1914-1

Выстроенные на плацу, мы были разбиты на отделения взводы и роты. Перед строем первого отделения, второго взвода, куда кроме меня попали Иоганн Габер и Петер Ленске, стоял унтер офицер Макс Зильбер. Мы с интересом смотрели на него. Лет тридцати пяти, подтянутый, бесцветные волосы с такими же бровями и усами. Водянистые голубые глаза. Выражение лица подчеркнуто официальное. Мы ждали, что он нам скажет.

— Солдаты! Запомните несколько простых правил. Теперь вы живете по команде. Никакого самовольства я не потерплю! Все в армии делается с разрешения старшего начальника. На ближайшие десять недель этим начальником для вас буду я. Сейчас, после того как я закончу с вами эту краткую лекцию, вы отправитесь в казарму и приведете в порядок свое обмундирование и обувь. Мундир, должен сидеть по фигуре, ботинки должны сиять как яйца у кота. Нянек и мамок в армии нет. Вы должны уметь все. Кто не умеет, того научат, кто не захочет, того принудят!

При обращении старшего начальника к вам, вы обязаны отвечать 'Рядовой N', при ответе начальнику на его вопрос, надо говорить 'Так точно' и 'Никак нет', после чего добавляется ...

Я стоял и слушал эту 'краткую лекцию', растянувшуюся на сорок минут, и думал о том, как много всего надо узнать, прежде чем пойдешь в бой. По словам унтера Зильбера, выходило, что отдавать честь, стоять навытяжку, заниматься шагистикой, выполнять ружейные приемы, повороты направо и налево, щелкать каблуками, устранять замечания и есть самое высшее предназначение человека. Я мыслил себе нашу патриотическую задачу совсем иначе и считал, что подготовка к подвигу не должна напоминать того, как цирковых лошадей готовят к выступлению.

— Помните, что я вам сказал! Разойдись!

Все бросились в казарму, приводить себя в порядок. В разговорах с Иоганном, Петером и присоединившимся к нашей троице Гансом Юнгером, бывшим учеником жестянщика, мы даже согласились с Максом Зильбером, что кое-что из того, о чем он сказал было действительно необходимо, зато многое из того, что мы знали и умели до армии, совершенно лишнее и безусловно, только мешало. Какой прок от Шопенгауэра и Шиллера, если на шинели не хватает пуговицы, а штык покрыт ржавчиной?

* * *

Плац внутри старинных казарм. Сегодня с утра, строевая подготовка. Резко звучали команды. Ноги чеканят широкий шаг, сжатые в кулаки руки были прижаты к бедрам, унтер-офицеры выкрикивали оскорбления и поучения. На нас, униформа с большим трудом (от не умения орудовать иголками), пригнанная по фигуре, бескозырки вместо шлемов, ботинки, с большим искусством приведенные к возможности их носить, без риска набить мозоли и начищенные до зеркального блеска. Мы ходили кругами по периметру плаца, заложив руки за спину, чтобы выработать осанку. Как бешеные псы, забыв про солнце, гревшее наши шеренги, по команде 'Взвод разойдись!' разбегались на одном конце плаца, чтобы по команде другого унтер-офицера на другом конце, 'Взвод, ко мне! Становись!' бежали и выстраивались. Ходили шеренгами и колонной. Делали повороты на месте и в движении.

— Налево! Кругом! Направо! Кругом! Быстрый шаг... Стой!.. Строем, быстрый шаг!.. Равняйсь!.. Смирно! Равнение на средину!.. Вы, ленивые барсуки!... Шевелись!... Направо!.. Эй, там, в чем дело?

Юнгер, этот остолоп, опять ошибся — он таки повернул налево.

— Всем шаг назад, марш!.. Лечь! Встать! Лечь! Встать! Направо равняйсь!

Юнгер, виновато моргая, ссутулился. Зильбер крикнул:

— Эй, там! Почему сгорбился? Как фамилия? — Не получив ответа, он снова гаркнул: — Да, я к тебе обращаюсь! Ты, долговязый, с коротким носом!

— Юнгер, — сказал Ганс. Он был в замешательстве.

— О господи! — пробормотал Петер.

