Московский физико-технический

Вечером 7-го был салют. Мы ходили смотреть его на Неву, стреляли с кораблей, в толпе было плохо видно, но Витя поднял Зойку на руки, и она смотрела поверх голов, а потом и меня поднял, и я тоже увидела, как разноцветные огоньки салюта отражаются и гаснут в Неве.

В Ленинграде было холодно, промозгло, холоднее, чем в Москве.

В Ленинград к Зойке я ездила много раз, пока не вышла замуж, и мне трудно сейчас отличить первые впечатления от последующих.

Вечером сидели за столом, что-то ели, что-то пили. Они пели мне песни:

"Ледорубом бабка, ледорубом Любка...",

и "а я не пью. Врешь, пьешь...".

Сомлевшая от впечатлений и ходьбы по городу, я клевала носом и рано пошла спать, а Зоя, Витя и еще ребята и девчонки оставались за столом.

Ночью я проснулась, Зойкина кровать была пустой. Я вышла из дверей и увидела Зойку на коленях у Вити. Они сидели на кровати в проходной комнате, обнимались и целовались. И тут же я, как бесшумная тень, мгновенно исчезла, но оказалось, что Витя заметил меня боковым зрением и сказал об этом Зое.

Утром Зоя спросила меня:

-Ты видела нас?

-Случайно, — не стала отпираться я.

-Ты не думай, между нами ничего такого нет. Просто только то, что ты видела.

Он думал, что можно всё, но я сказала — нет.

-Ну и долго вы так протянете? — спросила я, как будто я была умудренная опытом и что-то понимала.

-А что делать? Пока учимся, как жить, на что и где?

Жениться на первом курсе в наше время считалось делом безнадежным, девушка в таком случае оставляла учебу чаще всего навсегда.

Весь день я была задумчива и рассеяна. А Зоя, как мне показалось, была довольна тем, что между нами не осталось недомолвок.

Нужно было ехать в Москву, на носу был коллоквиум по анализу, и я, расцеловавшись с Зоей и Витей на перроне Московского вокзала, села в купе и всю дорогу размышляла на тему, влюбилась ли бы Зойка так, без оглядки, если бы мы были вместе.

-Я бы точно нет, — думала я, глядя в темное окно поезда.

Утром я была в Москве и пошла на занятия на вторую пару.

После ноябрьских праздников из нашего корпуса мальчишек отселили в новый, построенный, и мы зажили попросторнее, по трое в комнате, а весь второй этаж отдали под профилакторий.

В момент великого переселения и создания женского монастыря в корпусе "Г" на базе Московского физико-технического к нам в комнату зашел мальчик с третьего курса, Саша, красивый мальчик с ясным лицом и темными бровями и попросил у нас радио:

— А то комендантша меня не выпускает, а я ей отдам и съеду, а потом куплю и верну вам.

Загипнотизированные его честной внешностью и, зная боевой нрав нашей комендантши, мы с Галей по обоюдному согласию дали ему это пятирублевое радио, хотя Любочка Волковская, третья девушка в нашей комнате, вечером, когда узнала об этом, нас не одобрила.

И она оказалась права, прошел месяц, второй, а о радио не было и помину. Мы встречались с Сашкой в столовой, напоминали ему об этом, он обещал купить, — и всё зря. Один раз мы даже сходили к нему в общежитие, он клялся, что купит, просто сейчас денег нет.

-Одолжите мне деньги, я куплю и принесу вам.

-А потом мы за деньгами будем три месяца ходить? — насмешливо заметила я, — какой нам в этом смысл?

Сашка вздохнул и сказал:

-Нет, деньги я здорово быстро возвращаю.

Но однажды нам с Галкой повезло:

Дело было уже весной, и мы шли из столовой и увидели Сашку, сидящего на лавочке возле корпуса с девочкой. Мы поколебались, но решили всё-таки не упускать такой случай, подошли и Галка сказала нараспев:

-Ну, Саша, когда же, наконец, ты вернешь нам радио.

