— Иди, говорю...
Ушла, бормоча что-то.
Сова за окном ухала. Никак не удавалось понять, справа или слева доносится голос, к беде или к счастью.
Сайэнн задремала уже на рассвете, но ненадолго, а проснувшись, велела все разузнать о нежданном спасителе.
— Должна я ему куртку вернуть, или нет? Недешевая вещь, — сказала довольно резко, и пожалела о тоне.
— Да я ж разве спорю? — удивилась Минору. — А вам вот послание от господина, просит приехать завтра. Не знаю только, не приболеете ли...
— Я на днях была в крепости. Зачем мне туда снова?
— Так это... его день рождения скоро. Забыли?
— Как же ему уже много лет... Гонец еще здесь?
— Где ж ему быть, дожидается.
— Пусть передаст, что я нездорова.
Поутру Минору поила ее медовыми отварами, приговаривая, что больше одну верхом не отпустит.
— Надо будет — заплачу сыновьям соседа, пусть сопровождают!
— Этим болванам?
— Да уж поумнее вас! В начале месяца Чирка купаться в горном ручье!
— Уже почти середина, — улыбнулась Сайэнн. — Как, удалось что-то узнать о... том человеке?
— Пока нет, госпожа. Верно, он из разбойников.
— Да-да, и живет в пещере под камнем... Брось молоть чушь. Просто поселился у кого-то из местных, а не в гостинице. И заметить его здесь не успели.
Сидеть дома было невмочь, а к лошадям сейчас не подпустили бы даже погладить — вдруг обманет конюха, уговорит оседлать? Поэтому от надзора Минору улизнула в вишневый садик в богатой части села. Все как положено, староста постарался, вдохновленный некогда виденным в ближайшем городке — берега маленького пруда обрамляет камень, через пруд перекинут ажурный мостик, под деревьями скамейки стоят... Скоро, наверное, тут очень красиво будет. Вот все зацветет...
Тоска сердце сдавила. Разумеется, зацветет. И разумеется, увидит Сайэнн розоватую пену лепестков, и опадание их увидит. Куда ей деться отсюда? Не как в родном доме, где любила смотреть на весенний сад, а скорее, как сосланные на выселки женщины она тут живет.
И никто не будет говорить ей на ухо слова, которые говорят девушкам теплыми вечерами, когда сверху звездные россыпи, а на плечи и волосы падает цветочный шелк.
Командир Таниера, верно, мог бы и сказать, если б она очень-очень попросила, да еще и написала, что говорить — но она не попросит, а он, к счастью, сам не пытался, лучше пусть дарит подарки. И самый лучший подарок это смешная ее свобода — проехать несколько часов верхом по горной дороге...
И даже сейчас не одна — у выхода ждет слуга. Спасибо хоть согласился не ходить по пятам, а то ведь Минору ему страшнее хозяйки.
Стылой была скамейка, на которой пристроилась, глядя на пруд. Нет, зачем себя обманывать — ни красоты здесь сейчас нет, ни уюта. Собралась уже встать, как не то услышала, не то угадала легкие шаги.
— Госпожа, рад видеть, что ледяная вода вам не повредила.
Стоит, касаясь ладонью ствола; темно-серая запашная рубаха, как у охотников, плотная шерстяная; другая под ней — видно края рукавов и ворот — цвета талого снега. У ручья не успела рассмотреть, как и у святилища. Он, похоже, не из богатых, ничего на замену отданного не надел, но одежда добротная, новая.
— Это вы... — голос подсел, будто глотнула ледяного питья.
И что в этом человеке так зацепило-то... Если разобрать, то в крепости пара офицеров будет красивей, да и старший сын старосты — они как раз того типа внешности, что нравится ей, другие совсем. Но ни разу при встречах с ними не бросало то в жар, то в холод. Все-таки простудилась, наверное...
— Куртка ваша... я позову слугу, пусть принесет.
