустить сможем.

— Надеюсь, — выдохнула сестра.

Подобрав все баулы, мы втроем поднялись на крыльцо, вошли в заднюю дверь и, пройдя недлинный темный коридор, вошли в саму харчевню. Внутри она была чистенькая и опрятная: гладкие стены, аккуратно оштукатуренные белой глиной, в центре невысокого немного закопченного потолка подвешено колесо с оплавившимися свечами. Вдоль стен, торцами к ним стояли десяток недлинных выскобленных начисто столов, а напротив входной двери, прямо по проходу образованному столами располагался большой очаг. Однако! А у хозяина дела-то действительно пошли в гору!

— Эй, где все? — негромко позвала я, сваливая свои сумки на пол.

Хлопнула дверь, и откуда-то сверху спустился круглый невысокий плотный мужичок в белом кале и таком же белом переднике.

— День, добгрый, — програссировал он, забавно перекатывая звук 'р'. — А я как граз, показывал вашей дграгоценной сестгре комнаты, как только мы договогримся о сумме они ваши, — начало мне уже что-то не понравилось.

Тут появилась Юозапа. Только теперь я разглядела, что лестница тугой спиралью поднимающаяся наверх, хитро спрятана за небольшим выступом стены. Я вопросительно посмотрела на сестру, ну что, мол? Юза чуть кивнула, а потом медленно согнула раскрытую ладонь, соединив ее с большим пальцем, на нашем языке условных жестов это означало — нормально, но следует постараться уменьшить плату. Я прочистила горло.

— Хг-м! Ну что ж уважаемый, давайте попробуем договориться, — первой начала я. Раз уж я их эту харчевню привела, мне и торговаться.

— А что тут договагриваться! — всплеснул руками хозяин. — Вы я вижу, не пегрвый граз у меня останавливаетесь, лицо ваше мне тогда запомнилось, так что все как обычно!

— Как обычно — это сколько? — осторожно поинтересовалась я. Знаем мы такое 'как обычно' потом последние бре снимут!

— С вас всего лишь сегребгряник, и эти замечательные покои ваши, — торжественно объявил картавый хозяин, суетливо потирая руки о белоснежный передник.

— Сколько?! — мы с Юзой аж взвизгнули на два голоса.

— Побойся Бога, стяжательство это грех! — поостерегла его я, и обратилась к Юозапе. — Сестра ответь мне, неужели у него наверху там все баразскими коврами выстелено? — начиналась наша обычная игра — 'додави жадного трактирщика'. Иногда мы с Юозапой такие показательные выступления устраивали! Просто загляденье! Здесь тоже должно прокатить, а нет, так пустим в ход доводы поубедительнее.

— Нет, сестра, — со скорбной миной ответила мне Юза.

— А может, у него пуховые перины по кроватям разложены?

— Нет, сестра, — печально вздохнула та.

— Или гости с золотых тарелок едят?

— И в этом я сомневаюсь, сестра, — с этими словами она сложила руки в молитвенном жесте, возвела очи горе и хорошо поставленным голосом начала. — Requiem aeternam dona eis, Domine. In memoria aetema erit Justus. Quantus tremor est futurus, quando judex est venturus, cuncta stricte discussurus! Tuba mirum spargens sonum per sepulchra regionum...(Покой вечный даруй им, Господи. В память вечную воздается справедливо. Какой ужас настанет, когда явится Судья, бесстрастно каждого осудить! Трубы удивительный звук пронесется над кладбищенскими странами...)

— Что она делает?! — занервничал хозяин.

— Молитву читает, чтобы Господь простил тебе все грехи, когда ты предстанешь перед ним, — таким же заунывным голосом пояснила я. — Ведь тебе предстоит упокоиться с миром. Продолжай сестра.

И Юза продолжила:

— Quidquid latet apparebit, nil inultum remanebit... (Все тайное станет явным, ничто не останется безнаказанным...)

