— 'Кэзлон Италик-24' (типографский шрифт — прим. пер.)? — спросила я, и Марсали улыбнулась, мгновенно сбросив, по крайней мере, десяток лет.
— Полный набор, за исключением литеры 'Х'. Когда Фергюс ушел, мне пришлось снова расплющить ее молотком в лепешку и продать ювелиру, чтобы хватило денег на еду. Но буква 'Х' там по-прежнему имеется, представь себе, — сказала она, забирая у меня мешок, — только из настоящего свинца.
— Неужели тебе пришлось использовать и 'Гауди Болд-10'?
Два полных набора шрифтов Джейми и Фергюс отлили из золота, а затем вымазали их сажей и покрыли чернилами, чтобы те стали неотличимыми от многих других наборов шрифта из настоящего свинца в наборной кассе, которая скромно стояла у стены за прессом (наборная касса — в полиграфии, ящик с литерами для воспроизведения текста при ручном наборе, разделенный продольными и поперечными перегородками на клетки, в каждой из которых находятся литеры одной буквы или знака (а также пробельные элементы), и устанавливается на наклонной поверхности наборного стола — прим. пер.).
Марсали покачала головой и протянула руку, чтобы забрать у меня мешок.
— Его Фергюс забрал с собой и собирался закопать где-нибудь в укромном месте, на всякий случай. Ты выглядишь совершенно измотанной после дороги, матушка Клэр, — продолжила она, наклоняясь, чтобы вглядеться повнимательней. — Давай я пошлю Джоанни в таверну за кувшином сидра?
— Было бы чудесно, — сказала я, все еще немного ошеломленная откровениями последних нескольких минут. — А Анри-Кристиан... как он? Он здесь?
— Думаю, на заднем дворе с другом, — ответила Марсали, вставая. — Я позову его домой. Малыш слегка подустал, бедняжка, ведь он плохо спит, да и горлышко у него такое, что говорит он, будто страдающая запором жаба. Хотя, надо сказать, его это совсем не останавливает.
Вопреки усталости Марсали улыбнулась и пошла через дверь в жилую половину, зовя Анри-Кристиана.
'На случай, если подожгут дом. Интересно, кто?' — подумала я, и мороз пробежал по коже. Британская армия? Лоялисты? И как же Марсали справлялась одна, занимаясь бизнесом и семьей, с мужем в бегах и больным ребенком, которого нельзя оставить одного, пока он спит? 'Ужас нашей ситуации', — как она написала в своем письме Лири. И это было несколько месяцев назад, когда Фергюс еще жил дома.
Что ж, теперь она не одна. Впервые с того момента, как я оставила Джейми в Шотландии, я почувствовала в своем положении нечто большее, чем мрачный зов необходимости, и решила, что напишу Джейми обо всем. Он может (я надеялась, что так и случится) уехать из Лаллиброха до того, как мое письмо туда придет, но, если и так, Дженни и остальное семейство с интересом узнают о том, что тут происходит. А если все-таки Йен будет все еще жив... Но я не хотела думать об этом, поскольку понимала: его смерть означает, что Джейми освободился и может вернуться ко мне, а это заставляло ощущать себя упырем, упивающимся чужим горем и желающим Йену скорейшей смерти. Хотя, честно говоря, я думала, что Йен и сам может хотеть, чтобы все случилось раньше, а не позже.
Эти мрачные размышления были прерваны возвращением Марсали, рядом с которой вприпрыжку скакал Анри-Кристиан.
— Grandmère! (Бабушка! (фр.) — прим. пер.) — увидев меня, крикнул он и прыгнул ко мне на руки, чуть не сбив меня с ног, поскольку был очень крепким малышом.
Он ласково уткнулся мне носиком в грудь, и неожиданно я ощутила прилив такой теплой радости оттого, что вижу этого мальчишку. Я поцеловала и крепко обняла его, чувствуя, как дыра, оставленная в моем сердце отсутствием Мэнди и Джема, потихоньку заполняется. Находясь в Шотландии вдали от семьи Марсали, я почти забыла, что у меня все еще остались четыре прекрасных внука, и была благодарна, что мне напомнили об этом.
