На Востоке наступила передышка в череде феодальных войн, и огромной массе наемников, в том числе и морских, внезапно стало нечем заняться. А, поскольку всем известно, что мающийся бездельем наемник никогда и ни за что не займется мирным трудом, занялись они привычным для себя делом — разбоем. А помимо него — контрабандой. Через кордон тащили все: оружие, алкоголь, предметы роскоши, меха, технические диковинки и добрые духи знают что еще. Суда сновали туда-сюда денно и нощно. Контрабандистов стимулировали запреты, установленные даймё большинства стран Востока на ввоз западных товаров, а, следовательно, и немалые барыши, которые за них можно было выручить на черном рынке. Считалось, что запреты призваны 'сохранить дух и целостность восточной культуры и цивилизации от разрушительных веяний Запада'. На деле же даймё боялись (и совершенно обоснованно), что на свободном рынке их феодальная экономика не выдержит никакой конкуренции с промышленным капитализмом Запада. Невозможно даже перечислить все способы, с помощью которых контрабандисты дурили таможни. Причем возили как в секретных трюмах на вполне солидных купеческих сухогрузах, так на специальных быстроходных кораблях. В общем, таились как могли, и было из-за чего. Говорят, что законы Востока не так строги к контрабандистам, как к пиратам. Если вторых в случае поимки ожидало неизбежное знакомство с виселицей, то первых — 'всего-навсего' десять лет каторжных работ на угольных шахтах или в каменоломнях.
Спроси кто Наруто, он бы не сразу даже и ответил, что на самом деле гуманней.
Кляня немилосердно, совсем не по-апрельски пекущее солнце, он отхлебнул воды из фляги. Он уже различал вдалеке смутные очертания Рифа, но отчетливо пока мог разглядеть лишь стрелы портовых кранов, чернеющие на фоне лазурного неба.
'Якумо' прошел мимо небольшого автоматического маяка, возвышающегося на конце одного из гигантских волнорезов — старого, выщербленного ветром и водой. Сооруженные еще в те времена, когда Черный Риф принадлежал Краю Рек, эти волнорезы, массивные и прямые, словно хребты исполинских драконов, выдавались далеко в море, расходясь от острова длинными лучами.
У маяка рыбачили мальчишки, гогоча и громко обсуждая каждое проплывающее мимо судно. Низкий быстроходный эсминец с устрашающей таранной надстройкой на носу, движущийся под флагом Края Земли (правда, Наруто сильно сомневался, что судно действительно принадлежит Краю Земли), они встретили приветственными криками, а 'Якумо' освистали. Вероятно, мирное назначение судна вызывало у них презрение, или, быть может, по их разумению, его экипаж занимался недостойной настоящих мужчин контрабандой и торговлей, а не грабежом, как поступали все уважающие себя пираты.
Генин лениво показал им средний палец.
— ...Я не собираюсь заниматься тупым морализаторством, капитан. Потому что я слишком хорошо знаю, как делается политика! — на палубе появились Ямато и Сайто, что-то увлеченно обсуждающие. Паренек, с тех пор как по радио объявили о поражении войск Рек под Санэнори, ходил мрачнее тучи, а вот капитан — наоборот, повеселел. Рука его потихоньку заживала, что вызывало у Наруто легкую зависть, потому как язва на его собственной руке, хоть и не болела, но и затягиваться не спешила.
— Хм? В самом деле? Неужели больше, чем я? Или ты считаешь свое мнение единственно верным?
Эти двое собачились по поводу и без повода. Ну, точнее, как собачились... Сайто злобно нападал на капитана, а тот совершенно спокойно ему возражал и, во многом благодаря этой невозмутимости, в подавляющем большинстве случаев выходил из споров победителем. Разговоры у них шли в основном про политику, военную историю и время от времени перекидывались на религию. Ни то, ни другое, ни третье Наруто не интересовало, поэтому он лично не ввязывался, хотя внимательно слушал. Кто знает, когда с них снимут это идиотское обвинение в предательстве? И снимут ли вообще? И где им придется побывать, дожидаясь этого часа?
Раньше он и не подозревал, что капитан Ямато настолько подкован в политике. Оказалось, он мог рассуждать о ней сутками напролет, приводить исторические факты, перечислять имена дипломатов, даймё и политических деятелей, их достижения и промахи. Он говорил, говорил, говорил, пока мозги у Наруто не начинало переклинивать, и тогда Сайто перебивал его каким-либо замечанием и заводил свой монолог, не менее путаный и многословный. Генину порой казалось, они даже друг друга не слушают, а спорят — так, чтобы убить время.