Наш должник смутился, густо покраснел, и мы быстро отошли, решив, что переборщили, так оконфузив его перед подружкой. Зато подействовало, через день он принес нам репродуктор. Но история на этом не закончилась. На четвертом курсе, ближе к весне, я прогуливала занятия и тихо спала в нашей комнате, когда кто-то постучал:

Я вскочила и, как была в одной ночной рубашке, приоткрыла дверь, и увидела в коридоре Сашку.

-Привет, — сказал он, как будто мы вчера виделись, — а Ленка (наша шестикурсница) дома?

-Ты что, она будет не раньше 9 вечера.

Саша страшно огорчился.

-Очень тебя прошу, — сказал он, — одолжи мне сорок рублей.

-Ну, — возмутилась я, — я сумасшедшая, по твоему, помнишь ту историю с радио? А теперь, спустя три года, ты, как ни в чем не бывало, заявляешься и просишь у меня денег, да еще такую большую сумму.

-Помню, помню. Но я сейчас, если достану денег, то куплю себе пишущую машинку и напечатаю на ней диплом, мне очень нужно. Хочешь, я оставлю тебе свой паспорт?

-Ну, и на черта мне твой паспорт, паспорт стоит 10 рублей, а ты просишь сорок.

Я вздохнула, посмотрела на его огорченное лицо:

-Подожди в аппендиксе, я хоть оденусь.

И вынесла ему 40 рублей сроком на два дня, как он просил.

Через два дня, когда я пришла вечером, девочки мне сказали:

-Приходил какой-то парень и просил тебе передать, что деньги не смог принести и принесет только завтра.

А еще через день меня ждали 40 рублей и большая шоколадка.

Но вернемся на первый курс.

В результате моей дружбы с Люсей, которая, возможно, утомляла Галку, мы решили, что я буду жить в одной комнате с Люсей и Ветой.

Поселяясь со мной и Люськой в одной комнате, Виолетта Шак построила схему нашей жизни так: я буду, как фанатик, учиться, показывая им пример, Люська будет по хозяйству, а она с нами не пропадет.

На самом деле с Галей Сидоренко и Любочкой Волковской мне жилось спокойнее, чем с Никитиной и Шак. К Вете продолжал захаживать удручающе назойливый Абросимов.

Виолетта не была в него влюблена нисколько, просто ей нравилась роль покорительницы сердец. Она была из тех девчонок, которые при виде любого парня сразу начинают шуры-муры, а тут ей перепала честь заарканить взрослого, женатого, начальника.

Абросимов торчал у нас до 12 часов, а то и до часу ночи, надоедая до чертиков.

Можно было зевать, намекать, всё бесполезно, он не уходил.

Один раз, когда шел второй час ночи, я сказала ему:

-Если ты сейчас же не уберешься, я стану раздеваться при тебе, как если бы ты был мебель, стул, потому что нельзя считать за человека такого, которого гонишь, а он не уходит.

Виолетта молчала, и он ушел, намекнув на прощание, что хотел бы остаться даже в виде мебели, а я резко сказала Ветке:

-На черта тебе это дерьмо женатое, что ты его поважаешь?

-Я его не зову, он сам ходит — ответила Ветка, нисколько не пытаясь его обелить.

-Он всё же начальство, вдруг пригодится.

Через неделю был коллоквиум, я сдала его Беклемишеву, причем сама его выбрала в качестве экзаменатора. Увидела голубоглазого немолодого мужчину, который как-то скучал без дела, и попросила:

-Вы не примете у меня коллоквиум?

Он удивился и согласился.

После сдачи коллоквиума все надо мной смеялись:

-Как ты решилась пойти к нему, он ведь славится зверствами и ставит либо отлично, либо двойку, пояснил мне всезнающий Боря Гланц, парень из нашей группы.

-А вот мне он сказал, всё же отлично я не могу вам поставить, — смеясь, объяснила я свою четверку.

Контрольную по физике я написала на двойку.

Условие первой задачи меня убило наповал.

"В гололед машина пошла юзом".

