— Построить? — Лелек зло обернулся ко мне. — Из чего? Из травы?
— Значит, из травы, если больше не из чего, — столь же злым тоном ответил я. — Есть другие предложения?
— Ты еще веревку из песка предложи свить.
— Как раз веревка нам бы не помешала. Уж с ее помощью можно сделать травяной кораблик. Точнее, тростниковый.
— Постой-постой. Ты хочешь сказать, что умеешь строить лодки из этого? — он махнул рукой в сторону ближайших зарослей.
— Не умею. Но читал книгу человека, который на подобном сооружении океан переплыл. Прекрасный, кстати, писатель, зовут Тур Хейердал. Когда придешь ко мне в гости, дам почитать, — вдруг брякнул я.
— Знаешь, — раздумчиво сказал Сайни, — я не слишком удивлюсь, если так оно и будет. Но это потом. А ты сумеешь по книжке этой?
— Пока не попробую, я тебе на этот вопрос не отвечу. Надо посмотреть, годятся ли местные камыши для такого дела. И веревок действительно надо много. Боюсь, нашего запаса не хватит. Придется сумки на ремни распускать.
— Не придется, — Сайни заметно повеселел. — Вот этот кустик зовется "кожаное дерево". Его ветки, если их проварить, превращаются в веревки. Жесткие, правда, но крепкие.
— "Выварить" это ты хватил. Мы вон вчера на ужин еле-еле дров наскребли.
— Ничего, ради такого дела я расстараюсь. А ты уж лодку сделай, раз обещал.
— Расстараться придется обоим. Я ведь никогда таких лодок не строил. Я их и вообще не строил, — ответил я и подумал, что сборка байдарки "Таймень" не считается. Тем более, что сколько раз я эту процедуру ни проделывал, столько и запутывался в многочисленных шпангоутах, стрингерах, кильсонах и прочих деталях. Несмотря на наличие инструкции и опытных наставников. Лелеку, впрочем, об этих позорных строках моей туристической биографии я рассказывать не стал.
Зато принялся вспоминать, что я знал про строительство камышовых лодок. Эх, почему сюда не провели Интернет?
В свое время книги Тура Хейердала "Путешествие на Кон-Тики", "Аку-Аку", "Ра" основательно занимали мое воображение. Отец даже шутил, что я попал "в жесткую хейердальную зависимость". А какой мальчишка не мечтает о путешествиях?
Жизнь, как у подавляющего большинства, сложилась иначе, пересекать океаны не довелось даже на самолете.
И вот теперь, сидя на чертовых куличках в неведомом мире, я вынужден был вспоминать хоть что-то, что помогло бы мне соорудить плавсредство из имеющегося растительного сырья.
И через десять минут копания в собственной голове я понял, что являюсь обладателем массы ненужной информации.
Делал свои лодки Хейердал со товарищи из папируса (это "Ра-1" и "Ра-2"), а также из тростника берди (это уже "Тигрис"). А еще сырьем мог быть камыш тотора (это, кажется, на острове Пасхи) и даже пальмовые черешки.
В первый раз для великого норвежца корабль строили африканцы с озера Чад, во второй и третий — индейцы с озера Титикака. Причем технологии были разные (в чем разница — не скажу, хоть убей, но у индейцев получалось лучше). Я вспомнил, что африканское племя называлось будума, а индейское — кечуа. Я вспомнил имена и национальности участников экспедиций (даже на Кон-Тики, хотя это был вовсе бальсовый плот).
Я вспомнил, что Ра-II дошел до Барбадоса. Что при трансатлантических плаваниях проблемы были с рулевыми веслами и намоканием папируса. Что каюта была сплетена из бамбука. Что при строительстве лодку пытались грызть верблюды. Но все эти милые детали не давали ответа на вопрос "с чего начать".
В памяти всплыло ключевое слово "сигара". Ага, вроде как, обтягивая снопы веревками, получали сигарообразные поплавки, из которых и сооружалось судно.
Тростник надо было сперва высушить, потом вымочить, и только потом вязать. Вроде бы лодку на одного человека мастер сооружал за день.