— От тебя я эти слова готов выслушивать в последнюю очередь! — фыркнул Хикава. — Думаешь, для меня является секретом, что ваши солдаты учинят, когда пробьются в долину Кава? Они примутся жечь, убивать и грабить! Или, по-твоему, не так?
— Так. Но ты же сказал, что не будешь 'заниматься тупым морализаторством'? Вот и смотри на происходящее трезво, беспристрастно.
— Беспристрастность и молчаливое одобрение геноцида — разные вещи, знаешь ли!
— Я ни за что не поверю, будто тебе жаль этих людей.
— Эти люди — моя законная собственность! Мои подданные!
Наруто со вздохом отвернулся. Сайто умел напустить на себя важный и властный вид, но всякий раз, когда он начинал эти игры в самодержца, генину хотелось врезать ему от души, чтоб у паренька навсегда отпало желание проводить черту между ним, 'наследником Рек', и ими, 'проходимцами из Конохи'. Не оттого что обижался. Оттого что не любил пустомель.
— Слышь, малой, ты бы не спорил с капитаном Ямато. Когда я еще на заборах слово из трех иероглифов рисовал, он уже вовсю на задания ходил. Ему лучше знать.
— Эге, — прищурился Хикава, — какой корифей выискался!
Как-то все не так... не так, как должно быть. Узумаки не хотелось орать, не хотелось браниться и ругаться с этим мальчиком десяти лет отроду с интеллектом Шикамару и полным отсутствием жизненного опыта. Потому что даже он понимал, что все споры Сайто с капитаном, все их дискуссии и обсуждения совершенно бессмысленны и нужны только для развлечения. Что войну, маховик которой они так шутя и невзначай запустили, уже не остановить. Что уже погибли тысячи, и это только начало. Что армия Огня скоро преодолеет перевал Ката, и тогда Краю Рек, покинутому Рунном и Звуком, придет конец.
— Может, я и не знаток политики. И с историей у меня слабовато. Да только наша, а не ваша армия сейчас побеждает, поэтому сколько не кричи о справедливости, о геноциде, о законной собственности — толку с твоих воплей, как с козла молока. Когда гремит оружие, законы молчат.
— Давай, злорадствуй!
— А я разве говорю, что это хорошо?
Сайто обиженно надулся, но генин уже про него забыл. Он думал о Сакуре и о разладе меж ними, вызванном неосторожной болтовней Наруто. Он пытался извиниться — и неоднократно, но чем сильней старался, тем глубже убеждался, что вся ее обида больше показушная. Девушка вроде бы не разговаривала с ним, однако это не мешало ей ежедневно справляться о состоянии язвы на его руке, да еще с неподдельной тревогой и таким видом, будто она могла в этом что-то понимать. Наруто старался и так, и сяк, но все его потуги неизменно натыкались на стену отчуждения.
Нет, он решительно не понимал женщин.
Из-за всех этих перипетий недолгое путешествие из Края Рек на Черный Риф оставило у генина по большей части неприятные воспоминания, и это даже несмотря на дружелюбное отношение команды и кормежку, которая была выше всех похвал (что, по мнению Наруто, было еще более значительным плюсом).
Ближе к порту, там, где большие волны, накатывающие на Риф во время шторма, уже теряли свою силу и были не так опасны, волнорезы начали обрастать сараями, халупами и рыбачьими домиками, возведенными преимущественно из останков старых кораблей — полусгнивших досок и гнутых, насквозь проеденных ржавчиной листов железа с бортов. Лаяли собаки, струился дым от очагов, на веревках развевалось выстиранное белье. По бетонным плитам бродили люди: мужчины, женщины и дети — все настолько грязные, оборванные и ко всему безразличные, что Наруто расхотелось на них смотреть. Чтобы убить время, он снова стал прислушиваться к беседе Сайто и Ямато, остро обсуждающих различные варианты дальнейшего развития сотрудничества Огня и Ветра после падения режима Хикавы, и, заслушавшись, не заметил, как на палубу вышла Сакура — в опрятном кимоно, со старательно уложенными волосами, но все еще немного заспанным лицом.
— Причаливаем? — девушка демонстративно обратилась не к Наруто, а к Ямато. Тот кивнул, и вновь принялся вталдычивать Сайто о роли 'ограниченного силового разрешения конфликтов в условиях сильной международной напряженности при угрозе возникновения крупномасштабного вооруженного столкновения с вовлечением более чем двух стран-участниц'.
