Критический эксперимент

Генерал поднялся, мы распрощались и вышли. У меня неожиданно появилось чувство, что первый шаг сделан. Но вот куда? И что именно в разговоре наводило на этот шаг? Уж не Егорка ли здесь корень проблемы? Не обхитрил бы он всех и не подкузьмил бы он целую Россию, а то и весь мир! Но, с другой стороны, прав генерал, таких жуликов всегда было много... А вот если такой жулик оказывается в решающем месте и в решающее время... Не сможет ли он повернуть историю, как Талейран? Ну что же, первая гипотеза есть, пригляжу за Егоркой.

Но как обидно: Яковлев-то свою проблему чуть не в один день решил, а я за пять месяцев только один первый шажок сделал! Что же это за бяка, которая здесь имеется? Судя по темпам, это не срочное спасение чего-то или кого-то, а скорее неспешное распутывание какого-то безнадёжно сплётшегося гордиева узла.

Я вышел из канцелярии. Сразу идти домой не хотелось. Направился куда глаза глядят и куда ноги несут. Из-за угла вылезли три подозрительных пьяных типа. Инстинкт сработал: я вжался в стенку в дверном проёме, чтобы пропустить их и не ввязаться ни во что. Но они свернули ко мне, и один из них, дыша перегаром и ухмыляясь, потребовал по-немецки: "Кошелёк или жизнь!"

Видимо, бурсацкая выучка тела сработала: я не представлял, что могу быть столь хладнокровно жесток. Пальцами я ткнул в глаза переднему. Он схватился за глаза и завыл. Второй вынул кинжал, но передний, корчась, ему мешал, и я успел изо всей силы дать головорезу ногой в пах. Он тоже скорчился, правда, по-другому, а я выхватил свою тупую шпагу и заорал: "Караул!"

В те времена этот крик имел прямое значение и был порою действенен. Увидев, что случилось с его подельниками, да ещё шпагу в моей руке, третий предпочёл смыться как можно быстрее, пока не появился караул.

Ноги у меня подгибались, и я весь трясся. Болели разбитые рука и нога. К счастью, на повторный крик подбежал патруль солдат, а за ним потянулись подвыпившие рожи моих коллег. Я оказался поблизости от кабачка, где они отмечали получку. Двух незадачливых типов забрали, и я уныло подумал, что завтра опять в застенок, где из них будут вытягивать имя третьего. А не идти теперь с коллегами в кабак было просто неприлично.

В кабачке сидели почти все. Егор махнул мне рукой и сказал:

— Возьми своих, я возьму своих, пойдём в отдельную комнатку, я угощаю!

— Пополам, — ответил я.

— Справедливо, — сказал Егор.

Мы всемером уселись в маленькой грязной комнатке.

— Ну ты и молодец! Ну ты и дурак! — сказал Егор. — Деньги бы нажил, а жизнь бы потерял — уже ничего не надо.

— Повезло мне, — ответил я. — Эти немецкие шиши были уже вдрызг пьяны, да и думали, что попался им трусливый приказный. Нападали бестолково, а я чего-то неладное почувствовал и заранее забился в угол.

— Ну ты и честный! — иронически сказал Егор. — Другой бы расписал, какой он герой, а ты: "Пьяные да глупые они были". Давай уж выпьем за тебя. Вчера и сегодня ты славно погеройствовал. Верно генерал сказал: надо было тебе в офицеры идти, а не к нам в ярыги. Доволен он будет: как мы Королевец взяли, тут много шушеры было, думали, наши солдаты грабить будут, и они руки погреют. Ну а наши солдаты не цесарцы какие-то: они порядок знают! Вроде уж вывелись грабежи, да опять кто-то появился, да на тебя напоролся. Ну, выпьем за русскую армию и за её победу!

Я выпил. Егор начал рассказывать, как идёт война, и я тут понял, что история уже пошла наперекосяк. Наши, как ни странно, воевали вяловато. Несколько раз победив Фридриха и столкнувшись с постоянной трусостью и вероломством австрийцев, они в основном удерживали занятые позиции. Фридрих тоже предпочитал их не задевать, видимо, дожидаясь кончины Елизаветы и вступления на престол преданного ему Петра III.