Мы все уже знали, что произойдет.

— Юнгер? — гаркнул Бешенный Макс. — Что это, черт побери, означает? Сорт табака или москательный товар? Рядовой Юнгер, господин унтер-офицер! — Так нужно было ответить. Понятно? Ведь я учил Вас этому в первый день! Еще раз, — прорычал он. — Как фамилия?

— Рядовой Юнгер, господин унтер-офицер!

— Вот так бы сразу! — сказал Зильбер. — Два шага вперед ... марш!

Юнгер подчинился и покраснел до ушей.

— Профессия? — пролаял унтер.

— Ученик жестянщика, господин унтер-офицер.

Зильбер усмехнулся, как будто услышал веселую шутку:

— Так ты не успел выучиться? Наверное, один из этих умников, да? — Зильбер посмотрел на нашу троицу в строю. — Я мог бы догадаться. Так вот, заруби себе на носу. Ты бол-ван! Понятно? А теперь давай говори, рядовой! Профессия?

Мы видели, как Юнгер задумался.

— Потерял голос? — прорычал снова Зильбер.

— Ученик жестянщика, господин унтер-офицер!

— Лечь! — прокричал унтер, и через мгновение Юнгер уже вытянулся на камнях плаца.

— Десять раз отжаться!

Как показывало общение с одноклассниками, попавшими в другие взвода, все они, унтера, были мастаки на такие штуки, как, например, заставить выполнить десять приседаний с ранцем, держа его перед собой. По-моему, их главной заботой было унифицировать молодых новобранцев, сделать их не рассуждающими автоматами, без собственных мыслей, без воли.

— Теперь ты знаешь, кто ты?

— Болван, господин унтер-офицер.

— Уже лучше. Теперь еще раз, но громче.

И Юнгер хрипло прокричал:

— Болван, господин унтер-офицер!

— Встать в строй! Есть тут еще невежды и болваны?

Ради для смеха я отозвался, ведь присяги мы еще не принимали, последствия? Ну отожмусь несколько раз.

— Так точно, господин унтер— офицер! Я рядовой Цандерс, болван!

Ребята в строю ухмылялись. Потом я услышал, как Иоганн рядом пробормотал:

— Со мной этот номер не пройдет.

Однако унтер его услышал.

— Отставить разговоры! Ты кто? — Он уже догадался, что мы были друзьями.

Иоганн, голосом, прозвучавшим так уверенно, что не оставалось никаких сомнений, прокричал:

— Рядовой Габер! Рядовой Цандерс и я в одном ранге, господин унтер-офицер!

— Вы все трое, засранцы! Понятно?

— Так точно, господин унтер-офицер! — прокричали мы хором.

После того как Бешенный Макс, разрешил короткий перекур и распустил строй, Юнгер крепко пожал нам руки.

* * *

Мы были на полевых учениях, отрабатывая наступательные и оборонительные действия. Первый взвод окопался на краю леса, а мы, вместе с третьим взводом, должны были атаковать. Командовавший нашими взводами толстый ротный фельдфебель поспешно отдавал последние указания.

— Представьте себе, что вы на фронте, и вас осыпают пулями. Поэтому окапывайтесь по команде по-настоящему, а не ковыряйте землю лопатками, Атакуйте дружно, без отставших. Вперед!

Мы пошли вперед. Теперь мы уже настоящие солдаты! Мы преисполнены гордости от того, что служим в армии. Нас охватывает волна энтузиазма. Один из солдат вдруг закричал 'Хох!', а потом еще один, и вскоре мы все орали как ненормальные. Пусть где-то стреляют. Какое это имеет значение? Каждый понимает, что потерь не избежать, — нельзя сделать омлет, не разбив яиц — но каждый верит, что с ним этого не случится, и он не будет убит. А, если кого-то из нас сразит пуля, он погибнет смертью героя. Так что 'Хох!', и вперед, в атаку!

Конечно, мы победили!

Вечером, начищая форму, я разговорился с Петером.

— Что такое фронт? Мы ведь не знаем. Как там будет?

— Мы получим 'Железные кресты', а противник будет сдаваться толпами. — пошутил Петер.