— Как спалось? — поинтересовался у нее Наруто. Куноити не ответила, но юноша не сдавался. — Жарко. А в каюте вообще — задница. Как ты можешь днем в такой духотище спать? Или ты по моему обществу соскучилась? Признайся, ведь я являлся тебе во сне, Сакура-чан?
— Разве что в кошмарах! — свирепо огрызнулась куноити. — Не обольщайся, я просто вышла полюбоваться Черным Рифом.
'Полюбоваться' — это громко сказано. По правде говоря, смотреть было особо не на что. Черный Риф встречал их морем железных крыш и посеревших, покосившихся деревянных стен — абсолютно все то же самое, что Наруто видел в трущобах Каваго. Или в трущобах любого другого города Востока из тех, куда генина заносила служба. Только здесь, похоже, вовсе не существовало благополучных районов. Халупы и непритязательные серые домишки, но не из камня — все-таки Черный Риф стоял на сваях — а преимущественно из металла и дерева. В этом была своя прелесть: Наруто никогда раньше не доводилось встречать города, выстроенного из металла, пускай даже и ржавого, когда-то бывшего обшивкой корабельных корпусов.
Генин досадливо сплюнул за борт, в мутную, загаженную выбросами дизелей, замусоренную отходами и экскрементами воду. Черный Риф напомнил ему Каваго, только не сам город, а произошедшие в нем события. И покраснел — не от смущения, от внезапно накатившей злости на самого себя.
Вид вызывал противоречивые ассоциации — не то сюрреалистический городской пейзаж, не то свалка на воде. Но унылая панорама была ничем перед довлеющим над портом убийственным запахом рыбы: свежей и протухшей, соленой и вяленой, жареной и тушеной. Наруто относился к морепродуктам с прохладцей, но, как и подобает истинному ниндзя, не был особо разборчив в еде, всегда неприхотливо довольствуясь тем, что имел. Однако в таких местах он начинал чувствовать к рыбе отвращение. Мысль о том, что ему придется терпеть этот запах еще неопределенное время, выбивала генина из колеи, но он тешил себя надеждой все-таки разыскать тут себе здоровенную плошку первосортного рамена и чашку ароматного травяного чая.
'Якумо' взревел двигателями, выруливая к пирсу, на котором бурлила обычная портовая жизнь, ничем неотличимая от жизни любого другого порта Востока. Погружались и разгружались товары, кричали, сквернословили, торговались люди. Бросалось в глаза лишь то, что абсолютно все здесь носили оружие — от обычных ножей и дубинок, до длинных катан и дорогих сабель. Матросы с 'Якумо' и то, сходя на берег, подпоясались длинными ножами. Наруто, однако же, предполагал существование каких-то правил, хотя бы неписанных, регулирующих ношение и применение оружия на Рифе, иначе трудно было объяснить тот факт, что это скопище головорезов еще до сих пор друг друга не перерезало.
С пришвартовавшегося корабля спустили трап. Матросы, пыхтя от натуги, развели массивные створки палубного люка в трюм с контрабандным саке и уселись курить в ожидании, пока крановщик не обратит на них внимание. Мешкать тут не привыкли. Время — деньги. Пускай и грязные.
'ВСЕ ДАЛЬШЕ И ДАЛЬШЕ ОТ ДОМА, ОТ ТОВАРИЩЕЙ, ОТ НЕПРИСТУПНЫХ СТЕН КОНОХИ. НЕ БОИШЬСЯ?' — генин замер, как был, одной ногой уже ступив на сходни.
— Нет, — одними губами ответил он.
'ЗНАЕШЬ, ЧТО МНЕ ВСЕГДА В ТЕБЕ НРАВИЛОСЬ, ПАЦАН? ТВОЕ БЕССТРАШИЕ, ДОВЕДЕННОЕ ДО АБСУРДА, ДО ИССТУПЛЕНИЯ БЕРСЕРКА, ПЕРЕШАГНУВШЕЕ ДАЖЕ ГРАНИЦУ ЗДРАВОГО СМЫСЛА. ТЫ ВЫРВАЛ ИЗ СЕБЯ ИНСТИНКТ САМОСОХРАНЕНИЯ, ЗАМЕНИВ ЕГО ЗАПРЕДЕЛЬНОЙ ГОРДЫНЕЙ. ВЫЖИВАНИЕ В БОЮ ЯВЛЯЕТСЯ ДЛЯ ТЕБЯ НЕ САМОЦЕЛЬЮ, ПОТОМУ ЧТО СМЕРТЬ, КАК ТАКОВАЯ, ТЕБЕ НЕ СТРАШНА. ЗНАЕШЬ, ЧЕГО ТЫ БОИШЬСЯ? ТЫ БОИШЬСЯ, ЧТО РУХНЕТ ИДОЛ, КОТОРОГО ТЫ СОТВОРИЛ ИЗ СВОЕЙ НЕПОБЕДИМОСТИ'.
