Путь в Дамаск

Но я не только собирал, я еще и развлекался, ибо и в молодости до женского населения был падок, а тут вообще никакого удержу не стало. Мешал только недостаток женского пола в округе. Человеческие женщины бывают на полях и н улицах, а также вдоль арыков, а в пустыне-не так часто. Не ловить же зайчих или верблюдиц! Я еще так не оголодал. Хотя случались и необычные встречи— огненные пери или песчаные фейри. А также нарын-кызы. Странное имя, происходящее от любимой забавы-поймать женщину и когтями обрывать с нее куски мяса и тут же съедать. На радость перепуганным жителям, это не способ питания, это какой-то мистический обряд и его надо делать раз в сто двадцать три года. Да, да, интересно общаться с существом, которое могло видеть даже Александра Македонского, если бы он в те места забрел. А вот Улугбека она видела и даже напугала. Кто она? Я не знаю, может, оборотень, поскольку она пяток образов принимала, может. дух пустыни, может, проклятие заброшенных мест. Вот ее соблазнять было несложно. Хотя не для всякого, потому что, когда она обнимает мужчину, когти ее раздирают мышцы спины до костей, так что обыкновенных мужчин ей бы и хотелось, но надолго ли хватит мужчины, у которого не спина, а опасные для жизни раны? Поэтому приходилось ей искать сверхъестественных созданий мужского пола. а с этим не так легко. Зато мне от ее когтей вреда не было, и она была довольна, так как надеялась, что станет матерью. Тут ничего не скажу. ибо не знаю, способен ли родиться сын или дочка от двух таких духов?

Это занимало время и усилия, а потом я впал в раздумья: а кто я? Не в смысле дух бывшего Василия, ныне занимающийся ерундой? А по сути? Не являюсь ли я хомяком, который собирает нечто. которое ему не очень нужно? Или даже водяной хомяк. собирающий то. что его природа портит, а он не в силах починить? И что это за посмертие-это награда или наказание: быть ХОМЯКОМ?

А потом пришла другая мысль, явно внушенная всеми ифритами и шайтанами региона. И она такова— для чего я назначен водяным в вечно вододефицитный регион, а ныне вообще чуть ли не засохший? Площадь Арала чуть ли не в пять раз сократилась, озеро разбилось на два, а в западном, как в Мертвом море, вообще ничто жить не может, за исключением отдельных водорослей? Ну, регион и регион, пусть сам теперь вспоминает, чем это он прогневил небеса и богов, что медленно лишается воды, но я-то назначен водяным в место, где воды мало, а завтра не будет вообще? Это снова -награда или кара?

И глаза мои наполняет 'горький свет вопроса: это кара или нет?'

Водяной замолчал. Слева донесся хлопок в ладоши, ибо там сидел третий участник беседы, до того не замеченный, что и он тут.

Небольшая фигурка с телом, как у мальчика лет десяти с небольшим, без одежды, наполовину белый, наполовину красный. Голова и хвост-кошачьи.

— Я-Пикул, дух обогатитель, владыка подземных кладов, шахт и счастья, тот, что в царство Зернебоку души умерших сопровождает. и тоже алкоголик.

Но я не всегда был охмурителем чехов, словаков и силезских поляков.

Однажды, друзья мои, когда алкоголики, то есть мое племя, сидели вместе за бутылкою, на них напал враг; среди ночи они всполошились, снялись с места; во время бегства упал сынок одного участника симпозиума; его нашел кот, вскормил. Через некоторое время они вернулись, расположились на своей хазе; пришел Володя-сантехник, принес весть; он говорит: 'Друзья мои, из зарослей полыни и амброзии выходит какой-то перец, поражает собак; он ходит, переваливаясь, как человек; одолев дворнягу, он сосет кровь из нее'. Тот, чье погоняло было Леголас, говорит: 'Друзья мои, наверное, это мой сынок, что упал, когда мы всполошились и побежали от ицелопов'. Симпозианты сели на велосипеды, у кого они были. то есть Леголас и более никто. Другие сели ему на хвост, но часть села на задницу и дальше не пошла, но те, кто был не настолько перегружен, пришли к логовищу кота, подняли его с лежки, взяли мальчика. Леголас, взяв мальчика, привел его к себе домой; все радовались, стали есть и пить, но сколько юношу не приводили, он не оставался, снова шел к логовищу кота на помойку. Снова его взяли и привели; пришел дед мой из Тик-тока и говорит: 'Юноша, ты — человек; со зверями не водись. Приди, садись на добрых коней, с добрыми джигитами совершай походы! Имя твоего старшего брата Резерпин; твое имя пусть будет Бесапролол; имя тебе дал я, а долгую и славную жизнь пусть даст тебе интернет'.

