Критический эксперимент

Критический эксперимент

Юрий Ижевчанин

Оглавление

— Техническое отделение практики

Я был в очередной раз в командировке в МГУ. Иду себе по коридору, намереваясь зайти в букинистический магазинчик, и слышу, как студенты переговариваются: кто-то из знакомых пропал. Потом встречаю знакомого профессора Владимира Ильича Неленина, и он тоже сказал мне, что какая-то "эпидемия" пошла: неожиданно пропадают без всяких вестей профессора и студенты, а потом некоторые так же внезапно появляются вновь. Вот и его знакомый философ, Валерий Шалаев, отсутствовал пару недель, а потом вернулся какой-то унылый и совершенно постаревший. Лингвист Преснян, наоборот, посвежевший и весьма радостный. Но никто никогда не говорил, что случилось и где он был. С Шалаевым я поговорил, но он дикими глазами смотрел на меня и изрыгал непонятные проклятия в стиле мутных пророчеств: что-то про эпидемию рака.

Поднимаюсь на мехмат к безумным программистам. Там сидит самый главный Олег Программенко, зашёл разговор о пропажах и он ехидненько так мне советует:

— Спустись по левой лестнице около главного входа на третий подземный этаж (в спецлифт тебя не пустят). Найди комнату 7. Ничего не обещаю, но может быть нечто любопытное.

Спускаюсь я в загадочные МГУшные подвалы. Вижу дубовую дверь с номером 7 и с вывеской: "Техническое отделение практики". Чуть пониже: "Вход строго по пропускам".

Поразился, что же любопытное может быть в режимной лаборатории, да и зачем мне туда соваться? Но на двери есть окошечко, стучусь, с меня требуют документы. Даю я свой пропуск, и мужик говорит: "Подождите немного, сверюсь с базой данных". Через несколько минут он открывает окошко, возвращает пропуск и говорит: "Вообще-то у нас вход строго по спецпропускам. Но в вашем случае я могу запросить начальника. Подождите минут пятнадцать".

Я удивился неожиданному повороту событий и жду. Показалось, что прошла вечность, но тут окошко вновь открылось и мне говорят: "Вам выписан разовый пропуск".

Беру пропуск, расписываюсь. Дверь отпирается, и попадаю в комнату, где сидят несколько дам за компьютерами, в общем, типичная бюрократическая контора. В одну сторону дверь с табличкой: "Директор", в другую — "Лаборатория". Одна из дам кивает мне головой и приглашает:

— Садитесь, Юрий Николаевич. Мы слышали о вашей нестандартной методике подготовки и готовы пригласить на практику ваших студентов. Посмотрите, пожалуйста, наш типовой договор. Я его для Вас распечатала.

Я начинаю просматривать заумный и запутанный длинный текст, и отмечаю про себя, что почему-то от каждого практиканта сразу же требуется заявление на перевод в МГУ, но ничего не гарантируется: "Рассматривается по результатам первых двух месяцев практики". Там ещё множество закорючек, помечаю.

Тем временем чувствую, что за мной пристально кто-то наблюдает и идёт какая-то скрытая деятельность. И неожиданно из лаборатории выходит мужичок, по виду похожий на агента КГБ (такой же неприметный, но с пытливыми глазами).

— Юрий Николаевич, мы просмотрели данные о Вас. Если желаете, можем показать кое-что в нашей лаборатории.

— А меня после этого не заставят форму подписывать или что-то подобное?

— Не беспокойтесь, не заставят.

Я почувствовал в голосе некоторое ехидство, но авантюризм оказался сильнее, и я пошёл налево, в лабораторию. В стену была вделана громадная электронная карта Земли, на которой горело несколько огоньков, и один из них ярче всех. Перед картой стоял молодой офицер (капитан, по звёздочкам). Он пристально вглядывался в яркий огонёк.

— Если хотите, посмотрите внимательнее, куда глядит товарищ капитан, — сказал провожатый.

