Письмо, с которого все началось

Итак, мы сидели в чистом уютном зале харчевни и ужинали. На стол хозяин подал тертую редьку со сметаной, пшенную кашу с подливой, ароматную поджаренную кровяную колбасу, гору жареных на масле пампушек и два кувшина варенухи. У всех трещало за ушами, давно мы нормально не ели, да еще столь пристойную пищу. Естественно, что сестры были со мной не согласны.

— Нет, Фиря, — отвечала мне Гертруда с набитым ртом. — И не уговаривай! Какого хрена мы, на ночь глядя, попремся на торжище, чтобы потом ни свет, ни заря вскакивать и мчаться в ауберг?! Завтра неспешненько встанем, закупимся, и в путь.

— Юза, ну хоть ты меня поддержи?! — обратилась я к ней в надежде на помощь.

— Сестра, что с тобой?! На тебя это не похоже. Ты никогда первой не мчалась выполнять приказы, — выгнула она бровь и пристально посмотрела на меня. — Не трясись, мы все успеем! Судя по вашим рассказам, виноват в том, что послание не было доставлено вовремя, только настоятель августинцев, а отнюдь не мы.

— Угу, — язвительно подтвердила я. — Тогда ты настоятельнице отчитываться и пойдешь! Вот там заодно подробно все и объяснишь, что, да почему.

— Фиря, да успокойся ты! — не выдержала старшая сестра. — Перестань трепать нервы за едой! Ничего не случится за один день, мы везде успеем!

— Девочки, поймите, у меня предчувствие, что нам надо спешить...

— Да задолбала ты со своими дурацкими предчувствиями! — перебила меня Гертруда. — Сейчас как дам ложкой по лбу, вмах забудешь о своих необоснованных страхах! Взяла моду — за едой о делах разговаривать! — так, похоже, наш доморощенный тиран проснулся. Ох уж мне это деревенское воспитание!

— Между прочим, мое дурацкое предчувствие в последний раз кому-то плечо спасло! — я решила не сдаваться и продолжила давить на сестер.

— Один раз не считается, — буркнула Юозапа, макая румяную пампушку в масло.

— А еще...

— Ты еще вспомни, что в младенчестве тебе показалось и сбылось, — вновь перебила меня старшая сестра. — Есфирь дай нам хоть немного отдохнуть! Нам же потом больше двух недель в седле трястись! И за все это время только одна остановка в приличном месте будет!

— Не одна, а две, — уточнила я. — Про госпиталь в Зморыне не забывай. А вот в Робату мы можем вообще не останавливаться.

— Сейчас, все бросила и проехала мимо! — возмутилась всерьез Гертруда. — В твоем разлюбезном госпитале кормят, знаешь ли, не очень. К тому же нам в Робату волей-неволей стопориться придется, фураж для лошадей подойдет к концу.

— Ой, ладно, — замахала я руками на них. — Сдаюсь! Шут с вами! Что хотите то и делайте! Как скажете, так и поедем! С вами спорить — никаких нервов не хватит.

— А с нами спорить и не надо, — улыбнулась Герта. — Ты слушай, что старшие говорят, и соглашайся.

— Можно подумать, что я маленькая девочка, — фыркнула я скорее весело, чем недовольно. Обычно сестра никогда не намекала на разницу в возрасте, ведь пять лет между нами — это не то же самое, что более чем полтора десятилетия с Агнесс, но здесь видимо, не удержалась.

Наверное, я и вправду слишком взвинтила темп, ведь не девочки уже, жизнь на вторую половину поворачивает, пора начинать уставать, а не как ранее без продыху в седлах болтаться. Да Бог с ним, с этим письмом, может и отдохнуть чуток? Но время, время... Время — уходит!

— — — — — — — —

1 Шоссы — поверх нижнего белья и рубашки надеты обтягивающие чулки из шерсти, льна или другой прочной ткани, подвязывающиеся к нижней рубашке.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Глава 11.

Утро выдалось солнечным и ясным, осень вообще в этом году радовала нас необычайно хорошей погодой. Пока не было затяжных дождей и промозглой хмари на весь день, лишь по ночам подмораживало.