— Так я ведь еще пожить собираюсь, — враз побледнел хозяин.

— А это только одному Богу ведомо, — пространно заметила я, поднимая глаза к потолку.

Хозяин потоптался на месте, скорбно повздыхал, слушая размеренно роняемые сестрой слова, и выдавил из себя:

— Полсегребгряника с четвегртиной, и две комнаты ваши.

— Полсеребряника, две комнаты и бочки с горячей водой в счет, — выдвинула я свое контрпредложение.

— Это ггабеж! — чуть не подпрыгнул он.

— Грабеж — это то, что ты предложил, — подала голос Гертруда. — Соглашайся на то, что дают, а то у тебя конюх блаженный, вдруг он нам лошадей попортит. Что тогда?

— Кугрт, он хоть и дуграк, а лошадей еще ни гразу не обидел, — отмахнулся от ее слов хозяин. — Полсегребгряника с четвегртиной!

— Продолжай сестра, — выдохнула я скорбно. — Похоже, мы не договоримся. А тебе старшая сестра все же придется взяться за секиру. Сознаю теперь, что ты была права, и я ошиблась в добропорядочности хозяина здешнего заведения. Придется все-таки наставлять его на путь истинный.

Гертруда демонстративно потянулась за оружием. Однако едва мужичок увидал этакую махину в руках, как судорожно сглотнул, покрылся обильным потом, а затем простонал:

— Шут с вами, полсегребгряника...

Вот! Я же говорила, что если не помогут наши доводы, то аргументы Герты подействуют наверняка. Хотя большинство наших оппонентов ломались еще на 'кладбищенских странах'.

Подхватив свои сумки, мы принялись подниматься наверх. Узкая и крутая лестница привела нас в небольшой коридор, в который выходили четыре двери. Юозапа протиснулась вперед, и, хлопнув по одной из них, что это тоже наша, распахнула другую. Расселяться стали как обычно, ну если бы была Бернадетта, то как обычно, а так — я с Гертрудой, а Юза с Агнесс.

Снятые нами комнаты были небольшие, но опрятненькие, как и вся харчевня. Кровати стояли уже с чистым бельем, на высоком табурете таз и большой глиняный кувшин в нем, за ширмой ночной горшок с плотной крышкой. Ну, надо же! Вот это обслуживание! В прошлый раз, когда я здесь жила, то это была забегаловка среднего пошиба, превращенная ныне в приличную гостиницу. Я опустила свои пожитки в сторонке от двери и по привычке принялась проверять: насколько легко распахиваются окна, и можно ли заложить их с нашей стороны. Потом открыла и закрыла дверь — вроде не скрипит. А то в жизни по-всякому случается, иной раз так припечет, что не знаешь, куда бежать.

К нам заглянула уже знакомая девушка и поинтересовалась, не надо ли чего. Гертруда принялась уточнять, когда можно будет помыться. Мы в дороге вроде всего чуть-чуть, дней семь не больше, но лошадьми от нас уже разило изрядно, да и к тому же едкий запах вощеной кожи и металла от доспехов не добавлял воздуху свежести. В небольшом помещении это чувствовалось особенно сильно. В принципе, я — не ханжа, но если есть возможность сполоснуться, предпочитаю это делать до появления устойчивого амбре от тела, нежели после.

— А что за парень у вас на конюшне служит? — принялась я выспрашивать у девушки, когда старшая сестра узнала все, что хотела. Этот блаженный внушал мне смутные опасения, и лучше уж уточнить возможность появления неприятностей заранее, чем потом расхлебывать пущенное на самотек.

Она, похоже, была не прочь поболтать, поэтому прислонилась к косяку двери, и, сложив руки на груди, начала рассказывать:

— Курт — он сын отцовской родной сестры, с детства был слаб на голову. Когда тетка померла, то отписала все свое имущество отцу, с условием что он будет заботиться о дурне. Не бросать же родную кровь! Вот парень и живет теперь у нас.