— Выживание никогда не было для меня самоцелью. Давно прошли, да сгинули те времена, когда я жил только ради себя. Я — один из воинов Конохи. Звено цепи. Кирпич в стене. У меня есть, за что драться и за что сдохнуть.
'ТВОЯ ГОСПОЖА ИГРАЕТ ТОБОЙ, КАК ХОЧЕТ. ОНА РАЗМЕНЯЕТ ТЕБЯ КАК ПЕШКУ, КАК РАСХОДНУЮ КАРТУ'.
— Я был рожден для такой жизни. Безоговорочное служение Конохе — тоже часть моего пути ниндзя.
'ТВОЯ СКРОМНОСТЬ, ТВОЙ ФАНАТИЗМ, ТВОЕ САМОПОЖЕРТВОВАНИЕ — ВСЕ ЭТО ФАРС. ТЫ ИМИ ТЕШИШЬ СВОЕ РАЗДУВШЕЕСЯ САМОЛЮБИЕ, ПАЦАН. ИМЕЯ МЕНЯ ЗА СПИНОЙ, ТЫ ВОЗОМНИЛ СЕБЯ ПРАКТИЧЕСКИ БОГОМ. НО РАНО ИЛИ ПОЗДНО ТВОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ ЗАКОНЧИТСЯ. ТВОЯ ЦЕПЬ ПОРВЕТСЯ. ТВОЯ СТЕНА РУХНЕТ. И ВОТ ТОГДА ДЛЯ НАС С ТОБОЙ НАЧНЕТСЯ НАСТОЯЩЕЕ ВЫЖИВАНИЕ, ДА ТОЛЬКО ТЕПЕРЬ ЭТО БУДЕТ ВЫЖИВАНИЕ ПО МОИМ ЗАКОНАМ'.
— Наруто, ты чего застрял? Не загораживай проход! — возмутилась сзади Сакура, и юноша поспешил сойти на берег.
На пирсе их поджидал бородатый пират с пожелтевшими от курева зубами, представившийся мичманом Касимо. Ни он, ни сопровождавшие его четверо головорезов не имели на одежде никаких знаков различия, но, судя по дорогим плащам и добротным саблям, изготовленным по единому образцу, были не простыми пиратами.
Мичман сдержанно поприветствовал их и велел следовать за собой. Пока их вели по городу, сквозь реденькую толпу, у Наруто была хорошая возможность рассмотреть Черный Риф вблизи. Никакого разительного различия от того, что они могли наблюдать с палубы 'Якумо', он не заметил, кроме обилия прогнивших и проржавевших дыр в настиле, лежащем поверх гигантских свай, вбитых в дно океанского мелководья. Местные выливали в них нечистоты и вываливали бытовые отходы: никакой канализациооной системы на Черном Рифе не существовало. Ее роль исполнял океан.
Никто из попадавшихся им навстречу вооруженных пиратов — небитых мужиков в потертых брезентухах с болтающимися на поясе катанами или топориками — не выглядел слабаком или человеком робкого десятка, но все они, завидев Касимо сотоварищи, торопливо уступали им дорогу. Местные боялись адмирала-префекта Мутэ Юдзи и его людей.
Там, где власть теряет силу, мгновенно расцветает анархия. Правитель должен держать подданных в кулаке, ни при каких обстоятельствах не ослабляя хватки, иначе совсем скоро он потеряет и свое положение, а часто, как нас учит история, и свою жизнь. В государственной системе нет никакой свободы, существует лишь ее иллюзия, призванная внушать людям, что они не угнетены. И Наруто считал, что по-иному и быть не может.
'Воинствующим свободолюбцам, — говорил ему как-то эро-сеннин, — стоит уяснить одну вещь: тот, кто слишком уповает на сознательность простого народа, рано или поздно вынужден будет признать страшную истину. Воля воспринимается ими как вседозволенность, а свобода — как Хаос. Да, ЧЕЛОВЕК разумен. Но ЛЮДИ глупы, эгоистичны и несознательны. Кто любит твердить всем и каждому о своих правах, весьма неохотно вспоминает про свои обязанности'. Наруто, правда, ни хрена не понял, но сообразил, что если даже эро-сеннин боится бабке Цунаде слово поперек сказать, но и ему стоит поостеречься.