Я слово гололед и слово юз услышала первый раз в жизни.

Ну, гололед я еще догадалась, что это такое, а вот с юзом было сложнее, — в общем, двойка.

Но я не очень расстроилась, в группе было 2 тройки, а остальные двойки, Степанов нас просто встряхнул, а может быть, мы были слабая группа, только Юрка Савченко был у нас из киевского интерната с хорошей подготовкой и Миша Коломеев. Остальные из простых школ. Юрка и получил тройку, а еще Володька Карепов, который был на редкость толковый парень и физик от бога.

Секущий мужик — так тогда это у нас называлось.

На семинарах по анализу (проходивших в плохо освещенных комнатах аудиторного корпуса во второй половине дня) я по-прежнему ничего не понимала. Страшный лохматый Кащенко что-то там говорил у доски, я напрягалась, силясь его понять, но скоро отключалась и потихоньку клевала носом.

Наташка сидела рядом и посмеивалась, глядя, как я придремываю.

На уроках истории Голубев — старый похабник рассказывал непристойные анекдоты, парни ржали, Наташка невозмутимо поднимала густые брови — мол, и не такое приходилось слышать, дураков на свете много, а я однажды, не выдержав этого потока казарменной пошлости, возмутилась и сказала ему:

-Может быть, мы уйдем, и вы продолжите рассказы без нас. Мне кажется, что наше присутствие здесь необязательно.

Самый пристойный анекдот, который я помню, был:

"Приехал к любовнице, забыл, зачем приехал. "

-Она плохо себя ведет, — сказал он однажды про меня, — сошлем ее в Сибирь.

-Что Вы, — сказали ему ребята, — она и здесь мерзнет.

-Зато гибриды будут морозоустойчивыми, — сострил Голубев на радость парней.

Я действительно жутко мерзла. Мое темно-синее пальтишко на ватине с черным воротником из стриженого кролика — как я потом узнаю, это выделка кролика под котика, а в шутку называли котик под кролик, — купленное летом, было очень легкое, а дорогие югославские ботинки на натуральном меху со шнурками — короткими, рейтуз у меня не было, и я носила двое чулок, а чтобы ноги вверху не мерзли, жуткие байковые панталоны с резинкой внизу.

Такие панталоны, естественно, я ненавидела и надевала только в крайних случаях, а так просто мерзла и бегала бегом из общежития до столовой и дальше на занятия, прижимая для тепла коленки друг к дружке. Девчонки и через тридцать лет вспоминали эту мою зимнюю походку.

-Так теплее, — утверждала я.

Как-то раз мы стояли с Любой возле нашего общежитского корпуса, мороз был градусов 15.

Я стояла, вся съежившись, и говорила ей:

-Ну вот, какая разница, пятнадцать или тридцать — всё равно мне кажется, я так замерзла, что дальше просто некуда.

-Нет, — ответила Люба, сейчас ты если пробежишь два круга вокруг корпуса, то согреешься, а в тридцать так холодно, что дыхание перехватывает и бег не поможет.

Но в ту зиму тридцать я не помню. В ноябре было около 25 ночью, но один день, и всё. Тем не менее, я не только мерзла, но и непрерывно простужалась, насморки и горло донимали меня, но устойчивого длительного кашля не было, поэтому я дня через два уже начинала ходить на занятия и недели через 2 поднималась совсем, но утомляло меня это сильно.

Еще меня мучили тошноты — мой желудок плохо переносил столовскую пищу, и меня часто вечерами подташнивало, я боялась, что начнет рвать, и сидела в умывальнике — сяду на стул, ноги положу на спинку другого стула и так учусь — в такой позе меня меньше тошнило, и бежать до унитаза было близко. Тем не менее, тяжелых приступов, как когда-то в школе в 10 классе у меня на первом курсе еще не было.

На завтрак я брала творог со сметаной, который терпеть не могла, зато полезно, на обед суп или щи и котлету с гарниром или мясо тушеное.

Еда была плохая, с ядовитой подливкой, невкусная, но студенты постарше говорили, что после забастовки кормят всё-таки значительно лучше.