— Хочешь, покажу, как я умею, Grandmère? — нетерпеливо прохрипел Анри-Кристиан.
Марсали права: он действительно звучал, как страдающая запором жаба. Однако я кивнула, и, спрыгнув с моих колен, малыш вытащил из кармана три маленьких кожаных мешочка, набитых отрубями, и сразу же принялся с удивительной ловкостью ими жонглировать.
— Это его па научил, — с некоторой гордостью пояснила Марсали.
— Когда я стану большой, как Герман, па и меня научит обчищать карманы!
Охнув, Марсали прикрыла его рот ладонью.
— Анри-Кристиан, мы никогда о таком не говорим, — строго сказала она. — Никому. Ты меня слышишь?
Он ошарашенно посмотрел на меня, но послушно кивнул.
Я снова почувствовала, как по коже пробежал мороз. Неужели Герман обчищает карманы профессионально, так сказать? Я посмотрела на Марсали, но она слегка покачала головой: мы поговорим об этом позже.
— Открой-ка ротик и высуни язык, солнышко, — попросила я Анри-Кристиана. Давай бабушка посмотрит твое больное горлышко, а то оно звучит весьма болю-ю-юче.
— Юче-юче-юче, — произнес он, широко улыбаясь, но послушно широко открыл рот, из которого немного повеяло чем-то гнилым. И даже при таком слабом освещении я увидела, что разбухшие миндалины почти полностью заполнили горло.
— Боже милостивый, — сказала я, поворачивая его голову туда-сюда, чтобы получше рассмотреть. — Удивительно, что он кушать может, не говоря уж о сне.
— Иногда не может, — проговорила Марсали, и я услышала напряжение в ее голосе. — Достаточно часто ему удается проглотить лишь немного молока, и даже это для него будто ножик в горле. Бедный ребенок.
Она присела на корточки рядом со мной, убирая тонкие темные прядки с раскрасневшегося личика Анри-Кристиана.
— Как думаешь, ты сможешь помочь, матушка Клэр?
— О, да, — ответила я с гораздо большей уверенностью, чем на самом деле чувствовала. — Конечно.
Я ощутила, как напряжение стало вытекать из Марсали, словно вода, и по ее лицу, будто напряжение и правда было водой, тихо побежали слезы. Она притянула голову Анри-Кристиана к своей груди, чтобы тот не мог видеть, как мама плачет, и я обняла их обоих, приложившись щекой к ее покрытой чепцом голове и ощущая застаревший и резкий мускусный запах ее ужаса и усталости.
— Теперь все в порядке, — тихо приговаривала я, гладя ее по худенькой спине. — Я здесь. Ты можешь поспать.
МАРСАЛИ ПРОСПАЛА весь остаток дня и всю ночь напролет. Я устала с дороги, но смогла подремать, сидя возле очага в кухне в большом кресле, а Анри-Кристиан свернулся у меня на коленях и тяжело храпел. Ночью два раза у него останавливалось дыхание, и хотя мне без труда удалось ему помочь, я понимала, что медлить больше нельзя. И потому утром после короткого сна я вымыла лицо и, немного перекусив, вышла, чтобы найти все, что мне потребуется.
С собой я привезла только самые простые медицинские инструменты, но дело в том, что, на самом деле, тонзилэктомия и аденоидэктомия и не требовали ничего сложного.
Жалко, что у Йена не было возможности поехать со мной в город: мне бы не помешала его помощь, да и Марсали тоже. Но для мужчины его возраста это слишком опасно: ему бы не удалось открыто войти в город, не будучи остановленным и допрошенным британскими патрулями, которые, скорее всего, арестовали бы его как подозрительный элемент, — каким он, безусловно, и являлся. Ну, и корме того... он горел желанием найти Рейчел Хантер.