Вопрос только, из чего вязать? Папируса я в глаза не видал, равно как и тоторы. Пальм в округе не было. И тут память бросила ломать дурочку и подбросила ссылочку. Таинственный тростник берди, как выяснили доблестные советские ученые, — это один из видов рогоза. А вот рогоз в моих краях был. Несмотря на то, что рос я в безликих каменных джунглях новостроек, за домом тянулся роскошный овраг. Яр по-украински. Впрочем, в нашей мальчишечьей среде это слово было, скорее, географическим названием. Яр, он же Яруха, он же Вонючка, он же Вонючий Дунай — глубокий, широкий, с цепочкой сообщающихся естественных озер на дне. Как водится, грязных донельзя — местное население, а также строительные конторы с успехом сбрасывали в овраг всякий мусор. Тем не менее, пацаны ловили там рыбу, лягушек и всякую живую мелочь для аквариумных питомцев. Зимой по склонам можно было кататься на санках и лыжах. Весной самые безбашенные устраивали катание на льдинах — даже шестами обзаводились. Я раз попробовал — и провалился. Благо, мелко было, по грудь всего. Но вот пресловутый рогоз рос там в изобилии. Я прекрасно помнил сочные саблевидные листья порой выше человеческого роста, обычно светлее береговой травы, ячеистые на срезе, и коричневые пуховые колбаски соцветий, появлявшиеся в конце лета. Мы еще жгли их от комаров.
Ну что ж, по крайней мере, знаем, на что должен быть похож здешний камыш, чтобы подойти на роль строительного материала.
Вы будете смеяться, но он здесь таки был.
Из дневника Юли
Назвать это кораблем я бы не решилась, несмотря даже на достаточно внушительные его размеры. Не назвала бы я вышеназванное плавсредство также ладьей, стругом, чайкой и драккаром. По поводу джонки и сампана не знаю, не уверена. Но, наверное, тоже не назвала бы. Из вредности. Потому что это была просто очень большая и достаточно грубо сделанная лодка. Не в том смысле грубо, что из нее гвозди или щепки торчали. А безыскусно как-то, без красоты, без души. Здоровенная плоскодонка. Борта идут перпендикулярно днищу и параллельно друг другу, как два забора. Только в районе носа и кормы сходятся под углом, чтоб лодка совсем уж корыто не напоминала. А где изящество линий, где плавность обводов корпуса, где стремительность форштевня и основательная прочность шпангоутов?! Прочность, правда, была. Доски на борта шли пальца в три толщиной.
Я очнулась на этом чуде враждебной техники уже поутру после памятного сражения на ночном берегу. Голова была тяжелой, как после болезни, лицо саднило. Но, кажется, больше никаких неприятных ощущений. Разве что шею ломит после лежания на спине на твердых досках.
— Мы благодарим принцессу .... за оказанную помощь ....в битве, — с какими-то непонятными паузами проговорил над ухом Терроссиф. — И приносим извинения за то... что вовремя ... не прислушались ... к ее мудрости.
Я с трудом повернула голову и уткнулась носом в чей-то сапог. Пришлось приподняться и оглянуться. Кирпич сидел на банке почти над самой моей головой. И не просто сидел — он греб, с натугой ворочая веслом, и выдавал короткие фразы в промежутках между гребками.
— Где Дрик?
— Не волнуйтесь, он здесь. Хотя передайте ему, пожалуйста, что в следующий раз его ловить отправится стрела. А с ней в ноге он далеко не убежит, — да, моего приятеля этот черномазый явно невзлюбил.
Я поискала мальчишку глазами. Он еще спал в следующей шпации *(*отделение между двумя шпангоутами, то есть ребрами корабля), еле видимый за двумя слаженно ходящими спинами гребцов. Пробраться вдоль лодки я к нему не могла.
Спал он так до самого дневного привала, так что воленс-неволенс пришлось довольствоваться слащаво-неприязненными речами Терросифа. Уж не знаю, почему он вбил себе в голову, что я обязана выслушать его извинения, тем более, что произносить их в ритме тяжелой гребли, регулярно сбивая дыхание, ему явно было нелегко. И сил на то, чтобы подобрать слова, уходило больше.
Короче, выяснила я следующее. За плечо во время схватки с дикарями меня попытался схватить сам Терросиф — спасая, разумеется. И именно ему я заехала локтем между ног. На что проклятый ошейник прореагировал в соответствии со вложенной программой и долбанул меня по башке зарядом какой-то гадости. Причем, если я правильно поняла (ох, дорого бы дала за подтверждение своей догадки), действовал он не магически: сдавил артерии на шее и шибанул в нос какой-то химией. Наверное, за это "нештатное срабатывание" Кирпич огреб от начальства. Да плюс от меня получил по столь деликатному месту. Словом, были у него основания меня сегодня особенно не любить. Ну да ладно, чихала я на его любовь.
А вот что за корабль, откуда взялся и куда нас теперь везет — на эти вопросы Терросиф отвечать не пожелал.
Личные наблюдения запутали меня еще больше. Лодкой явно командовали... союзники? коллеги? словом, ребята из той же "песочницы", что и наши похитители. Те же черные одежки, оружие того же типа. Было их тут человек тридцать, не меньше. В каких отношениях они были с группой, что тащила нас через леса, я так и не поняла. Знакомых лиц я заметила не больше пяти. Остальные — а всего до реки нас с Дриком вела дюжина, как мы не без труда выяснили — могли остаться там, на месте сражения. А могли и валяться на дне лодки. Ведь там лежали люди, одетые в черное. Но лежали неподвижно, словно мешки с тряпьем. Я сперва даже подумала, что это трупы убитых дикарями.
Когда стали на небольшой привал, оказалось, что есть трупы, но есть и живые, причем большинство. Привал оказался очень кстати: в кустики хотелось немилосердно. Увы, собственно кустов на крошечном, метров 12 в поперечнике, островке не наблюдалось. Пришлось кое-как укрыться за чахлой травкой, которая едва доходила мне до плеч, когда я стояла. Правда, для моих дел требовалась как раз сидячая поза, но все желающие могли легко догадаться, чем именно я там занимаюсь. Ну и пусть догадываются. Между прочим, здоровенные черные дядьки облегчались, ничуть меня не стесняясь.
Я сперва решила, что на берег мы высадились как раз ради сброса лишней жидкости. Оказалось, не только. Сперва высадившиеся на берег пописали, а некоторые и покакали. Потом, не помыв рук, покушали что-то сухое, вроде собачьего корма. Мне, между прочим, не предложили. А потом колдун — тот, что шел с нами по лесу или другой, я не разобрала, а одежда вроде похожа — прошелся вдоль лодки, где на дне лежали фигурки в черном. Вернее, в грязном — на черных мундирах серели подсохшие нашлепки местного ила, а кое на ком — еще и коричневой глины из леса. Колдун, неловко балансируя в покачивающейся посудине, склонялся к каждой фигурке, что-то произносил — и та начинала шевелиться. Вскоре на берегу просто негде было ступить от черных. Впрочем, командиры быстро навели порядок, и те, кто уже откушал, выстроились вдоль берега в неровную линию. Колдун прошелся мимо нее, каждому сообщая на ухо нечто доверительное. После этой процедуры солдаты строем отправились в лодку — и каждый улегся на дно, вытянувшись на спине. И замер мумией.
Потом я еще не раз наблюдала за этой процедурой. Тех, кто отсидел смену на весле, усыпляли часа на четыре. А те, кто предыдущие четыре часа лежали на дне неподвижнее деревяшки, усаживались на банку и начинал ворочать тяжелым вальком. Вроде как солдат или при деле, или спит. Плюс еще человек шесть с луками и еще каким-то дальнобойным оружием несут дозор на носу и на корме. На первый взгляд, все верно. Намахался на весле — лучше поспать, чем от скуки изнывать и языки чесать. А чтобы времени зря не терять, добрый дядя колдун поможет каждому и заснуть, и проснуться вовремя. Да под гипнозом, небось, еще и мышцы расслабляются для лучшего отдохновения тела на жестких досках днища. Вот только человечности в этой организации я ни на грош не увидела. О механизмах так заботятся, не о людях.
