*
30 августа, 2021 года /ТАСС/. "Попытки выставить Иосифа Сталина главным злодеем его эпохи являются частью атаки на отечественное прошлое, на итоги Второй мировой войны", заявил министр иностранных дел России Сергей Лавров на встрече с ветеранами в Волгограде. Лавров подчеркнул, что осуществляемые извне нападки на историческое прошлое России нацелены не только на то, чтобы переписать историю, но и политически ослабить РФ. "Я считаю, что историю нельзя трогать. Нападки на Иосифа Сталина как на главного злодея, сваливание в одну кучу всего, что он сделал в довоенное время, во время и после войны — это часть той самой атаки на наше прошлое, на итоги Второй мировой войны, и на нашу прекрасную великую страну сегодня", — сказал "Молотов" президента Путина.
*
— Почему они не понимают, что вы не могли по-другому? — негодовал Крымов. — Вы оставили следующим поколениям великую страну и тем искупили все принесённые жертвы.
Крымов видел перед собой не сломленного проказой и муками искупления мытаря, а того великого Сталина, которого всегда почитал, и отказывался видеть что-то иное. Тем более, что ни смотря ни на что, вождь производил впечатление ещё сильного человека, хотя на самом деле изнутри был изъеден раскаянием.
— Нет, прав, тысячу раз прав (!) Фёдор Михайлович в своих "Братьях Карамазовых" — верно сказал, что никакое даже царствие божье не стоит слезинки хотя бы одного только замученного ребёнка. А на моей совести океаны слёз — проговорил Сталин, не отрывая горестных глаз от другого берега.
— И как же вы теперь, Иосиф Виссарионович? — никому Крымов так искренне не сочувствовал, как этому человеку.
— Мне ещё предстоит прожить 42 миллиона и 654 искупительных жизней, — за каждую, загубленную по моей вине — простонал старик. — В прошлый раз меня расстреляли со всей семьёй, но я очнулся раненый в могиле и долго пытался откопаться, пока у меня не закончились силы, и я не задохнулся. Позапрошлый раз меня раздавило танком — он перечислял, загибая пальцы с какой-то тупой покорностью. Когда сгнивший палец отвалился и упал ему под ноги стрик посмотрел на него немного удивлённым взглядом, но счёта не прекратил: — А до этого 412 раз я умирал от голода, 86 от тоски по своим погибшим детям и родным. 657 раз меня доводили до смерти истязаниями в застенках.
— Зачем вам это помнить, Иосиф Виссарионович! — скорбно спросил Крымов.
— А как же! — сделал удивлённые глаза мытарь. — Только это даёт мне некоторое утешение и силы продолжать свой крестный путь. Ведь когда ни будь я расплачусь за всё, что совершил — с того самого проклятого дня, когда с кунаками и верным Камо ограбил банковский фургон в Тифлисе, застрелив при налёте ни в чём не повинных инкассаторов. Каждый день я прошу прощения у миллионов погибших по моей преступной воле крестьян, солдат, обычных людей. Мне очень жаль, что я так мерзко поступил с прекрасным актёром и порядочным человеком Михоэлсом. И многими, многими другими. Их миллионы. Уморенных голодом, забитых конвоирами, замёрзших на страшном морозе мучеников ГУЛАГа. Когда я думаю о них, сердце моё разрывается от сострадания и стыда, глаза мои давно иссохли, ибо все слёзы давно выплаканы. Я прошу только, чтобы Бог не отнимал у меня надежду увидеться когда-нибудь с моей матерью, которая непременно ждёт меня на том берегу. Я знаю это точно. Она всегда меня ждала, но не того, кем я стал...
Когда я встал во главе партии, то мать перевезли из Гори в Тифлис и поселили в огромном дворце царского наместника на Кавказе. Но мама моя выбрала для проживания маленькую темную каморку во флигелёчке для прислуги, обставила ее привезенным из Гори скарбом и зажила в привычной скромной обстановке.