До нас года за четыре была забастовка — измученные плохой едой студенты не ходили три дня в столовую, питались в рабочей неподалеку или готовили в общежитии. У здания столовой были выставлены пикеты и голодных штрейкбрехеров отправляли обратно. Администрация понесла убытки. Было собрание, много шума, и питание улучшилось.

Мы с Наташкой были две на 18 человек парней, и места возле нас считались почетными, в группе всегда отмечали, кто из ребят сидит рядом с нами, часто шутливо препирались из-за этого, особенно Ефим Хазанов с Колей Ескиным за место возле меня. А симпатичный кареглазый Миша Коломеев предпочитал Наташку.

В декабре исполнилось 20 лет физтеху. Мне дали два билета, я должна была их распространить в группе. Я предложила кому-то из ребят, они отказались, сама я решила не ходить — мне было скучно идти на мероприятие, где я никого не знала.

Я оставила билеты девочкам, а сама поехала к дяде Боре.

-Ты зря не поехала на 20-летие своего института, — не одобрил меня дядя Боря.

-Да учиться надо, скоро сессия, — объяснила я свой поступок.

-Учеба всегда, а 20 лет институту один раз, — настаивал дядя.

Я с ним согласилась, но уже было поздно.

На этот вечер от нашей группы ходил Хазанов. Он, по словам Виолетты, буквально вломился к нам в комнату с требованием отдать ему билеты и долго возмущался, что я не предложила их ему.

До этого он пару раз уже был у меня в комнате, заходил за тетрадками и всё нашептывал интимно:

-Женщина в халате — это так пикантно, — когда я извинялась за свой непарадный вид, но, я вполне равнодушно пропускала это мимо ушей.

При встрече на занятиях я просто сказала ему, что не представляла, почему бы это для него было так важно, попасть на этот вечер.

-Мне необходимо было восстановить кое-какие связи и установить контакты, — объяснил он.

Его пыл по части установления контактов был неприятен, и я промолчала, подумав о себе, что я иду на встречи только тогда, когда хочу пообщаться, и никогда не имею определенных целей или далеко идущих планов.

Фима, вообще-то, поступил на физтех со второго раза, первый раз он провалился и поэтому и отслужил в армии. Вета говорила, что вступительные экзамены он сдавал в армейской форме, бегал таким симпатичным солдатиком, но я его тогда не видела.

В сентябре я играла в теннис с мальчиком с нашего курса Валерой. Он был прекрасный партнер, и мы играли каждый день. Но после возвращения из колхоза на открытых кортах играть было уже невозможно, развезло, а закрытого корта тогда не было.

На занятиях физкультурой преподавательница просто душу из нас вынимала, заставляя по 50 раз качать пресс, и при этом вопила, что мы жутко неприспособленные, жалкие какие-то.

Неожиданно меня вызвал завкафедрой физкультуры и сказал, что узнал недавно о моем первом разряде по теннису, и, что в таком случае я являюсь членом теннисной команды физтеха и зачет буду получать у него, и ходить на занятия физкультурой необязательно, я буду ездить играть в теннис на закрытых кортах в Динамо.

Я слегка передохнула.

В середине ноября, еще до начала морозов, выпал первый снег, я радовалась ему, как в Батуми, снег был влажный, липкий, и, выйдя на прогулку, я долго лепила снежные статуэтки из снега, лепила одна, девчонкам надоело и они ушли, а я увлеклась и не могла остановиться.

Людочка Толстопятова, та самая, с которой я познакомилась на олимпиадах в Тбилиси, гуляла с каким-то парнем. Они подошли ко мне и посмотрели мою работу.

-Вот где таланты пропадают, — сказал ее приятель.

-Почему пропадают? По моему, не пропадают, — разумно не согласилась с ним Люда.

Рукавички мои намокли, но я занималась давно забытым делом — лепила, и мне было легко и радостно. На другой день я с огорчением увидела, что весь мой труд разбит, вздохнула и пошла на занятия.