Был источник, известный под названием 'длинного источника'; у того источника располагались фейри. Вдруг среди баранов произошло смятение; пастух рассердился на передового барана, выступил вперед, увидел, что девы-фейри сплелись крыльями и летают; пастух бросил на них свой плащ, поймал одну из дев-фейри; почувствовав вожделение, он тотчас совокупился с ней. Среди баранов продолжалось смятение; пастух заставил скакать впереди баранов; дева-фейри, ударив крыльями, улетела; она говорит: 'Пастух, как закончится год, приди, возьми у меня свой залог, но на соплеменников ты навлек гибель'. В сердце пастуха пал страх, но из тоски по деве его лицо пожелтело. Когда настало время, снова алкоголики отправились на летние посиделки; пастух снова пришел к тому источнику, снова произошло смятение среди баранов; пастух выступил вперед, увидел — лежит куча, выпускает из себя одну звезду за другой. Пришла дева-фейри, говорит: 'Пастух, приди взять свой залог, но на соплеменников ты навлек погибель'. Пастух, увидя эту кучу, испугался, вернулся назад, положил на пращу камень; им он ее ударил, она увеличилась. Пастух бросил кучу, бежал; бараны пустились вслед за ним.

Между тем в то время вышли на прогулку лучшие и известные из алкоголиков за пивом по скидке, пришли к этому источнику, увидели — лежит что-то чудовищное, ни головы, ни задней части не распознать. Они столпились кругом; один ударил кучу ногой; как он ударил, она увеличилась. Еще несколько джигитов ударили; от каждого удара она увеличивалась. Леголас также сошел с велосипеда, коснулся головы кучи шпорами; куча лопнула, изнутри ее вышел мальчик, с туловищем как у человека, с одним глазом в голове. Леголас взял этого мальчика, завернул его в свой полупокер, говорит: 'Я хочу взять его и получить за него маткапитал'. 'Да будет он твоим', — сказали все и немедленно выпили. Леголас взял мальчика. коего назвали Бартольдом, принес к себе домой. Его вскормили, он вырос, стал гулять, играть с мальчиками, у кого из мальчиков стал грызть нос, у кого ухо. Наконец, все на районе из-за него возмутились, не выдержали, с плачем пожаловались Леголасу; Отец, наложил запрет; он не послушался; наконец Леголас прогнал его из дома. Пришла фейри, его мать, надела сыну на палец перстень: 'Сын, да не воткнется в тебя 'Розочка', да не будет резать твоего тела нож', — сказала она.

Прошло время и пришла весть об этом. Говорила бабка Протасьевна:

'В лживом мире появился один человек; он не давал народу Самары расположиться на отдых близ пивзавода. Недовольным он не дал отрезать у себя и одного волоса ножом-бабочкой; потрясавшим пустыми бутылками от 'Жигулевсккого' он не дал себя ранить; пускавшие ветры дела не сделали. Лешке-Казану он нанес удар; его брат Кар-мен от его руки обессилел; твоего беловолосого отца Леголаса он заставил изрыгать кровь; среди ристалища у его брата Резерпина лопнула желчь, он испустил дух; из остальных мастеров-фураг он кого одолел, кого убил. Семь раз он прогонял всех с их мест, решил наложить на них дань, наложил; он потребовал в день по два баллона неразбавленного, или взамен по две бутылки самогона. У меня в день получалось нагнать самогона по четыре бутылки. Но одну выпивал мой старик, а остальные я продавала и с того мы жили. Если отдать две бутылки ему, одну выпьет мой старик, то как жить с одной бутылки, проданной мною!'