Я писал ей письма. Коротенькие записки по-грузински. Мама присылала в Кремль для меня нелепые гостинцы, но приглашения приехать в Москву отклоняла. Я тоже, даже бывая на Кавказе, к матери не заезжал, ведь у меня были, как мне тогда казалось, более важные дела. И только, когда мне доложили, что мама при смерти, я выкроил время. Когда мы наконец встретились, мама моя спросила:
-Кто ты теперь будешь, Иосиф?"
— Секретарь Центрального комитета ВКП(б) — с гордостью ответил я.
Мать плохо понимала, что такое "секретарь ЦК". Я пояснил:
— Ну вот, я вроде царь.
Прощаясь она сказала:
— Как жаль, что ты не стал священником.
Тогда я очень обиделся и не понимал мать, почему она за меня не рада. И только недавно понял, — как же она была права, мама моя! — глухо простонал, словно умирающий зверь, Сталин, лицо его, покрытое страшными язвами, почернело от ужаса и беспросветной тоски.
До Крымова наконец дошло, что перед ним не стальной генсек, а утомлённый, потерянный старик. А всё, что осталось в нём от настоящего Сталина, скорее компрометировало подлинник тем жалким бессилием, который он демонстрировал.
Глава 570 "Мытьё посуды"
Поговорим о вечности с тобою:
Конечно, я во многом виноват!
Но кто-то правил и моей судьбою,
Я ощущал тот вездесущий взгляд.
Он не давал ни сна мне, ни покоя,
Он жил во мне и правил свыше мной.
И я, как раб вселенского настроя,
Железной волей управлял страной.
Кем был мой тайный высший повелитель?
Чего хотел Он, управляя мной?
Я, словно раб, судья и исполнитель,
Был всем над этой нищею страной.
И было всё тогда непостижимо:
Откуда брались силы, воля, власть?
Моя душа, как колесо машины,
Переминала миллионов страсть.
И лишь потом, весною, в 45-м,
Он прошептал мне тихо на ушко:
— Ты был моим послушником, солдатом,
И твой покой уже недалеко!
Иосиф Сталин 1949 (обнаружены в личных вещах покойного в 1952 году)
*
За завтраком новый обитатель сторожки, олигарх по прозвищу "Пузо" жаловался, что свои страдания, начавшиеся ещё при жизни:
— Пью лучшее вино, и не чувствую вкуса; покупаю любовь самых шикарных женщин — и не испытываю ничего кроме скуки от монотонности процесса. А ведь я всегда умел наслаждаться радостями жизни! — с горечью и недоумением воскликнул Пузановский, который больше на напоминал старого льва, а скорее ободранного уличного кота. И началось это с ним ещё за пару месяцев до смерти. А до этого всё было просто прекрасно. К 52 годам он заработал массу денег, высокое положение, и мог сам устанавливать для себя правила. Любые. И легко получать все наслаждения, доступные за деньги. Наконец-то все получилось так, как он мечтал ещё в молодости. Вот только раковые клетки в мозгу уже съедали его центры удовольствия. Операция была проведена, да что толку? Ужасные боли и изуродованная голова отравили остатки его жизни, а ведь только начинал жить по-настоящему. Конечно, у него ещё оставалась целая гора денег...
В это время Крымов в сторонке от всех жадно читал странную книгу, которую случайно выбрал из прочих, обложка у неё совсем стёрлась так что невозможно было прочесть ни названия, ни имени автора, многие станицы почти истлели, тем не менее Николая увлёк попавшийся ему на глаза фрагмент:
"— Остановка в духовном развитии — это смерть, погребение живого человека, если нет стремления к Божественному, мин херц, сказал ему барон. И вдруг с жаром добавил:
— Богатство духа — единственно истинное богатство; ибо имущественный достаток без напряжённых упражнений для души влечет за собою большое несчастье. В то же время обладателю внутреннего богатства не надо извне ничего, кроме одного условия — досуга, — чтобы быть в состоянии развивать свои умственные силы и наслаждаться внутренним сокровищем, другими словами — ничего, кроме возможности всю жизнь, каждый день и час, быть самим собою". — Да, да, да! — и фон Бахмах размашистыми движениями словно поставил три восклицательных знака.