Встали мы, по монастырским меркам поздно — часов в девять. Неспешно позавтракали и отправились втроем на рынок, оставив Агнесс в комнате с вещами. Решили, что вернемся к полудню, соберем свои баулы, и где-нибудь к обеду — пустимся в путь.

На улице, когда мы вышли, наблюдалась какая-то непонятная толчея, все куда-то спешили, суетились. Хотя, Бог их знает, сегодня же — воскресенье, может что намечается, месса какая-нибудь или казнь... И в том и в другом случае народ бурлит одинаково. С трудом продрались сквозь толпу с парой вьючных меринов в поводу, мы наконец-то добрались до базара. Здесь тоже наблюдался какой-то нездоровый ажиотаж, люди скупали провизию, вино в большущем количестве. Из-за этого цены подскочили на порядок, и нам пришлось изрядно поторговаться, даже больше не поторговаться, а погрозить орденской расправой, чтобы продали нужную меру овса и провиант за более или менее нормальные деньги. А к вину мы и вовсе приценяться не стали, его стоимость отчего-то возросла до небес. В итоге, плюнув на все странности, что творились на рынке, мы отправились назад в харчевню — собираться в дорогу. На обратном пути нам повстречался какой-то явно свихнувшийся или юродивый, который забравшись на моровой столб на одной из улиц, вещал с его высоты. Он вопил, что все обрушившееся на них — это есть расплата за грехи жителей города, что люди неусердно молятся и не почитают святых.

Звучало это бредово! Корч навряд ли мог претендовать на место Святого Города, чтобы удостаиваться воскресной проповеди с базальтовой глыбы, напоминающей о числе умерших в какой-то там мохнатый год. Это уже был явный перебор. Когда мы принялись проталкиваться через толпу, намертво запрудившую улицу, крикун, зашедшийся в проповедническом экстазе, увидел нас и заорал с новой силой:

— Люди внемлите знаку Господа нашего и праведников его! Он явил нам трех непорочных дочерей своих, чтобы они спасли нас и оградили от соблазнов Искусителя! Коснитесь же, о девы, чистотой своей всех неразумных чад!

Что тут началось! Ошалевшие от его речей люди развернулись и уставились на нас, как удавы на кроликов. Мы замерли. Через несколько томительных мгновений к нам со всех сторон потянулись руки, чтобы прикоснуться.

Мы попытались вырваться, однако ни мощь старшей сестры, когда она первая попыталась проложить путь, ни наши объединенные усилия, не помогли. Мы барахтались в напирающей толпе, как мухи в меду, боясь, что еще вот-вот и нас попросту сомнут. И тут свихнувшийся пророк завопил снова:

— Сестры, благословите, отпуская все грехи! — и это нас спасло.

Мы принялись, крутясь вокруг себя, со словами: 'Domine Deus, fac benigne, miserere omnium. Benedictus, in nomine Domine.' — осенять горожан святым знамением. (Господь Бог, сделай милость, помилуй всех. Благословен, во имя Господа.)

Люди попадали на колени и, закатив глаза, принялись читать молитвы, а мы же по-шустрому стали пробираться через коленопреклоненных. Кое-как продравшись через толпу, мы вышли на соседнюю улицу, а сразу же оттуда — припустили, что есть духу в харчевню.

— Дурной город, — начала возмущаться Юозапа, едва мы свернули в проулок, где было относительно спокойно. — Сумасшедшие люди, спятившие, все — как один! Вот зачем, скажите мне, им понадобилось это представление? Надо ж было — вцепляться в нас, отпущения требовать?! Мы же не священники, чтобы грехи отпускать и благословления раздавать. Мы же прав на это не имеем...

— Имеем права мы или нет — чушь собачья! — рявкнула на нее еще не отошедшая от недавнего сумасшествия Гертруда. — Но только откажись мы на этой улице устраивать, как ты выразилась 'представление', нас бы порвали на крошечные кусочки!