— Французов Фридрих бьёт в хвост и в гриву, — витийствовал Егор. — Они думали, что англичане у них пойдут Ганновер забирать, откуда ихний король родом и коим они владеют, а англичане на Ганновер наплевали и стали у французов колонии воевать. Да просчитались они: им бы с королевской армией драться, где порядка нет совсем, а все командующие назначены королевскими блядями. А в колониях французы не те, дельные и смелые. Пошли англичане Канаду брать, да никто из них оттуда не вернулся, только один офицер приплыл, которого отпустили собирать деньги на выкуп пленных. Французишки-то хитрые. Мы сами, де, денег за пленных не берём, а вот наши индусы американские требуют. Да, тем более, французам повезло: командующего там убили, а американские офицеры у них дельные, не то, что парижские.

Люди поржали над уловкой и над шуткой о везении, и Егор продолжал:

— А в Индии французы наголову разбили англичан. Будь у французов ещё и король поумнее, и флот посильнее, они бы им везде жару дали. Но и сейчас заволоков им наставили на самые причинные места. Словом, выпьем за благо честных союзников, и за погибель нечестных.

Выпили. Егор продолжал:

— А тут у нас самое гадюшное место. Вокруг поляки, торговать местные купцы ездят сейчас с ними да с цесарцами. Дальше Копенгагена плавать они боятся, англичане их с превеликим удовольствием похватают. А цесарцы да поляки нашим немцам всякие каверзы строят. Поляки смотрят на нас так, что только и жди удара в спину. Слава Богу, король у них честный, а то паны давно уже поскакали бы Кёнигсберг брать, да даже если бы взяли, хрен бы потом его Фридриху отдали.

— А взяли бы? — спросил один из чиновников.

— Фигу бы они взяли! Но неприятностей много причинили бы, — уверенно сказал Егор. — Ну что ж, выпьем за нашего губернатора. За императрицу нам пить не по чину, да и рюмки потом придётся бить, а они здесь медные, трудно будет! — пошутил Егор.

Я ещё раз выпил. И тут вдруг вспомнил один из вопросов генерала к Егору.

— Пафнутий, а ну, признайся, как на духу, возвращали ли вы деньги кому-то?

— Пару раз было, Антон Петрович. Жалко было немцев: бедные, а дело-то их не выгорело.

— Да ты что! — закричал Егор. — Чтобы из своих рук деньгу выпустить? Ну и дураки же вы все!

— А немцы говорят, что умные. Уже пошли разговоры, что мы честные чиновники, и люди к нам потянулись.

— Ну ладно, — вздохнул Егор. — Всё равно к вам пойдут лишь у кого дело почти что чисто, а у таких денег мало. А на меня хватит и немцев, вообразивших себя жуликами. Уж русского-то обжулить у них кишка тонка!

Я отметил, что генерал был прав дважды, но тут разговор перешёл на меня, верней, на Шильдершу.

— Уже трёх постояльцев она выгнала, мы тут спорили, сколько ты продержишься? А ты все живёшь и живёшь.

— Выгнала она их потому, что они дураки были. А тебя не выгнала, поелику ты этих хитрецов и умников хитрее и умнее оказался, — неожиданно сказал Егор. — Вы стали к ней приставать, а она вся из себя честная и скромница. Такую скромницу нужно не трогать, вести себя тихо, и тогда она сама к тебе в постель прыгнет.

"Ну и пройдоха! Всё вычислил", подумал я, а все воззрились на меня. Я хотел сказать "No comments", но вовремя удержался от несвоевременного выражения и только уткнулся в кружку. Пьяная компания загоготала.

А затем пошёл какой-то кошмар. Егор уж постарался напоить меня. Лишнего я не болтал, и под стол не упал, но домой плёлся в страшном состоянии, блевал на каждом углу. Всю ночь мучился, а Шильдерше, видно, было не впервой за пьяными ухаживать. Она мне чего-то выговаривала, а я почти ничего не понимал: весь немецкий отшибло.