Задача отыскать двух человек и собаку, которые могли находиться практически в любом месте между Канадой и Чарльстоном, да еще и в условиях, когда кроме ног и переданного слова, других средств связи не существовало, напугала бы любого менее упрямого человека, чем урожденный Фрейзер. Йен мог быть более покладистым, чем Джейми, но, как и дядя, он умел следовать выбранному курсу, несмотря на разверзшийся ад, всемирный потоп или разумные доводы.
У него, как он заметил, имелось одно преимущество. Судя по всему, Дэнни Хантер все еще был армейским хирургом. Если это так, то он явно находился в континентальной армии — в какой-то из ее частей. Таким образом, идея Йена заключалась в том, чтобы выяснить, где в данный момент квартируется ближайшее подразделение, и начать свои расспросы там. С этой целью он решил, не привлекая внимания, поболтаться по окраинам Филадельфии, пооколачиваться в окрестных тавернах и кабаках и с помощью местных сплетен обнаружить, где сейчас располагается какая-нибудь армейская часть.
Самое большее, что я смогла убедить его сделать, так это послать весточку в типографию Фергюса, когда он что-нибудь разузнает, чтобы мы понимали, куда он направляется.
А пока мне оставалось только коротко помолиться его ангелу-хранителю (весьма перегруженному работой созданию), затем сказать словечко своему собственному (которого я представляла себе похожим на бабушку с тревожным лицом) и приступить к тому, что необходимо сделать.
Идя по грязным улицам, я обдумывала операцию. За последние десять лет я делала тонзилэктомию только один раз... Ну, два, если считать близнецов Бёрдсли по отдельности. Обычно это была простая и быстрая процедура, но с другой стороны, ее, как правило, не выполняли в сумрачной типографии на карлике с суженными дыхательными путями в инфицированной ротовой полости и с околоминдалинным абсцессом.
Однако... Если мне удастся подыскать место получше, то совсем не обязательно оперировать в типографии. 'Та-ак, где это можно сделать?' — задумалась я. Скорее всего, в доме какого-нибудь богатея — там, где на свечной воск денег не жалели. Я бывала во множестве таких домов, особенно, когда мы жили в Париже, но не знала ни одного даже более-менее обеспеченного человека в Филадельфии. Также, как и Марсали: я её спрашивала.
Ладно, не всё сразу. Прежде чем я продолжу переживать об операционном театре, мне нужно найти кузнеца, способного сделать для меня требуемый инструмент в виде проволочной петли. В крайнем случае я могла удалить миндалины и скальпелем, но будет гораздо труднее тем же способом удалить аденоиды, расположенные над мягким нёбом. А последнее, чего я хотела, — это, работая в темноте, резать и тыкать острым инструментом в сильно воспаленном горле Анри-Кристиана. Проволочная петля отлично справится и при этом вряд ли повредит то, на что наткнется. Ведь резать будет только та сторона петли, что цепляет удаляемую ткань. И при этом именно тогда, когда я сделаю сильное зачерпывающее движение, которое аккуратно удалит миндалину или аденоид.
Я беспокоилась, нет ли у Анри-Кристиана стрептококка. Его горлышко было ярко-красным, но это могли вызвать и другие инфекции.
'Нет, придется рискнуть и надеяться, что это не стрептококк', — подумала я. Практически сразу же, как приехала, в несколько чаш я поставила созревать пенициллиновую плесень. Невозможно сказать, будет ли действенным тот экстракт, который получится в них через несколько дней. И если да, то насколько. Но это лучше, чем ничего. Так же, как и я сама.
У меня была одна, несомненно, полезная вещь, — или будет, если поиски этого дня окажутся успешными. Почти пять лет назад лорд Джон Грей прислал мне бутылку с купоросным маслом и стеклянный пеликан (химический стеклянный сосуд, состоящий из двух вместе спаянных частей, т. е. из колбы и шишака или шлема, от которого простираются две или даже шесть заправленных трубчатых частей, впаянных другим концом в полость брюха колбы — прим. пер.), необходимый для дистилляции эфира с его помощью. И насколько я помнила, он купил эти предметы у аптекаря в Филадельфии, хотя его имя я забыла. Но в Филадельфии не могло быть много аптекарей, и я решила посетить их всех, пока не найду то, что требуется.