К нам присоединился Иоганн:

— То, что они совершают, те, кто уже ведет бои, и нам по плечу. Мы не трусы. Если бы мы были на фронте, то я думаю, уже отличились бы.

Но тут встрял Юнгер:

— Ага! Получили бы уже Железный крест и похвалу от гордой за нас Родины, а также продвижение по службе. За храбрость перед огнем врага. Или уже лежали бы в земле, что более вероятно. Вот так!

— Нет, ребята, а правда чего нас ждет? Слава героев или безвестная смерть?

— Все в руках Господа! Постараемся соответствовать.

* * *

— Выйти из строя для проверки обуви!

Сколько же тут всего этих проверок? Проверка носовых платков, проверка комплекта умывальных принадлежностей, проверка личных жетонов, не говоря уже о проверках оружия и снаряжения — не было конца этим проверкам. Вместо старых игольчатых ружей, которыми воевали в войну 1866 года против Дании, наши деды, и с которыми мы осваивали ружейные приемы, нам выдали настоящие боевые винтовки 'Маузер 98'. Предстояли стрельбы.

Кому-нибудь из нас четверых, на этих проверках всегда доставалось: либо он получал очередное взыскание и шел в наряд по уборке туалетов, либо сверхурочно занимался строевой, либо лишался увольнительной. Чаще всего это был Юнгер. Как он ни старался, но, выставив свое имущество на проверку, всегда оказывался виноватым. 'Бешенный Макс' сразу находил к чему придраться и за что сделать выговор.

Мы выставили в ряд свои ботинки — час потратили на то, чтобы начистить их до блеска. Унтер едва взглянул на сверкающую кожу, и я уже думал, что беду пронесло стороной, что у всех все в порядке, как услышали команду:

— Расстегнуть мундиры!

Мы совсем не были к этому готовы, и я тоже получил нагоняй: на мне не было подтяжек, терпеть не могу проклятых помочей.

— Шесть секунд на устранение недостатков! Разойдись!

Бегом в казарму из коридора, где проходил утренний осмотр, надеть подтяжки, на бегу застегнуть мундир, подпоясаться.

— Первое отделение! Становись!

Уф! Успел!

— Равняйсь! Смирно! Направо! Справа по одному выходи строиться на завтрак!

Кухня для солдата очень важна,

Жратва, для солдата желанна всегда!

После завтрака состоявшего из вареных бобов куска хлеба со свекольным мармеладом и кофе, 'Макс' разрешил получасовой отдых до занятий. Я вместе с Иоганном отправился в сортир. Чуть позже к нам присоединился Юнгер. Мы уже не стеснялись, как на первых порах, когда новобранцами нам впервые пришлось пользоваться общей уборной.

Дверей нет, пять человек сидят рядком, всех видно и всем видно. Привыкли и уже не стесняемся. Уже стали появляться шуточки про переваренную пищу и про то место, откуда она выходит на свет божий, самого пошлого свойства. Для солдата желудок и пищеварение составляют особую точку приложения интеллекта, она для него гораздо ближе, чем для податного инспектора налоги. И мы, конечно, не стали здесь исключением. Словарь наш обогатился терминами, с помощью которых можно так кратко и сочно выразить и величайшую радость, и глубочайшее возмущение. Ни на каком другом языке кроме солдатского жаргона так не скажешь.

* * *

— Иоганн!

— Что тебе, Юнгер?

— 'Руда' пошла?

— Отстань, животное!

— Слушай, Юнгер, а почему тебя, человека рабочей профессии взяли в армию? Я вот слышал, что квалифицированных рабочих в армию не берут? — спросил я.

— Я оказался очень не квалифицированным. Вообще мне по жизни не везет. Я вечно попадаю в неприятные ситуации, и приходится менять место работы.

— А ты уже сменил место работы не один раз?

— Вот представь себе Август. Первое мое место работы было у герра Хюбнера.

— В гостинице?

— Да.

— И кем же ты там трудился?

— Я пытался освоить поварское искусство, на гостиничной кухне в качестве поваренка.

— Расскажи нам, о свет очей моих, о своих подвигах на ниве гастрономии.

— Ребята, только не смейтесь. Меня погубили макароны.