Утром я, весь бледный, собрался в присутствие. Шильдерша хотела налить мне пива, но я отказался, сказав правду, что на спиртное теперь долго смотреть не смогу. Если кто из чиновников и пришёл, то в состоянии не лучшем. Генерал, зная русских людей, поругался для порядка, а потом дал каждому из начальников по одному простенькому делу, и велел потом убираться и не пугать немцев своим видом и запахом. Меня он заодно чуть-чуть похвалил за смелость и вновь вздохнул: "Не при пере тебе бы ходить, а при шпаге".

Мне действительно пришлось идти в застенок. Поскольку грабили меня, я не имел права вести дело грабителей, но с меня сняли показания и заставили их опознать, после чего я поплёлся спать домой. А Шильдерша выставила мне счёт на 8 гривен и 8 копеек за уборку и уход.

— Кант

Новая жизнь началась у меня: разъезды по всей Пруссии, разборки давнишних и запутанных дрязг, близкое знакомство с жизнью простых пруссаков средней руки, да и сельских помещиков тоже. Мне казалось, что в маленьких поселениях немцы должны были поддерживать идеальный порядок, а вместо этого я увидел грязь, ругань на улицах и не такую уж аккуратность. В иных русских поселениях моего времени будет почище и поаккуратней, в это время немцы ещё не полностью были выдрессированы на немецкий порядок.

Наконец-то выдался более или менее свободный денёк, а тут я ещё услышал, что в это утро в университете Иммануил Кант читает логику. Этот профессор уже был знаменит, а я вообще считал его полубогом. Я пошёл на его лекцию, надев свой лучший костюм (теперь-то у меня было целых три костюма).

Кант спокойненько излагал на своём трудном немецком языке силлогизмы, и среди них силлогизм Галена. Он никак не прокомментировал особого положения этого силлогизма. Я решил этим воспользоваться, дабы задать вопрос.

Когда я поклонился после лекции Канту, он удивился, увидев седого русского чиновника среди слушателей. Ещё более он удивился, когда я сказал ему:

— Герр профессор, я хотел бы задать Вам маленький вопрос, если позволите.

— Извините, с кем имею честь?

— Столоначальник Антон Поливода.

— Герр столоначальник, согласно уставу университета я не имею права на его территории отвечать на вопросы официальных лиц без разрешения ректора. Если вам угодно меня допросить или расспросить, вызывайте меня через ректора в управу.

— У меня вопрос как раз деловой, но в другом смысле. Я по поводу силлогизма Галена. Мне кажется, что он имеет совсем другую степень обоснованности и область применимости, чем остальные силлогистические фигуры. В самом дела, рассмотрим пример рассуждения по силлогизму Галена.

"Все пруссы — язычники. Все пруссы живут в Пруссии. Значит, некоторые пруссаки — язычники"

— Но ведь посылка неверна: пруссов уже не осталось, — сказал Кант. — Понятие-то пустое.

— Ничего себе пустое понятие, когда оно дало имя целой стране! — воскликнул я. — Если вы, немцы, уничтожили пруссов, то отсюда не следует, что их не было.

— Когда они были, тогда и силлогизм Галена был верен.

— Значит, сейчас он неверен? Ведь немцы не обращали пруссов в христианство, а просто изводили, так как язычников можно было держать в рабстве.

— Это клевета на немцев! — внешне спокойно сказал Кант.

— Но это ваше высказывание показывает лишь, что эмоции могут помешать восприятию логических доводов. Всё-таки с силлогизмом Галена что-то не так. К примеру, рассмотрим другой силлогизм:

"Все пруссы — язычники. Все язычники прокляты Господом. Значит, все пруссы прокляты Господом".

— А теперь Вы, господин русский, делаете слишком уж жестокий вывод.

— Отбросим эмоции. Разве эти два примера не показывают разницу двух фигур силлогизма?

— Интересно. Где Вы учились?

— В Киево-Печёрской семинарии.

— И кто вам там читал логику?

Я смутился. Скажешь вдруг невпопад, но ведь не знаю я, кто там читал логику. Помню только, что некоторое время преподавали то ли там, то ли в Москве, какие-то греки, и преподавали отвратительно.