— Все, сестры, все! — прервала я их, заворачивая за очередной угол, на той стороне улицы в ярдах тридцати впереди уже видна была вывеска нашей харчевни. — Надо как можно скорее выбираться из города. Сейчас живо покидаем все вещи, и по коням.

— Десяток фанатиков на улице это еще не повод чтобы нестись сломя голову, — едко бросила Юза, как бы ни к кому не обращаясь.

— Да что ж это такое! — не сдержалась я. Ну вот, снова поцапались! — Если сказано быстро, значит — быстро!

— Ладно, как прикажешь, — неохотно кивнула мне старшая сестра.

Вот тут чаша моего терпения переполнилась, и меня прорвало. В последнее время мы только и делали, что собачились и теперь настала пора расставить все по своим местам.

— Герта, между прочем, это не просьба, это приказ. И сейчас давайте договоримся, раз и навсегда: если я настаиваю на чем-либо, значит это, нужно мне не просто так, а для дела. Ясно?! И если впредь я говорю, что мы убираемся откуда-нибудь рано поутру, то мы так и делаем, а не препираемся битый час! Это тоже, надеюсь, ясно?!

— Тоже мне командирша... — фыркнула Юозапа. Мы добрались до ворот, постучали, и теперь стояли в ожидании, когда же нам откроют.

— Юза, я серьезно! — грозно произнесла я. — Мы не в бирюльки играем! Пусть вы и считаете меня номинальным начальством, но настоятельница спрашивать с меня будет как с настоящего командира боевой четверки. И оправдание, что мы подруги, у нее в кабинете не пройдет!

— Слушаю и повинуюсь, о великая и мудрая...

— Юозапа, перестань! И так — нелегко! — неожиданно впервые за много лет захотелось плакать. Хуже нет, чем ссориться с подругами. — Если хочешь, то, как приедем обратно, я пойду к Серафиме и скажу, чтобы тебя в нашей четверке назначили за старшую, и вот тогда мудохайся с нашими капризами сколько влезет! А сейчас, я очень тебя прошу — не начинай!

Тут открыли ворота, и мы почти что ворвались внутрь. Я, кинув поводья груженого мерина Курту, с глупой улыбкой наблюдающему за нашим пришествием, взлетела на крыльцо и скрылась за дверью. Сестры догонять меня не стали, видимо принявшись обсуждать мою выходку. А у меня уже больше сил не осталось из-за ссор по каждому поводу и без. Ныне мы больше похожи на салминок спорящих по каждой мелочи, а не на боевых сестер. Последний год — все злимся, шпилькой друг другу в бок норовим ткнуть... Нет, я права, так дальше продолжаться не может! Или сестры принимают мое главенство, или я снимаю с себя полномочия. И плевать, что Серафима скажет. Ей Богу, плевать! Наигралась я в командиры во — как, по самое — не хочу! Отпрошусь у нее подальше, в самую глухую комендатерию и останусь там старшей сестрой. Уж лучше грядки полоть, да холопов гонять, чем так нервы себе мотать.

С этими мыслями я белкой взлетела по лестнице, едва не сбив по пути Марту. Та что-то хотела мне сказать, но, увидев мое перекошенное лицо, пискнула и юркнула в одну из дверей. Я просунула голову в приоткрытую дверь в комнату к Агнесс, и рявкнув: 'Складывай сумки! Немедленно уезжаем!' — ворвалась к себе. Вещи были собраны мною еще с вечера, так что упаковывать особо было нечего. Правда в последний момент, перед выходом, я вспомнила, что произошло с нами на улице, и решила обрядиться в доспехи. Если опять навалятся всем скопом, проще будет отбиваться.

Когда я пристегивала второй наруч в комнату вошла Гертруда.

— Решила в доспехах ехать? — уточнила она, демонстративно не глядя в мою сторону.

— Да, — ответила я сухо.

— И мне тоже?

— Во всяком случае, я бы рекомендовала тебе натянуть твою чешую1. Если толпа снова подпирать будет, легче выбраться. К тому же на облаченных в броню так слепо не полезут.

— Ну да, ну да, — покивала она, распутывая тесемки на промасленном мешке. — Юзе — ты скажешь?