— Оставьте ее за воротами. Сейчас нет смысла устраивать беготню... и тепло, — улыбнулся так, что уж точно солнце выглянуло и согрело — не только Сайэнн, но заодно, кажется, и скамейку.
— Я искала, кто вы, хотела поблагодарить.
— Снова? Ваши слова слышать приятно, но я не заслужил столько. Придется сделать что-то еще, — стоит, смеется, и поглядывает на пруд, будто хочет скинуть ее туда, чтобы опять вытащить. И Сайэнн не удержалась, засмеялась тоже.
— Но кто вы?
— Я здесь по делу. Но сегодня не хочется ничем заниматься...
Ветерок поднялся, принес далекий рокот барабана и надрывный всхлип дудки. Заметив, как молодая женщина удивленно повернулась на звук, пояснил:
— Готовятся к представлению. Ваше село посетили актеры.
— Мне никто не сказал.
— Пришли на рассвете, их четверо, не знаю, что покажут. Обычно такие маленькие труппы умеют многое, чтобы всем угодить. Вы любите бродячих артистов?
— Я? Нет... то есть не знаю, господин Таниера всегда говорил, женщинам негоже глядеть на такие вот представления. Шутки там грубые, да и сюжеты сценок... В городах, в театрах для знатной публики другое, но здесь...
— Грубые? Может быть... Но они близки людям, они о том, что составляет их жизнь.
— Жизнь простых земледельцев, ремесленников.
— Которые сами как земля, без нее никуда ... Но зато ведь такие актеры свободны на представлении и дарят эту свободу другим. У них нет долга, который обязывает — только зрители и их любовь. Но вам, госпожа, все это незачем слушать, неинтересно...
— Нет, говорите! — Сайэнн подалась вперед, и сразу назад: — Ох... за мной идут, кажется... может, я и приду на представление. Может быть, я просто ошиблась.
— Тогда почему бы не составить свое собственное мнение? Они начнут вскоре — после полудня, и с перерывами будут работать до вечера, — теплой насмешкой блеснули глаза. Необидной, не как у господина Таниеры — мол, маленькая глупая женщина, тебе ничего не понять. Нет, он сам предложил — смотри, и реши...
— И вы придете туда?
— Да, часа через три.
Слуга появился на дорожке, а с ним служанка Мирэ, верная, но далеко не такая близкая, как Минору.
— Сейчас мне пора, — Сайэнн нехотя поднялась. — Может быть... мы увидимся.
Ничего не сказал, только наклонил голову в знак прощания, а взгляд из-под упавшей челки снова блеснул весельем.
По дороге не выдержала, оглянулась — его уже не было.
То ли слуга, то ли Мирэ, разумеется, рассказали Минору. Женщина хмурилась.
— Негоже это — вот так заводить знакомство.
— Ты думаешь о нем что-то плохое?
— Я его не знаю, госпожа. И вы не знаете.
— Он спас мне если не жизнь, то здоровье точно.
— Любой мужчина помог бы выбраться из реки красивой девушке.
— Вряд ли он мог с берега разглядеть, красива ли я. Думаешь, бросил бы меня обратно в ту лужу, окажись я страшна, как демон кошмаров?
— Ну, ладно, ладно... и все же ведите себя разумно.
...Идти, не идти? А если придет, как полная дура, а его там не будет? С другой стороны, не ходить — это заранее расписаться, что прав был ее покровитель, и зачем глупой женщине составлять свое мнение о чем-то, помимо нарядов?
В комнате было прохладно — окно приоткрыто. Сидя в одной нижней рубашке, оставлявшей руки открытыми, Сайэнн на столике выстраивала игральные комбинации из сушеной айвы. Медовое питье осталось нетронутым и остывало, стыли и лепешки.
— Да что ж вы творите! — вошедшая Минору хлопнула узорным ставнем, нависла над подопечной, несмотря на невысокий рост.
— Так уж вам хочется заболеть! — набросила ей распашное домашнее платье на плечи, сурово проследила, чтобы руки были вдеты в рукава. Продолжила хмуро:
— И что за игры с едой? Что творите-то, госпожа! Их есть надо — через весь округ, через всю провинцию везли, а вы по столу гоняете!