— Забыл я имя. Какой-то грек. Видно было, что он сам Аристотеля то ли не читал, то ли не понял.

— Всё понятно. Многие учёные мужи отмечали разницу силлогизма Галена и силлогизмов Аристотеля, так что Вы, господин Поливода, задали правильный вопрос. Жаль, что вам так дурно преподавали логику.

— А почему же Вы сами не упомянули об этом студентам?

— Зачем им забивать головы лишними вещами? Умный студент сам поймёт: поскольку остальные силлогизмы аристотелевы, а этот галенов, здесь что-то не так.

Этот ответ показал мне принципиальный подход Канта: умный сам поймёт, а дураку объяснять нечего. Я заметил, что профессор очень не любил дважды повторять свою мысль и даже разъяснять её: опять-таки умный поймёт с одного раза.

— Арест

И вновь я мотался по Пруссии. Малюсенькая в нынешние времена, в те времена конных повозок и бездорожья она казалась не такой уж маленькой. Теперь я выполнял заодно ещё одно поручение губернатора: собирал данные о том, как цесарцы обижают наших купцов и подданных и как лают русских и императрицу. По его велению жалобы на поляков (которых высказывалось во всяком случае не меньше) я пропускал мимо ушей: видимо, с Польшей было ссориться совсем не с руки.

Пару раз за это время Шильдерша смотрела на меня по вечерам так выразительно, что мне ничего не оставалось, как её приголубить. Но всё остальное время она держалась скромницей.

Вернувшись из очередной поездки, я получил ещё одно поручение генерала: подготовить доклад канцлеру и императрице, в коем без всякого смягчения, а поелику возможно, и с уярчением, выговорить все притеснения от австрийцев, такожде их лаянья по поводу России, русских и особливо по поводу персоны государыни. Я перепугался, что мне язык урежут за такой доклад, но губернатор утешил, что доклад ведь его будет, а он своих не выдаёт. Я понял, что зреет какой-то заговор.

Удалось ещё раз сходить на лекцию к Канту. На сей раз я опять завёл с ним разговор.

— Герр профессор, мне почему-то кажется, что область применения логики, если отбросить сомнительные места типа галеновского силлогизма, недооценивают. Ведь все логические законы выполнены не только для реальных понятий, но и для воображаемых. Скажем, возьмём бесконечно малые в математике. Ведь единственный способ правильно работать с ними — работать логично.

— По-вашему, логика подходит для любой фантазии?

— Нет, почему же! Если рассматривать бред Сведенборга, то там логики никакой нет. А если рассматривать труды Лейбница либо Эйлера, то там она есть.

— Интересно. А не будете ли Вы любезны завтра в одиннадцать часов утра подойти в университет?

Я почувствовал некоторую иронию в приглашении, и ответил тоном человека, принимающего вызов на дуэль:

— Конечно же, я буду считать делом чести явиться во-время.

Вообще говоря, отлучаться с работы я мог частенько и без разрешения губернатора, но сейчас предуведомил его, что рассматриваю этот вызов как дело чести и постараюсь вернуться на щите. Он ухмыльнулся и пожелал: "Удачи, Аника-воин!"

Интуиция не обманула. Рядом с Кантом был ещё один профессор, коего он представил как профессора геометрии и механики Вольфа. Вольф начал экзаменовать меня по математике.

Я не был столь самоуверенным, чтобы считать, что я легко забью "невежественных предков". Но не представлял, как придётся попотеть. По геометрии я сам понял в результате экзамена, насколько посредственны мои знания, но несколько раз выкрутился, найдя решения при помощи анализа или алгебры и затем коряво изложив на геометрическом языке. По механике я сразу отказался отвечать, сославшись на полное её незнание, за исключением законов Ньютона. Вольф дикими глазами глянул на меня и начал экзаменовать по анализу и по небесной механике. Ну и интегральчики же брали наши предки! Но здесь удалось выкрутиться получше, хотя он неоднократно делал кислую мину, глядя на мои преобразования и аргументы.