Бесапролол услышал это и пришел к скале, где готовился кебаб для Бартольда, увидел, что Бартольд один лежит, подставив спину под солнце. Он натянул рогатку, вынул из-за пояса одну скобку, пустил ее в печень Бартольда; она не прошла, распрямилась от удара. Он вынул еще скобку, она тоже от удара разогнулась; Бартольд сказал старикам, что там жили и кебаб готовили: 'Мухи этого места нам надоели'. Бесапролол выпустил еще скобку, она даже сломалась; один кусок ее упал перед Бартольдом; Бартольд вскочил, посмотрел, увидел Бесапролола, ударил в ладоши, громко захохотал, говорит старикам: 'К нам снова с какой-то стороны пришла еда!'. Он погнал Бесапролола перед собой, схватил его, заставил лечь его шеей вниз, принес в свое логовище, засунул в голенище своего сапога, говорит: 'Слушайте, старики, ко второму завтраку вы мне этого приготовите, я поем'. Он снова заснул. У Бесапролола был кинжал; он разрезал сапог, вышел изнутри и говорит: 'Скажите, старики, в чем его смерть?'. Они сказали: 'Не знаем; но, кроме глаза, у него нигде мяса нет'. Бесапролол подошел к голове Бартольда, поднял ресницы, посмотрел, увидел, что глаз у него из мяса; он говорит: 'Слушайте, старики, положите нож на очаг, чтобы он раскалился'. Бросили нож на очаг, он раскалился; Бесапролол взял его в руки, воздал хвалу Мухаммеду, чье имя славно, воткнул нож в глаз Бартольда так, что глаз пропал; тот издал такой крик, так зарычал, что отозвались Жигулевские горы и камни на дне Волги

Громким голосом заговорил Бартольд — посмотрим, что он говорил: 'Глаз мой, глаз, единственный мой глаз! Тобой, единственный глаз, я разбивал иш-огузов со светлым глазом, джигит, ты разлучил меня; со сладостной душой да разлучит всемогущий тебя! *Как я терплю боль в глазу сегодня, так пусть никакому джигиту не даст глаза всемогущий бог сегодня!'.30 Снова говорит Бартольд: 'То место, джигит, где ты остаешься, откуда поднимаешься, какое это место? Когда ты заблудишься темной ночью, на кого твоя надежда? В день битвы впереди других в пивной ударяющий, кто ваш витязь? Как имя твоей матери? Как имя твоего беловолосого отца? Для храбрых мужей скрывать от мужа свое имя постыдно; как твое имя, джигит, скажи мне!'. Бесапролол стал говорить Бартольду — посмотрим, что он говорил: 'Место, где я остаюсь, откуда поднимаюсь, — девятый этаж в четырнадцатиэтажном доме; когда я заблужусь пьяным в темную ночь, моя надежда — аллах; в день битвы впереди других ударяющий витязь наш — Лешка-Казан. Спросишь имя моей матери — Василиса; спросишь имя моего отца — Леголас; спросишь мое имя — сын Леголаса Бесапролол'. Бартольд говорит: 'Тогда мы братья, не губи меня'. Бесапролол говорит: 'Негодный, ты заставил плакать моего белобородого отца; ты заставил стонать мою седокудрую мать; ты убил моего брата Резерпина; ты сделал вдовой мою белолицую невестку; ты оставил сиротами ее светлооких младенцев; оставить ли мне тебя? Пока я не обнажу своего туристического топора, не отрублю твоей головы не пролью на землю твоей красной крови, не отомщу за кровь моего брата Резерпина, я тебя не оставлю'

Тут Бартольд снова заговорил: 'Я говорил, что поднимусь и встану со своего места; я говорил, что нарушу договор с остальными держателями палаток по продаже пива; я говорил, что истреблю тех из них, кто вновь появился на свет; я говорил, что хоть раз наемся досыта шашлыка из человеческого мяса; я говорил, что остальные торговцы пивом, собравшись, пойдут на меня; я говорил, что убегу, войду в пещеру, где готовят мне жаркое, я говорил, что буду бороться с жаждой своей и я умру. Со светлым глазом, джигит, ты разлучил меня, со сладостной душой да разлучит всемогущий тебя!'. Бартольд снова заговорил: 'Белобородых стариков я много заставлял плакать; должно быть, их белые бороды, их проклятие навлекли беду на тебя, мой глаз! Седокудрых старух я много заставлял плакать; должно быть, слезы их глаз навлекли беду на тебя, мой глаз! Я съел много джигитов с потемневшей кожей в виде шаурмы или донер-кебаба; должно быть, их удаль навлекла беду на тебя, мой глаз! Я съел много девочек с ручками, окрашенными хной; в пирожках, должно быть, обнимавшие их навлекли беду на тебя, мой глаз! Как я терплю боль в глазу сегодня, так всемогущий бог пусть не даст ни одному джигиту глаза сегодня! Глаз мой, глаз мой единственный, глаз!'. Бесапролол разгневался, встал со своего места, заставил Бартольда опуститься на колени, как верблюда, отрубил ему голову его собственным топором,

Пришел дед из Тиктока, заиграл радостную песнь, рассказал, что сталось с мужами-борцами, дал благословение Бесапрололу:

-Когда ты будешь подниматься на черную гору, пусть (бог) даст тебе подняться, пусть даст переправиться через обагренные кровью реки, сказал он. Мужественно ты отомстил за кровь своего брата, избавил от ига остальных собутыльников, да сделает всемогущий бог белым твой лик.

Так сказал он.

А Дмитрий Васильевич проснулся, увидел, что еще полшестого, но спать и видеть что-то подобное еще совсем не хотелось. И так охренеть можно, посмотрев такое. — — — —

Глава третья. Синий понедельник.

В те времена, конечно, так еще не говорили, но состояние это было многим знакомо, только называли его-по-разному. у кого на что фантазии хватало. И писатели чеканными формулировками про это отнюдь не фонтанировали, почему-то предпочитали дело-слову.

На работе же Дмитрий Васильевич вызывал двойственные чувства.

С одной стороны, был он бледен и помят, а также пил холодную воду, что было весьма похоже на тот самый синдром. Но от него перегаром не пахло-вот совсем нет!

И с другой стороны— никто в редакции не видел, чтобы Дмитрий Васильевич пил больше, чем сто грамм, даже на фронте. А мог и вообще не выпить ни капли и заявить, что не хочет, вот и все. В столь странном поведении его была виновата любимая супруга, некогда поставившая ультиматум мужу, что или она, или алкоголь. Тогда у Дмитрия Васильевича был сложный период, совпавший (случайно)с временами Николая Ивановича, когда он ощутил, что недостаточно востребован. не справляется, не продвигается, затирается и прочее, оттого начал заглядывать в рюмку почаще. Супруга заметила это и приняла меры, а Дмитрий Васильевич ее сильно любил, и сильнее сорокаградусной, оттого и отказался от алкоголя. Нельзя сказать, что он с тех пор вообще ни капли не пил, но, по меркам СП СССР, можно было даже сказать, что не пил.

'-Встретил я Саянова

Трезвого, не пьяного.

-Саянова? Трезвого? Не пьяного?

-Ну, значит, не Саянова'.

А так на год выходило с бутылку и то большую часть в гостях или на работе, по случаю праздников. Дома-то мог и на свой день рождения ни капли не выпить. Но, с другой стороны, ведь он уже сильно не молод и даже близок к пенсии? Так что приболеть совершенно не грех почтенному старцу, хе-хе.

Главный, увидев его, сказал лишь:

-Может, тебе домой лучше пойти?

-Нет, я ведь не болен, спал плохо, оттого не в своей тарелке. Ничего, займусь бумагами, и все пройдет, пока я работаю.

-А про рукопись студента что скажешь. Васильевич?

-Я ее одолел наполовину, дальше надо со специалистом посоветоваться, насколько опус недостоверен.

-А без специалиста, по понятному фрагменту берестяной грамоты?

— Молодость напоминает. Была у меня тогда неприятная история. Я при обстреле нанюхался горелой взрывчатки, оттого нюх дня на три отказал начисто. Вот тогда и наелся испорченных копченостей и долго отдавал дань монголо-татарам. Работай у меня нос, я бы протухание учуял. Вот и сейчас ощущаю подвох с этой книгой, хотя внешне вроде бы ничего, как с тем куском в девятнадцатом году.