— Очень длинное предисловие, переходи к повествованию!

— Вот скажи, Иоганн, как можно отскрести макароны с потолка?

— А как они туда попали?

— Я варил макароны. Мне кто-то из поваров, сказал, чтобы проверить, готовы или нет, их надо закинуть на потолок. Если прилипнет к потолку, значит, они готовы.

— И-и-к! И ты решил проверить? — Простонал Иоганн.

— Я набрал половник и метнул их вверх. Прилипли как черви, и не падают. Штук сорок, ну, в общем, сколько в половник уместилось. Что делать?

— У-у-у!

— Га-а-а-а!

Мы с Иоганном стонали, не в силах ничего произнести, что ни будь членораздельно.

— Нет, ну я серьезно. Как их снять с потолка? До сих пор не пойму, может, это шутка была?

— Надо ... Надо ...было влезть на стул и снять их с потолка. Руками ... — у Иоганна текли слезы.

— Со стула я не дотянулся до потолка. Пробовал. Как козел скакал.

— Шваброй! — реву я.— Щас придет 'Бешенный Макс', и всех запрет чистить картошку!

— Не было на кухне швабры! Я подумал, может, высохнут сами отваляться? Я же не знал, что эти чертовы макароны так в потолок вцепятся!

— И-и-и-к!

— Я же их прицепил не над плитой, я в центре, прямо под лампой их метнул, отошел с половником и метнул снизу вверх, они шлеп и прилипли намертво. Я ждал, пока сваляться, устал стоять под ними с задранной мордой. А когда кидал, так там, в половнике, капельки были, так еще и посудный шкаф забрызгал. Короче классный ужин для клиента приготовил. Макароны с пармезаном.

— Ага, макароны с побелкой!

— Ты бы их зубами с потолка сгрыз! Как муха кверху ногами!

— Метлой, смахнул!

— Умные вы! Вот я и спрашиваю, как макароны с потолка снять?

— Остановись! ...Прошу!

— Зачем я в центр отошел? Хорошо хоть не всю кастрюльку метнул.

— Так чем ты их снимал? Ик..ик ...

— Не знаю, чем и как их снимали, пришел хозяин и выгнал меня на хер. А повара ржали как жеребцы, которым овес принесли!

— Ты знаешь Юнгер, про свои похождения в мастерской жестянщика, ты нам потом расскажешь. На сегодня хватит! И так спать не будем!

* * *

— С сегодняшнего дня начинаем втягиваться в пешие переходы. Сейчас отправитесь в казарму, получите оружие, снаряжение и через минуту я жду вас на плацу. Отделение разойдись!

Бегом выполнить приказ!

Сначала идти легко, первые пять миль прошли за полтора часа. На коротком привале ко мне подошел Петер.

— Я, кажется, натер себе ногу. Чертовы ботинки! Мне кажется, что они шагали еще при Седане!

— Попробуй поменять носки местами, с левой ноги на правую, и наоборот!

— Уже не успеваю. Слышишь как орет 'Бешеный Макс'?

— Отделение становись!

Во время движения пришлось подтягивать поясной ремень, мне показалось, что патронные подсумки и штык уж слишком сильно шлепают по телу. Винтовки нам разрешили тащить как удобнее. Кто нес на ремне, кто на плече. Рота стала растягиваться.

— Потянуться! Быстрее! Быстрее!

Пришлось немного пробежаться. Впрочем, команда 'Подтянуться!' стала подаваться через каждые четверть часа. Получался не мерный ровный шаг, а полу-бег.

Погода была не по-осеннему жаркой, да еще винтовка, ранец, сверху ранца свернутая шинель закутанная в полотнище палатки, подсумки с патронами, фляга с водой, хотя, моя уже без воды, да и мои ботинки тоже кажется, начинают напоминать о своем возрасте и о своем родстве с 'испанскими сапогами'. После привала Петер уже откровенно хромал, я взял его винтовку, Ганс понес ранец.

К воротам лагеря рота, после первого перехода в десять миль, пришла, напоминая своим видом толпу бродяг.

Командир роты, капитан фон Рунге, долго ругался и под конец своей речи пообещал: