Здесь было чисто, на улицах не было мусора, а стены были начисто вычищены от граффити. Несколько более величественных особняков за высокими стенами и оградой подавали признаки жизни. На некоторых участках росли деревья, оливки или апельсины, или даже клочки газона; повсюду виднелись головки разбрызгивателей. Но в целом чувствовалось запустение. Это было так, как если бы город был населен только машинами, роботами, которые бездумно, бесцельно скребли улицы и стены, но все это время все гнило, проваливаясь обратно в сухую землю. И, несмотря на очевидные усилия роботов-уборщиков, все было покрыто тонким налетом оранжевой пыли.
Испания теряла своих людей. С начала века ее население сократилось вдвое, а к концу снова сократится вдвое. Я знал все это, что здесь был крайний случай общей депопуляции Запада. Но я не ожидал, что это будет так очевидно, что город будет казаться таким пустым.
Мы добрались до квартиры Розы. Это было маленькое, довольно убогое помещение на третьем этаже многоквартирного дома, недалеко от проспекта под названием Калле дель Торнео, который шел вдоль берега реки. Жесткая система безопасности сдалась по взмаху ладони Розы и пожертвования нескольких клеток с кончика ее пальца для ДНК-тестера. Даже внутри здания я никого не увидел, как будто Роза была последней оставшейся в живых жительницей Севильи.
Кондиционированный воздух в квартире был прохладным, влажным, свежим. У Розы была небольшая кухня с обеденной зоной, которая выходила на балкон с видом на город, и свободная спальня, где она разрешила мне пожить. По дому ползала пара роботов, оснащенных для приготовления пищи, уборки. Ее вспомогательное оборудование казалось намного проще, чем у Джорджа, но, с другой стороны, я мог видеть, что Роза постарела сильнее, чем Джордж. И она, казалось, отключила некоторые из функций высшего разума в своих различных машинах. В этом месте не было ни обратной связи, ни чего-либо похожего на слегка раздражающего игрушечного робота-компаньона Джорджа.
Ванная была крошечной. Я принял душ под струйкой воды, которая постепенно становилась все более теплой. Оранжево-красная пыль смылась с моих волос и кожи и собралась у моих ног. Позже я узнал, что вода здесь была непомерно дорогой — вот почему эти роскошные резиденции, дома богачей, так вызывающе демонстрировали ее потребление.
С благословения Розы я прилег на часок и вздремнул. Мои сны были беспокойными, и я проснулся не отдохнувшим.
Роза приготовила мне поесть. Мы сели за ее столик у окна, из которого открывался вид на город. Закат поднимался в небо пятном пыльного света. Силуэты зданий передо мной вырисовывались на фоне заходящего солнца, образуя неровный, загроможденный горизонт, но огни виднелись лишь в нескольких из них.
Еда у Розы была на удивление вкусной. По ее словам, это были местные блюда. Она подала мне рыбный суп с хлебом и кусочками горькой апельсиновой цедры; она назвала его карроченас. Затем мы съели фасоль с кусочками вяленого мяса, хабас де ла рондена. Но мясо оказалось обычной ветчиной, нарезанной кусками из какой-то безмозглой, кубической, бессмертной массы где-то на фабрике; мне оно показалось слегка пресноватым, водянистым.
Мы немного поговорили о семье. Роза, казалось, не очень заинтересовалась. В этом она была больше похожа на мою мать, чем на Джорджа. Но она знала о Томе и его эскападе в Сибири.
И она знала все о Мораг. Она подняла эту тему еще до того, как мы доели фасоль.
— Давай обсудим это открыто, прежде чем идти дальше. — Она постучала согнутым пальцем по своему священническому воротничку. — Это то, что ты ищешь, Майкл? Колокольчик, книга и свечи?
— Я пришел, потому что Джордж подумал, что это будет хорошей идеей.
— Ах, Джордж, мой дорогой, надолго потерянный брат. Идеальный семьянин. Видишь ли, это его инстинкт; когда сталкиваешься с проблемой, ты должен обернуть ее цепкой паутиной семьи. Может быть, если бы у него были собственные дети, выходки его братьев, сестер и племянников не имели бы для него такого большого значения — не то чтобы я из тех, кто любит поговорить. Что ж, возможно, он прав. Если я приму то, что ты говоришь, за чистую монету, мы имеем дело с призраком. К кому лучше обратиться, как не к священнику?
— А куда лучше приехать, чем в такую древнюю страну, как эта? — По ее словам, здесь была могила самого Колумба, в Севильском соборе, который сам был построен на месте мечети, возведенной мусульманами, некогда оккупировавшими южную Испанию. — Мы пропитаны историей, пропитаны призраками. Когда-то Севилья была известна как центр некромантии, которая является искусством преднамеренного вызова призраков ради получения информации о будущем. Королева Изабелла положила этому конец! Теперь толпы истории отступили, и нам приходится иметь дело с новыми популяциями призраков. Миллионами их. — Она наклонилась ко мне, пристально глядя, и в комнату, казалось, проникла еще более глубокая тишина. — Разве ты этого не чувствуешь? Тишину пустого города?
Я почувствовал клаустрофобию, обиду. Откинулся на спинку стула и отодвинул свою еду. — Послушайте, — сказал я. — Я благодарен вам за гостеприимство. За еду. Но...
Ее глаза заблестели. — Но тебе кажется, что я недостаточно уважительно отношусь к твоему драгоценному опыту.
— Драгоценному? — Я покачал головой, мое раздражение росло. — Вы что, воображаете меня каким-то невротичным пожилым дураком? Поверьте мне, я не хочу, чтобы это происходило со мной.
— Я думаю, тебе лучше рассказать мне о Мораг, — тихо сказала Роза.
Я успокоился. — Я познакомился с ней, о, двадцать семь лет назад. Она была на пару лет моложе меня. На самом деле она была подругой Джона, моего брата.
Роза приподняла бровь.
— Тогда она была биологом-поисковиком. Она проводила свое время в поисках новых видов грибов-аскомицетов. Вы понимаете, что это значит? Из аскомицетов получено около девяноста процентов наших антибиотиков, хотя до этого мы идентифицировали только около двадцати процентов видов, которые, как считается, существуют...
Роза сказала: — Очень современное занятие.
Так или иначе, мы поженились и были очень счастливы, и у нас родился Том. После этого моя работа часто заставляла меня бывать вдали от дома, но Мораг все равно снова забеременела. А потом... Ну, Роза знала остальное.
Я рассказывал Розе все это по частям, но она терпеливо слушала. Это умение, без сомнения, было результатом сорока лет работы священником, но, тем не менее, оно было эффективным.
Однако я чувствовал себя неуютно, когда говорил о Томе и Мораг. Я знал, как он был недоволен тем, что я приехал сюда; мне казалось, я ощущал его враждебность на всем пути через Атлантику.
— И теперь она вернулась к тебе, — сказала Роза.
— Похоже на то.
— Как ты думаешь, почему?
— Не знаю! Хотел бы я знать.
— А ты хочешь, чтобы это прекратилось?
Я не мог ответить ни "да", ни "нет"; либо это было бы правдой, либо ложью. — Я хочу понять, — сказал я наконец.
Она протянула руку. Когда ее сухие пальцы коснулись тыльной стороны моей ладони, я почувствовал толчок, почти такой же, как статический разряд, который я испытал ранее. — Постарайся успокоиться, — сказала она. — Мне просто нужно было убедиться, что ты искренен.
— Конечно, я искренен.
— Что ж, теперь мы оба это знаем, не так ли?
Пока она узнавала обо мне, я узнал о ней. Дядя Джордж рассказал мне кое-что из истории Розы. Во время того ужина я начал узнавать немного больше.