Сумерки густели над остроконечными шпилями готического собора за окном. Выплыла багровая луна. В окне мерцало зарево пожара — то горел дом и банковская контора богатейшего из остзейских баронов, в подвалах которого хранились несметные богатства в ассигнациях и ценных бумагах, но собеседникам не было никакого дела до трагедии того, перед кем ещё вчера заискивало прусское дворянство и даже короли...".
После завтрака Пузо стал мешаться у всех под ногами и канючить, чтобы ему вернули десятирублёвую монетку, которую у него только что спёрли. Его пинали, материли или просто игнорировали. В конце концов нытик так всем надоел, что недавнего олигарха отправили чистить нужник.
Николай тоже на сегодня был назначен мыть посуду. Выйдя к реке, Крымов скоро заметил неподалёку Сталина (в дом прокажённого не пускали). Выглядел кумир ещё более жутко, чем накануне: За ночь лепра сожрала ему правое ухо и ещё два пальца, язвы разъели его плоть до костей. Живой скелет шатался от голода и страшно вонял, словно труп, каким по сути и являлся. Старик очень стеснялся своего уродства и запаха и застенчиво держался на большом удалении.
У Крымова при себе было немного грубого хлеба, которым он решил по-братски поделиться. Оголодавший бродяга с жадностью набросился на угощение. И был счастлив даже заплесневелой горбушке и обветренной луковке.
Немного утолив острое чувство голода Сталин уныло произнёс:
— Я знаю, меня все ненавидят — и на том берегу, и на этом.
— Я — нет!
— Спасибо, — Сталин вздохнул и вдруг заговорил о русском народе. Только были это не те бодрые здравицы под запись, которыми он охотно баловался в зените своей власти. Этот Сталин словно оппонировал тому забронзовевшему при жизни жестокому азиатскому тирану:
— Странный народ, — будто удивлялся он, — за то, что мы сотворили с ним, он должен был нас, большевиков, на вилы... а он нас 70 лет терпел и снова обратно хочет.
Крымову было странно это слышать, нет, не такого Сталина он себе представлял.
— Поразительный народ, — задумчиво качал покрытой коростой головой ужасный калека, — вспоминает добрым словом того, кто его обескровил... Называет великим правителем чудовище, изничтожившее крестьянство — соль земли русской! Негодяя, страшно надругавшегося над русской деревней. Кормившая всю Европу при царе она после моего "мудрого" правления так и не смогла оправиться, и даже полвека спустя каждая вторая буханка пеклась из покупного американского зерна. Поистине, великий правитель! — вонючий калека горько усмехнулся над собой прежним. — До сих пор называется величайшим полководцем, генералиссимусом, спасителем страны — кто? Тот, кто, ещё даже не начав войну, умудрился позорно проиграть её. Фактически предал миллионы своих солдат! И лишь чудо, да помощь союзников спасли родину от поругания. А главное — невиданное в истории самопожертвование народа! И за всё это снова ставят памятники тому, чьё имя должно быть проклято во веки веков и любое упоминание вызывать лишь презрение и брезгливость...
Крымов с недоумением глядел на кумира:
— Иосиф Виссарионович, я не понимаю, как же так!
Сталин горько усмехнулся, пристально посмотрев ему в глаза, ответил:
— Вы здесь сколько?
— Не знаю...может с месяц.
— Подожди ещё, скоро поймёшь, понял?
— Понял, — неуверенно ответил Крымов. И вот странное дело, он тоже вроде как теперь ощущал чувство вины за преступления, которые не совершал. При жизни он бы легко нашёл оправдания для кумира, и для себя тоже, а сейчас нужные слова застревали где-то в глотке.