— Надо же, — покивала я, участливо. — А лошадей он хорошо обиходит?

— Ой, да вы не сомневайтесь! — махнула она ладошкой и задорно улыбнулась. — Курт только с ними общий язык и находит! Кони ваши будут и вычищены и накормлены, ей-ей правда!

— Это хорошо, — выразила я наше с Гертой общее мнение. А то действительно, Бог его знает! — Значит, вы харчевню заново отстроили? А то когда я здесь бывала раньше, она похуже стояла.

— Отстроили, — подтвердила девушка. — Это все тому года два назад случилось. Отец, как только деньги получил, так решил, что нечего здесь всяким сомнительным личностям есть да пить, надо, чтобы приличный люд шел. Вот сегодня вечером и посмотрите. Это сейчас никого нет, а вот часа через два подходить начнут, но люди все порядочные, побогаче, чем прежде.

— Ясненько. А комнаты у вас часто снимают? Ваш отец такую нам цену заломил, что едва с ним сторговались.

— А сколько он с вас спросил? — уточнила она.

— Договорились за полсеребряника.

— Обычная цена, с ним обычно на столько все и сторговываются.

Вот шельмец! Еще комедию ломал, что мы ему руки выкручиваем! Оказывается у него это обычная уступка. А нам весь вечер придется терпеть гундеж Юозапы, что мы богохульствовали, и молитву не к тому делу приставили. И хоть каждый раз таким способом сторговываемся, причем с ее же одобрения, нотацию потом она нам читает обязательно.

— А зачем же он сначала такие суммы называет? — спросила у нее Гертруда, аккуратно складывая снятую рясу на кровати.

— Дак ведь есть такие, что и не торгуются, — пояснила та. — А другие если цену меньше услышат, так вообще нос воротят. Нам марку держать надо.

— Угу, — согласилась я с ней. Вроде все, что хотела узнать, узнала и можно умерить беспокойство.

— Раз вы такие солидные, чего ж вы хозяев самих заставляете лошадей в конюшни водить? — подметила еще одно несоответствие старшая сестра.

— Люди ведь всякие бывают, — вздохнула девушка. — Комнаты-то у нас снимают не часто, больше ходят поесть да поговорить, но все же бывают и постояльцы. Увидят, что Курт немножко того, и начинают крутить, что мол, из сумки у него пропало или еще какая оказия. Отец и наказал ему: чтобы сам сумок не снимал, чужого руками не трогал. В общем, повода давать не велел.

'Марта!' — закричал снизу хозяин. Хотя в его исполнении это звучало как — Магрта: 'Где тебя Искуситель носит?!'.

— Ой ладно, побежала, а то меня отец зовет, — девушка выпрямилась и мазнув подолом котарди по полу проворно спустилась по лестнице.

Я затворила за ней дверь и принялась раздеваться.

Часа через два, после того как привели себя в порядок, мы сидели внизу, ужинали, а заодно еще и решали, как поступить дальше. Я предлагала сестрам, несмотря на довольно уже позднее для торговли время, закупить овес и требуемые товары, а завтра с самого утра продолжить путь. Не то чтобы я стремилась как можно лучше исполнить поручение настоятельницы, просто мне хотелось поскорее сбыть письмо с рук. К тому же, сведения действительно могут сильно устареть к тому времени, как мы доставим его адресату. И если получится, что мы привезли его слишком поздно, то мне, как главной в четверке не просто влетит от матери, а достанется так, что шкура клоками полезет. Из-за таких вот перспектив я готова была торопить сестер изо всех сил. Вот только девочки не очень-то рвались в дорогу, они хотели немного отдохнуть от походной жизни. В этом я их тоже понимала, и даже в какой-то мере желала бы поддержать, но приказ — есть приказ, никуда нам от него не деться. Вдобавок неизвестно — к чему может привести промедление.