Она родилась в Манчестере, Англия, как и Джордж, почти девяносто лет назад. Но когда она была совсем маленькой, ее отправили в Рим и отдали на попечение католической маргинальной группы под названием Орден могущественной Святой Марии, королевы девственниц — Орден, как называл его Джордж. Сам Джордж был так мал, что даже забыл, что у него есть эта вторая сестра, пока случайно не наткнулся на фотографию среди вещей своего покойного отца.
Орден занимался обучением. Среди прочего. Роза была воспитана ими, и когда выросла, пошла работать на Орден.
Когда Джорджу было за сорок, он узнал о существовании Розы и отправился в Рим, чтобы найти ее. Это совпало с каким-то кризисом в Ордене. Последовательность событий привела к тому, что Розу исключили из него, и на некоторое время она снова исчезла из жизни Джорджа.
Оказалось, что после своего исключения из Ордена Роза осталась в рамках католицизма. Она училась в семинарии и в конце концов приняла духовный сан, чтобы стать священником. Теперь, как я узнал, она служила в разрозненном приходе, который охватывал большую часть северных пригородов Севильи, и в более бедных общинах за пределами города. Она прослужила здесь три десятилетия и все еще работала, не собираясь уходить на пенсию, пока у нее оставались силы.
В тех первых рассказах ее история показалась мне странной. Орден был готов принять ее, потому что, казалось, существовала какая-то глубокая и давняя семейная связь между Пулами, маленькой нуклеарной семьей моей матери в Манчестере, и Орденом в Риме. Но отослать ребенка навсегда было невероятно болезненным поступком для семьи. И затем, со стороны родителей казалось ужасно холодным и расчетливым обманом лгать об этом Джорджу, своему сыну, сохраняя в тайне само существование сестры.
И тогда моя собственная мать, которая была немного старше Джорджа, вероятно, вспомнила все это. Неужели ей никогда не приходило в голову рассказать Джорджу о Розе до того, как он сам раскрыл секрет? Но моя мать тоже никогда не обсуждала ничего такого со мной. Я подозреваю, что поколения таковы; даже несмотря на то, что мне было за пятьдесят, моя мать все еще скрывала от меня свои проблемы, как если бы я был ребенком.
И все же рассказ Розы о себе был пустой историей, как мне показалось, перечислением событий без настоящей души. Я задавался вопросом, сколько еще из этого мне придется узнать, прежде чем я закончу, и как много я действительно хотел знать.
— Ты верующий, Майкл?
— В христианского Бога? Думаю, нет. Мне жаль.
— Ничего. Я не уверена, что это так, несмотря на это. — Она поправила воротничок. — Но я убеждена, что все, что мы, люди, делаем, имеет какую-то эволюционную цель, иначе мы бы этого не делали. И я верю, что священники, а также знахари и шаманы, которые были до них, призваны сыграть решающую роль, независимо от их теологического обоснования.
— Когда я только закончила семинарию и получила свою первую должность в приходе здесь, в Севилье, то думала, что буду достаточно сильна, чтобы справиться с тем, что мне предстоит на этой работе. В конце концов, я и сама прошла через некоторые изнурительные испытания. — Ее лицо на мгновение исказилось, но она не стала вдаваться в подробности. — Я была неправа. Я была шокирована.
— Я обнаружила, что была проводником, Майкл. Такова была моя роль. Канал, в который люди могли выплескивать свою боль и свой страх. И, поверь мне, этого предостаточно, даже в этом месте, где почти не осталось людей. Я была почти раздавлена, как пылинка в пыльной буре. Но мои старшие наставляли меня, и я пришла к пониманию своего долга, который заключался в том, чтобы твердо стоять перед лицом этого великого потока страданий.
Я осторожно сказал: — И — опыт, подобный моему? Вы сталкивались с подобными вещами раньше?