Я подошёл, стал за спину капитана, тот даже не заметил. Гляжу я на звёздочку, а она раскрывается в экран. На нём уныло бредёт куда-то небольшое войско в форме то ли XVIII, то ли начала XIX века, не разбираюсь я в этом. Вокруг разорённая земля, кое-где поломанные повозки, виднеется сожжённый хутор. А что это около дороги валяется? Какая чернуха! Несколько неубранных, но обобранных, трупов. А капитан всё вглядывается в эту скучную и уж слишком мрачную батальную сцену. (Впрочем, какая тут баталия! Ничего не происходит. Солдаты даже не ругаются: по всему видно, смертельно устали).

— Видите, как товарища капитана заинтересовала эта ситуация! Он рассматривает её как профессионал, как эксперт. А Вы — как зритель батального фильма, — опять вмешался провожающий. — Садитесь за столик, я вас кое с чем ознакомлю.

Провожающий (он так и не представился) сказал:

— По своему роду деятельности Вы знаете, насколько мощная сила творческий интеллект вместе со знаниями специалиста и с интуицией. И понимаете, насколько редко это встречается. Это сочетание особенно ценно в критические моменты, но почти никогда в них не оказывается на нужном месте достаточно адекватная личность, типа Цао Цао, Цезаря Борджиа и его папаши, Игнатия Лойолы, Наполеона либо Гитлера.

— Да, страшненькие примеры! Но я сам люблю такие беспощадные аналогии, — заметил я.

Провожающий продолжил.

— Мы одно из немногих звеньев системы, которая призвана направлять тех, кто может справиться с решением критической проблемы, в нужное место и нужное время.

Я отметил последние слова, сказанные нарочито бесцветно.

— Значит, Вы направляете в критическую точку пространства-времени того, кто мог бы что-то важное сделать?

— Всё поняли. Так что не удивляйтесь, сейчас товарищ капитан пропадёт. Он уже втянулся в критическую точку.

И капитан, действительно, вошёл в карту и исчез. Осталась лишь его одежда. Зашла дамочка, собрала одежду в пакет, наклеила на него ярлык "Капитан Яковлев, 28.05.2009 " и положила в одну из секций на боковой стене, после чего вышла.

— Бог даёт некоторым людям талант, но Дьявол всячески отвлекает их от использования таланта. Он при этом пользуется и духовными, и материальными орудиями. И одно из самых страшных материальных его орудий — недочеловеки, недоличности, вообразившие себя элитой. Они стремятся рулить, не зная ориентиров и фарватера, и ни за что не подпускают к рулю тех, кто выше их по уровню. Именно поэтому назревшая проблема так редко решается. А даже плохо решённая проблема лучше вообще нерешённой. Сейчас карта перестроится под Вас, а я пока что Вас кое с чем ознакомлю.

— Это российский спецпроект?

— Это мировой спецпроект. Но точек реализации очень мало. Без такой подпитки цивилизация стремительно мчится в тупик, и очень скоро убьёт себя об стенку.

— Итак, Вы предлагает мне тоже втянуться куда-то? И чем же Вы поможете мне там?

— Почти ничем. Страховка для вашей семьи, вот, кстати, документики. Для вас лично — гарантия переброски в место, где не будет непосредственной опасности. Вы автоматически получаете минимальные знания, чтобы не пропасть там, если приложите свои способности. Вы получаете также документы либо их аналоги в соответствующем обществе, и психическое прикрытие на первое время, гарантирующее минимально положительное отношение окружающих.

— Что значит "минимально положительное"?

— Вас сразу же не сожгут, не посадят, как шпиона, и так далее. К вам нормально подойдут, когда вы попытаетесь войти в общество. А далее всё зависит от вас. Мы не те, кто решает проблемы, и здесь мы не сможем вам помочь.

— Значит, никаких гарантий безопасности?

— Никаких.

— И сколько же там придётся поработать?