— Видала? — это прошептал незаметно подошедший Дрик.
— Ага. Слушай, а чем все кончилось тогда, ночью, когда наскочили дикари?
— Да как раз подошло с реки это корыто, вдарили сперва по берегу чем-то вроде большой стрелы — она в костер воткнулась и полыхнула белым, аж глазам больно и вся площадка как на ладошке. Потом по тем, кто в шкурах, стрелять начали. Они в бега. Эти, с корабля, за ними. Тут меня и накрыло.
— Кто накрыл?
— Да ошейник этот. Я ж...
— Я видела. Ты деру дать пытался. А меня бросить? — я повернулась и посмотрела ему в темные задумчивые глаза.
— Дура ты! — глаза еще больше потемнели, желтые крапинки на радужке пропали, как задернутые тучами. — Я своих не бросаю. А только проверить надо было.
— Что проверить?
— Ничего, — он отвернулся и принялся глядеть на реку, будто и впрямь увидел там что-то интереснее моей физии.
— Ну, Дрик, ну, не дуйся. Ну, прости меня, дуру. Хочешь, стукни, — я почувствовала, что он не на шутку обиделся — как-то по-взрослому, надолго. Черт его знает, может, я, сама того не зная, задела какой-то его самурайский кодекс. Подошла, даже попыталась обнять...
Блин! Выяснить отношения нам не дали: погнали в лодку. Так что пришлось до вечера сидеть и мучиться угрызениями совести. Дрик упорно не смотрел в мою сторону, а потом и вовсе улегся на дно, хотя лежать ему явно не хотелось: все бока отмял за полдня. Ну и пожалуйста. И он ведь понимает, и я понимаю, что не время сейчас для дурацких обид, что нам друг за дружку держаться надо.
Оттаял Дрик только к вечеру, когда уже в сумерках наша сумасшедшая экспедиция стала на ночлег на каком-то гусином лужку. По привычке без стеснения забираясь под наше общее одеяло, он жарко зашептал мне в самое ухо, даже щекотно стало:
— Среди этих, в шкурах, был шаман. Он чего-то колдануть пытался. А наш...ну то есть этот, черный колдун, его шаманство блокировал.
— Откуда знаешь?
— Слушал внимательно. Тренировался.
Мне стало стыдно. Упражнения по прослушиванию окружающего мира я не делала уже давно: мол, не до того, вокруг враги и вообще я устала. А Дрик вот не забросил занятия.
— И что? Ты понял, что они там колдовали?
— Нет, нам препод говорил, что чужую волшбу разобрать не проще, чем понять, о чем говорит человек на незнакомом языке. Но вот отличить тишину от говора можно. А тут на два голоса говорили, причем друг другу явно мешая. Я и подумал, что нашему колдуну будет не до меня, если я ноги сделаю.
— И как?
— Как видишь. Ошейник сам по себе работает, без колдуна. Зато я кое-кого поймал, прежде чем поймали меня.
Дрик воровато оглянулся. После того неприятного случая с Кирпичом мы всегда смотрели, где он, прежде чем начать шушукаться. Сегодня толмач, кажется, остался в лодке — у него была вечерняя смена гребли, и теперь, слопав "гребной корм", он спал полено поленом на дне. И вообще, кажется, считал, что свою функцию выполнил, доведя нас до реки и посадив в лодку. Сам он так решил или кто из новых командиров приказал — не знаю. А только после "извинительного" разговора больше ко мне не подходил, не заговаривал. Равно как и все прочие. Словно меня и не было — как человека. А был необычный груз, который нужно было в целости довести, а по дороге кормить. Кормили, к слову, какой-то однообразной пресной гадостью в виде густой пасты пренеприятнейшего коричневого цвета.. Дали вечером сверточек из листьев и знаками показали, что его надо есть.