— Пфф...
Девочка предупреждающе кашлянула за дверью, принесла платье.
— Вот, госпожа, какое вы пожелали...
— Куда это вы? — Минору прищурила и без того чуть удлиненные глаза.
— Посмотреть представление...
— Давно ли вас площадные шуты интересуют?
— В этой глуши я скоро граблями и прялкой заинтересуюсь, — Сайэнн смахнула в миску айву, — На, убери, не хочу.
— И он там будет?
— Мне почем знать...
На всякий случай лицо отвернула — и вовремя, к нему прилил жар. И к плечам, и к шее.. да что ж такое, верно, сейчас вся пунцовая.
— Иди пока лучше... согрей мне питье. Это совсем остыло.
Платье выбрала темно-синее с поддевом цвета голубиного крыла, неброское. Еще не хватало стать центром этого самого представления. А вот украшения можно и подороже. Хм. Вдруг украдут в толпе? Неважно, ей делать нечего получить новые, даже просить не придется, только вздохнуть горестно.
Вот подойдут — бирюзовые подвески и ожерелье. Застывшие цветы небесных фей, которые они роняют с неба под ноги смертным...
— Госпожа, не делайте этого, — Минору подкралась так тихо, что молодая женщина, как та самая фея, уронила подвеску.
— Чего "этого"?!
— Я же не слепая. И знаю вас.
— Тогда ты знаешь и какая жизнь у меня была.
— Очень хорошая жизнь, госпожа.
— Неужто? С человеком, который годится мне в отцы, на положении почти изгоя?
— Как вы можете подобное говорить! — рассердилась Минору. — С вами носились, как с золотой вазой! Нет бы в благодарность ребенка ему подарить!
— Не хочу. Я и так не свободна, а буду связана совсем. И что этот ребенок получит? В семью ему не войти, госпожа костьми ляжет, а не допустит.
— Своих-то нет у нее, так что все еще возможно...
— Невозможно! — резко ответила Сайэнн. — И отстань от меня. Если кто и ведет себя неразумно, то это он, связавшись с Нэйта. И не хлопай глазами, мы это обе знаем.
— Ничего же не решено еще, — пробормотала служанка. Пыл ее поутих. И вправду — случись что, не пожалеют и Сайэнн. — Идите, если хотите, но возьмите девушку, хоть Мирэ, и осторожней все-таки, помните, кто вы.
**
Шимара никогда раньше не слышал, чтобы Суро так, простонародно выражаясь, орал. Изливал гнев в воздух, не заботясь, что поблизости не только пара верных людей, но и слуги за стенами его покоев тоже, считай, рядом. Не слышал, и сейчас поддерживал его полностью: просто взять и придушить наследника не получится, хотя, может, все-таки стоит?
Макори не захотел ждать.
Конечно, этот удар ножом Тагари был запланирован. Но, демоны его задери, не сейчас! А когда свершится переворот, когда Отряды Атоги подоспеют и возьмут Срединную, а сам он отправится на север на замену убитому генералу.
Макори решил, что отец преступно тянет, родина в опасности, а его самого задвинули в глухую крепость. Не менее преступно.
— Я ему башку сверну, — рычал Суро, опираясь о стол и наклонившись вперед.
Шимара грустно поддакивал.
Этот... молокосос вправду, что ли, надеялся возглавить войско взамен Тагари? Или что Атога туда резво на крыльях перелетит? Или еще что-нибудь?
Или... или произошло то, о чем Суро сейчас не подумал. Кто-то сбил с толку Макори, страдающего без дела, подал ему неверный сигнал. И этот кто-то живет с ними в одном городе и суть будущей интриги неплохо себе представлял.
Так что может не Макори шею свернуть, а послу?
Или... досмотреть это представление до конца, не влезая?