— Сколько надо. Для утешения могу сказать, что там, как на индийской горе Махамеру, год примерно равен дню. Пробудете семь лет — вернётесь сюда через неделю.

— Совсем стариком?

— А это уж зависит от того, как Вы решите проблему. Если плохо, то Ваши тамошние года с Вами и останутся. Если средненько, вернётесь в том же возрасте, как большинство из русского отделения. А если хорошо, можете даже помолодеть. И такое бывало.

— И как же я вернусь? Дадите какое-то устройство? А если я его потеряю? Или оно не сработает?

— Никакого устройства. Как только проблема будет решена, Вы почувствуете, что можете вернуться. Только не тяните, окно возврата открывается лишь на пару недель.

— А если не решу её?

— Может быть, Вы и там спокойно доживёте, но сюда уже не вернётесь.

— Ничего себе условия! И ведь, сколько я понял, есть такие камикадзе?

— Есть. А договор внимательно прочтите. Страховка очень приличная, больше миллиона уёв. Но ваша семья должна будет молчать. С вас лично мы подписку не берём: всё равно Вам никто не поверит. Если вернётесь с успехом, вас ждёт премия, но, конечно же, раз в сто меньше страховки. Так что мы искренне желаем вам вернуться.

— Вы что, уже уверены, что я пойду на эту авантюру?

— Я посмотрел на карту. Есть несколько ярких огоньков. Это значит, что вы были бы в этих точках очень нужны, если, конечно, справитесь. Сейчас вы ещё можете, не глядя на карту, подняться и выйти, подписав договор о практике. Но Бог вас начнет карать за трусость. А если станете вглядываться в точки, а затем решите не идти, то Бог вас навсегда лишит всех творческих сил.

Я почувствовал, что у меня тоже настала критическая точка. Хотелось встать и выйти, не оглядываясь. Но рука сама подписала договор об участии в критическом научном эксперименте, и я глянул на карту. На ней было пять ярких огоньков.

Я стал смотреть на них, и в том, который был около Балтики, как показалось, узнал Кёнигсберг, только старый, века XVIII. Какое-то смутное желание попасть туда показало мне, что выбор уже сделан. И тут я осознал, что проблемы-то не знаю.

— А проблема-то какая? — закричал я.

— Товарищ капитан был умнее. Он даже не спрашивал об этом. Ваше дело её увидеть, осознать и решить. Мы здесь помочь не можем.

Я уже не мог оторваться от карты. И тут женский голос сзади чирикнул (видимо, для дам было интересным зрелищем, как уходят камикадзе):

— Всё, горизонт событий пройден! Он уходит!

— Русский Кёнигсберг

Я оказался в комнате кирпичного дома. Она была довольно просторная, из мебели имелись кровать, сундук, два стула и стол. На одной стене маленькое окно, у другой — камин. Возле сундука лежал мой то ли чемодан, то ли сундучок (откуда-то я знал, что это моё). Я стоял голый на кучке одежды. Камзол, жилет, короткие штаны, чулки, треуголка, парик, бельё, башмаки, шпага и кошелёк. Ну как одевать эту непривычную одежду?

Открыл кошелёк. В нём три серебряных полтинника и немного меди. Посмотрел на одежду. Верхняя одежда бархатная, судя по всему, дворянская, чистая, но старая и потёртая. Нижняя — из дешёвого полотна. Ботинки целые, но тоже поношенные. Достал шпагу. Тупая, потускневшая, но не ржавая. Открыл чемодан. В нём оказались зимняя меховая шинель, смена белья, пудреница с пудрой, бритва, наполовину использованный флакон духов (судя по всему, дешёвых), нож и ложка. Кроме того, нашёлся свёрток бумаг. Я раскрыл его. Самый верхний документ был патентом на чин коллежского асессора, выданным шляхтичу Полтавского уезда Харьковской губернии Антону Петрову Поливоде, сыну хорунжего Изюмского казацкого полка. Следующая была рекомендательным письмом от предыдущего начальника. Мне бросилась в глаза фраза: "Порою язвилъ начальство". Следующая была подорожная на русском и польском языках: "Коллежскiй асессоръ Антонъ Петровъ, бывшiй столоначальникъ Харьковской губернской расправы, следуетъ во вновь обретенную губернiю Пруссiя въ распоряженiе его высокопревосходительства генералъ-губернатора Суворова".