И всё же ему было искренне жаль старика, как бывает жаль престарелого и больного отца, который и плохо пахнет, и умом уже слаб, а ты всё равно любишь его, как часть себя самого. Даже отвратительные лужицы зеленоватого цвета, остающиеся на земле за собеседником, не заставили Крымова брезгливо отвернуться от мелющего чёрте-что собеседника.
— Если вы голодны, брат, я попробую достать для вас ещё какой-нибудь еды? — предложил он от всей души.
В ответ за удивительную доброту старик предложил помочь с мытьём посуды. Николай согласился. При этом условились, что помощник немедленно скроется в ближайших кустах при появлении кого-то из домика, ведь если другие обитатели сторожки прознают, что часть посуды вымыта руками прокажённого, Крымову самому может грозить изгнание из маленькой общины.
Намывая посуду, Сталин напевал по-грузински: "Лети, моя чёрная ласточка...". Простая работа явно доставляла ему удовольствие.
*
В 1913-1916 году молодой Иосиф Джугашвили был выслан царскими властями империи в Туруханский край Енисейской губернии. Большевик из Гори уже не впервые оказался в ссылке за подпольную политическую работу и участие в "экспроприациях". На этот раз ему пришлось жить под одной крышей с двумя товарищами по партии, и Иосиф показал себя малосимпатичным соседом-компаньоном. Трое мужчин, вынужденно оказавшиеся поселёнными в одной избе, сразу договорились поочерёдно брать на себя исполнение обязанностей по уборке дома, готовке пищи и мытью посуды. Однако, спустя какое-то время Сталин стал всячески увиливать. Начались ссоры. Яков Свердлов пытался давить на соратника, принуждая диковатого, опустившегося от безделья и уныния горца исполнять свои обязанности по дому, а также лучше следить за собой, чтобы не отравлять существование другим своими неряшливыми привычками и запахом немытого тела.
Менее категоричным оказался Лев Каменев, он покорно мыл посуду за Сталина. Впрочем, для Каменева, всё равно дело кончилось расстрельной пулей в благодарность от Кобы в 1937 году. Злосчастному "дьяволу революции" Свердлову (вероятно, оказавшемуся не таким уж дьяволом по сравнению с щербатым усачом из Гори), выговаривавшего Сталину за грязные ложки в Туруханской избе, повезло больше — скончаться от "испанки" ещё в 1919 году.
А вскоре грянула революция и начавший стремительно подниматься по партийной лестнице вождь уже никогда более не сталкивался с необходимостью заниматься грязной работой. Десятки кухарок, официанток, поваров исполняли малейшие прихоти Хозяина. И хотя вождь больше не готовил и не мыл посуду, тем не менее лично приглядывал за работой своей "адской кухни", на которой ловкие мясники готовили по его указке миллионы сфабрикованных дел и выносили приговоры. Но даже крайняя услужливость не спасала палачей, — брезгливый и недоверчивый Сталин периодически пускал "под нож" даже верных слуг. Генрих Ягода и Николай Ежов с фанатичным усердием "разоблачали" вымышленных "врагов народа", не уставали восхищаться гениальностью вождя и не пытались спасти от расправы хотя бы одного из невинно осуждённых, но всё равно "пошли на мясо". Старый товарищ Сталина по подполью Георгий Пятаков, чтобы выжить самому, напрасно умолял позволить ему самому казнить арестованную жену...
*
Ловко полоща в ледяной воде миски и чашки, растирая их речным песком, грузин добродушно тянул свои куплеты. А ещё декламировал стихи, которые научился слагать ещё в юности.
Он бродил от дома к дому,
словно демон отрешенный,
и в задумчивом напеве
правду вещую берег.
Многим разум осенила
эта песня золотая,
и оттаивали люди,
благодарствуя певца.
Но очнулись, пошатнулись,
переполнились испугом,
чашу, ядом налитую,