— Моя вера учит нас, что мир — более тонкое место, чем открывается нашим грубым чувствам, Майкл. Ты должен сильно верить в это, независимо от того, принимаешь ты христианское объяснение или нет. И, да, иногда я сталкивалась с переживаниями, которые ты описал бы как выходящие за рамки естественного. Ты инженер, не так ли? Тебе, вероятно, неудобно, что с тобой происходит что-то настолько иррациональное.
Мне никогда не нравилось, когда меня загоняли в угол. — Мне хочется думать, что у меня более широкий кругозор, — сказал я.
— Что ж, возможно, так оно и есть. В конце концов, ты здесь. И теперь, когда я встретила тебя, я вполне готова поверить, что ты не сумасшедший, не помешанный и не лжец; с тобой действительно что-то происходит. Что мы должны выяснить, так это то, что это значит.
— Так что же нам делать?
— Пока ничего. Ты говоришь, что Мораг приходит к тебе без твоего выбора. Тогда позволь ей прийти к тебе снова, и посмотрим, что мы увидим.
— А если она не придет?
Она улыбнулась; мне показалось, что я уловил тень презрения в выражении ее лица. — Тогда тебе не о чем беспокоиться, не так ли?
Мы пили вино. Оно было крепленым, что-то вроде хереса, но легкое и очень сухое, со странным солоноватым привкусом. Роза выпила свою порцию, запивая небольшим количеством воды. Она сказала, что вино называлось мансанилья и выдерживалось только в городке на юго-западе, где Гвадалквивир впадает в Атлантический океан, что, возможно, объясняет едва уловимую солоноватость.
Роза открыла стеклянные двери на свой балкон, и мы вышли. Мы смотрели на запад, где небо все еще было окрашено пыльным закатом, но в зените начинали появляться белые, как кость, звезды. Воздух остывал, но все еще был таким сухим, что обжигал мне горло. В затемненном ландшафте зданий, домов и магазинов, ресторанов и баров было видно мало огней, и над городом воцарилась какая-то плотная тишина, тишина настолько насыщенная, что, казалось, она глухо ревет, как кровь, в моих ушах.
Роза принесла с собой маленький кувшинчик с водой и время от времени подливала немного в вино. — Ты уверен, что ничего этого не хочешь?.. Обычаи меняются, знаешь ли. В наши дни в некоторых домах хорошая пресная вода преподносится как более изысканный напиток. Вы добавляете в воду вино, а не наоборот! — Она подняла кувшин к небу, вглядываясь в воду; она была слегка мутноватой. — Но эта не прошла бы проверку в лучших семьях. Опресненная океанская вода, доставляется сюда из Альмуньекара на побережье.
— Воды здесь не хватает.
— Конечно. То же самое по всей планете. Эпидемия средних широт, в середине века, — сказала она. — Испания — это большая квадратная коробка из земли и гор, и в течение двадцати лет, я полагаю, больше, она высыхала, иссушалась. К счастью для испанцев, у них уже был обширный опыт в области сохранения воды, опреснения, всех других областях борьбы с засухой. Я помню, когда впервые приехала сюда, существовал обширный план по орошению Альмерии, пустынного региона на востоке. Это был бы величайший в мире туристический курорт, больше, чем Флорида, с полями для гольфа и домами отдыха на десятки тысяч человек. И они обещали сделать растения и травы настолько солеустойчивыми, что их можно было бы орошать неочищенной морской водой. Ха! Теперь все это исчезло, и мы страдаем от пыли.
— Я заметил это сегодня.
Она провела пальцем по перилам балкона; подушечка ее пальца порозовела от грязи. — Чистящие машины отполировали это только сегодня утром. — Она потерла пальцы друг о друга, и сухая пыль струйкой посыпалась на пол. — Вот оно, — сказала она. — Все эти поля для гольфа и дома отдыха, и солеустойчивый рис, и люцерна, и кукуруза — все взлетело на воздух... Тише. — Она подняла палец и всмотрелась в темноту.