Но тут в дверь постучали. Я сообразил, что стою весь голый, спрятал бумаги, закрыл чемодан. Стук повторился, весьма грубо и повелительно. Голос за дверью требовательно говорил что-то по-немецки. Я понял, что чуть-чуть знаю язык, но самих слов не понял. Только уяснил, что какой-то чин требует открыть дверь. Ну и что я буду делать с немцами в их стране? И вдруг меня озарило: ведь "вновь обретённая губерния Пруссия!" Значит, это, может быть, Россия! И я грубо заорал по-русски:

— Какого хрена надо, швайне? Почему беспокоишь русского дворянина?

За дверью наступило некоторое замешательство. Я стал лихорадочно одеваться. Через четверть часа в дверь вежливо постучали. Я открыл. Стояли полицейский пристав, какой-то чиновник и русский сержант.

Чиновник сказал длинную фразу по-немецки. Сержант перевёл:

— Эта немчура грит, шо ваше благородие должно убираться из дома, яко дом-от больше не того фон Штруделя, хто тебе, благородие, сдал комнату, а описан и продаётся за долги.

— Ну и что мне делать?

Чиновник выдал ещё несколько длиннющих фраз, а сержант лениво пояснил:

— Немчура бает, шо ваше благородие может судиться с господином фон Штруделем, но сей фон кудай-то смылся от долговой ямы.

Я понял, что остаюсь на улице с двумя рублями денег и с рекомендацией сомнительного свойства. Осталось одно: идти к генерал-губернатору за назначением. Туда я и направился.

Против ожидания, ждать меня заставили не очень долго. Судя по всему, чиновников был большой недобор. Генерал лично говорил с каждым кандидатом на должность. Но по разговорам служащих я понял, что и после устройства будет не очень хорошо. Жалование регулярно недоплачивалось, начальник был строг и скуп, кормились чиновники в основном поборами.

Я успел заодно прочитать рекомендацию. Кое-что хорошее в ней было, говорилось об умении красно сплетать слова, быстро сочинить много длинных бумаг по случаю, о том, что ради праздников складывал недурные вирши, что церковь никогда не хаял и регулярно причащался. Было и нечто, что могло и понравиться, и не понравиться. Не пьёт, не курит, носов никогда не берёт. Каких ещё "носов"? А, тех, что с ударением на первом слоге: подношений! Были и прямо отрицательные характеристики: подвержен приступам лени, язвит начальство, в плохих отношениях со многими сослуживцами.

Генерал лично просмотрел мои бумаги и сказал:

— Теперь понятно, почему до седых волос дожил, а остался асессором. Ну, у меня, братец, не поленишься. Пойдём, дам тебе работёнку как раз для твоего красного слога. Может, там и вирши сложишь.

Я обречённо поплёлся за генералом.

— Застенок

Генерал спустился в застенок. Я уныло следовал за ним.

В камере оказался вздёрнут на дыбу рыжий мужичонка. Палач стоял в стороне, видно, передыхал. Мужичонка закусил губы и лишь постанывал. Спина его была в крови: видно, катюга уже как следует поработал кнутом.

За столиком сидел чиновник в сбитом набок парике и уныло смотрел на протокол.

Генерал спросил:

— Ну как вор и изменник Ванька? Молчит?

Чиновник ответил:

— Матерится. А больше ничего от него не добились.

— Ладно, иди к себе. Купцы уже заждались. Я постоянного писца привел.

Я вздрогнул. Значит, меня собираются заставить сидеть в таком месте, записывать показания, вырванные под пыткой, и наблюдать эти мучения всё время. Да, влип! Вот тебе и герой!