— Да. Она у себя?

— Угу, тоже пошла собираться.

Я, наконец, справилась с непослушными пряжками, прицепила к перевязи ножны с бастардом, поудобней поправила на поясе кинжал, сдвинула с левого бока чуть назад фальшион и потянулась за латными перчатками. Закончив одеваться, я еще раз перепроверила, надежно зафиксирован ли в петле клевец, а потом подняла с пола две сумки, вскинула их себе на плечо. Последним я пристроила шлем на сгиб левого локтя, правой рукой подхватила щит, и, подцепив ногой двери, вышла вон.

В коридоре я плечом толкнула дверь сестер и, бросив им: 'Едем одоспешенные' — начала спускаться вниз.

Во дворе нас уже поджидал Курт с оседланными лошадями. Я похлопала Пятого по морде и, скормив ему припасенную корку, принялась навьючивать. На крыльцо вышел хозяин харчевни, как-то хитро на меня посмотрел и спросил:

— Вы точно собгрались сегодня уехать?! Остаться не хотите? Цены для вас я буду дегржать по-божески, один сегребгряник с комнаты.

Я зыкнула на него исподлобья и весьма холодно выдала:

— Если хочешь что-то сказать, говори прямо. Нечего путаные намеки делать. Ну?!

— Нет, нет, совсем ничего, — таинственно ухмыльнулся он, но добавил: — И все же вы имейте в виду, если что, то я возьму по-божески!

Дверь открылась, вышли груженые сестры, обогнули хозяина и направились к своим коням. Все в молчании закрепили сумки, элементы боевого снаряжения на них, последний раз проверили подпруги и вскочили в седла. Конюх распахнул ворота, и мы, одна за одной, выехали на улицу.

Сутолоки в городе прибавилось, люди спешили куда-то, но вот бегающей ребятни на улице почему-то не было видно. Весьма необычно. Я направила Пятого к ближайшему выезду из города, сестры последовали за мной. Народ в молчании расступался в стороны, давая дорогу. Провожали они нас странными взглядами. Смотрели вслед с надеждой что ли, или с завистью? Непонятно... Происходящее в Корче становилось все загадочнее. Мы уже держались плотной группой, и с опаской поглядывали по сторонам. Пока добрались до ворот, я успела, Искуситель знает что, передумать.

А вот там нам и открылась истинная причина: на сторожевых башнях развивались желтые полотнища — знак заразной болезни. Сами ворота изнутри заложили двумя массивными брусьями, а для верности еще и завалили перевернутыми телегами. Выезд из города был закрыт.

Ругнувшись в душе, и заодно вспомнив всех святых, я спешилась и пошла к завалу. Навстречу мне с угрожающим видом двинулась пара стражников из городской гвардии с алебардами наперевес. Они шли неспешно и уверенно, оружие держали твердо; в общем, не мандражировали, по ухваткам сразу было видно — матерые ветераны.

— Город закрыт! — прокричал один из них мне с приличного расстояния. — Ближе не подходи, арбалетчики будут стрелять!

Я подняла руки вверх, показывая, что они пустые и прошла еще пару шагов вперед, чтобы не надрываться, срывая голос.

— Почему?

— Глухие что ли?! — вновь проорал тот. — Холера! Управляющий городом Брюн приказал закрыть ворота! Карантин!

— Заболевшие есть?

— Хватает!

— Да твою же ж мать! — негромко ругнулась я, и громче продолжила: — Давно закрыли?

— Сегодня часов в десять.

— Ептить твою за ногу, перекинув через забор! — уже во весь голос выдала я. — А с чего решили что это холера?

— Личный врач сера Персиваля сказал.

— У нас срочное письмо в ауберг к его преосвященству епископу Бернару, пропустите нас.

— Ничем помочь не могу, — прокричал мне служивый. — У меня приказ никого не выпускать! А будете прорваться силой, вас так утыкают болтами, что за ежей сойдете!

Я оглянулась: ко мне, нахлобучив на голову шлем, направлялась старшая сестра, и ласково покачивала секиру в руках.