Марсали сказала, что в городе есть два крупных аптекарских магазина, и только в крупном я смогу найти то, что мне нужно, чтобы сделать эфир. Как звали джентльмена, у которого лорд Джон Грей приобрел мой перегонный аппарат? Из Филадельфии ли он вообще? От усталости или от простой забывчивости моя голова была пуста; а уж время, когда я делала эфир в своей хирургической во Фрейзерс Ридже, вообще казалось далеким и мифическим, будто Всемирный потоп.
Я нашла первого аптекаря и приобрела у него несколько полезных предметов, в том числе банку пиявок, хотя мысль о том, чтобы положить одну из них внутрь горла Анри-Кристиана вызывала сомнения: а вдруг он ее проглотит?
'С другой стороны, — размышляла я, — Анри-Кристиан — четырехлетний мальчик, старший брат которого обладает весьма развитым воображением. Явно ребенок глотал вещи куда похуже, чем пиявка'. Впрочем, если все сложится хорошо, пиявки не понадобятся. А еще я приобрела два очень маленьких каутера (хирургические инструменты для прижигания тканей — прим. пер.). Это был примитивный и болезненный способ остановки кровотечения, но, на самом деле, очень эффективный.
Однако никакого купоросного масла у аптекаря не оказалось. Он извинился за недостаток оного, заявив, что такие вещи придется импортировать из Англии, а с этой войной... Я поблагодарила его и пошла во второе место, где мне сообщили, что у них было немного витриола (купоросное масло — прим. пер.), но аптекарь продал его некоторое время назад английскому лорду, хотя для чего он ему потребовался, человек за прилавком даже представить себе не мог.
— Английскому лорду? — удивилась я.
Конечно же, это не мог быть лорд Джон. Хотя, если подумать, вряд ли в теперешние времена английская аристократия толпами валила в Филадельфию, кроме тех ее представителей, которые были военными. И аптекарь сказал 'лорд', а не майор или капитан.
Ладно, кто не рискует, то не пьет шампанского. Я задала вопрос, и мне с готовностью ответили, что это был лорд Джон Грей, который попросил доставить витриол в его дом на Честнат-стрит.
Ощущая себя Алисой в кроличьей норе (у меня все еще немного кружилась голова из-за недостатка сна и усталости от путешествия из Шотландии), я спросила, как пройти на Честнат-стрит.
Дверь мне открыла необыкновенно красивая молодая женщина, и по ее одежде сразу можно было понять, что она не прислуга. Мы удивленно моргнули, глядя друг на друга: она тоже явно не меня ожидала увидеть, но когда я спросила лорда Джона, сказавшись старой знакомой, девушка с готовностью пригласила меня войти, пояснив, что ее дядя вот-вот вернется, он только взял лошадь, чтобы подковать.
— Наверное, вы думаете, что он мог бы послать слугу, — извинилась юная госпожа, которая представилась как леди Доротея Грей, — или моего кузена. Но дядя Джон никому не доверяет своих лошадей.
— Вашего кузена? — переспросила я, медлительно прослеживая в уме семейный связи. — Вы говорите о Уильяме Рэнсоме, да?
— Да, об Элсмире, — подтвердила она, удивленная, но обрадованная. — Вы его знаете?
— Мы встречались пару раз, — ответила я. — Простите, что спрашиваю... а как он вообще очутился в Филадельфии? Я... э-э... Насколько я знаю, он был отпущен под честное слово и с остатками армии Бергойна отправился в Бостон, чтобы уплыть домой, в Англию.
— О, так и есть! -сказала леди Доротея. — В смысле, отпущен. Но он сначала приехал сюда, чтобы увидеться с отцом — с дядей Джоном, то есть — и с моим братом, — ее большие голубые глаза немного омрачились при этих словах. — Боюсь, Генри очень болен.