**
Жизнь в монастыре Черного дерева, Эн-Хо, легче не становилась, и продуктов оставалось все меньше, но беженцы теперь приходили реже, а весенний, сладковато-свежий, хоть и холодный пока ветер все чаще вызывал улыбки на лицах. И вести долетали обнадеживающие — войска генерала оттеснили чужаков от стен крепости и понемногу отодвигают к горам Эннэ. А там и крепости Ожерелья, хоть сейчас и полупустые, и граница недалеко.
Нээле тоже теперь нередко улыбалась, хотя сны опять начали ее тревожить. После недавнего, странного, каждую ночь стали приходить короткие видения — то кровь на камне прямо перед носом — казалось, и проснувшись могла дотронуться; то чужие голоса в тумане...
Монахи, которым рассказывала, советовали пить больше успокаивающих отваров, а меж собой — как-то Нээле случайно услышала это — толковали, попала к ним просто девушка впечатлительная или сновидица с неразвитым даром, может и вовсе не случайно ее сюда привела судьба. И как бы проверить это, раз пока им никакого знака.
Монахи были всюду, как воробьи — такие же невзрачно-коричневые и такие же неинтересные взгляду; он соскальзывал с фигур в широких одеяниях. Вот оно, истинное служение — становиться совсем незаметным для мира, но при этом делать для этого мира все, на что способен...
Жаль только для Нээле не могли сделать одного — избавить ее от тревог.
Но, какими бы ни были ночи, дни проходили довольно радостно. Только не для Мухи, страдавшего, что захватчиков победят без него.
— Я бы хоть к обозу войска пристроился, — говорил он.
— Пока в одиночку доберешься до Трех дочерей, будет лето, и, даст Заступница, уже все закончится, — терпеливо отвечала Нээле. Когда беседовали так, обычно чистили какие-нибудь корни, или мыли полы: девушка уже привыкла к маленькому помощнику.
— Можно дойти до Сосновой, — возражал Муха. — Оттуда новобранцы уходят воевать.
— Оттуда тебя точно прогонят. К отряду, который спешит, хвостиком не пристроишься.
Для Нээле эти беседы были чем-то вроде ритуала, подтверждающего храбрость мальчика. Для Мухи — она не знала.
Сейчас закончили нарезать коренья-приправы для супа — монастырским поварам приходилось готовить много. Работали на кухонном дворе, пристроившись у большого стола. Раньше за ним только готовили пищу, а сейчас и кормили беженцев.
Корзина, объемная, оказалась довольно легкой — девушка отослала Муху, решив, что сама донесет.
У порога кухни играли дети, несколько маленьких девочек. Ждали обеда. Одновременно подняли голодные глаза на нее — и снова вернулись к игре. Немудреные куклы, из одетых в лоскуты деревянных чурочек. У Нээле в детстве была похожая, но разряженная, как принцесса — мать постаралась, подбирая ненужные кусочки тканей и расшивая их.
Девочки играли в Небесных красавиц, из тех, что летают на облаках и украшают одежды радугой. Играли, чумазые, в криво залатанных кофтах и юбках не по размеру. Хотя... кто их видел, тех красавиц, на самом деле? Поэты? Они могут воспеть любую невзрачную с виду мелочь так, что станет ясен ее истинный смысл и очарование. Может, девочки эти куда ближе к Небесам, чем придворные прелестницы...
Нээле, задумавшись, чуть не наступила себе на юбку, переступая порог; вовремя успела подхватить подол. Куклы...
Раньше бы, верно, мысль ее ушла в сторону девушек, красоты и нарядов, но сейчас ясно представились небожители, сидящие на облаках, и со смехом двигающие деревянные чурочки, изображающие человечков. Нет, сама Заступница так не играет, и Опорам не до игр, а вот небесные дети, или еще какие-нибудь добрые, но беспечные сущности, рожденные среди бесконечного блага...
У одной из беженок, смуглой неразговорчивой женщины, было необычное прошлое — она в юности служила в лавке аптекаря, который увлекался изобретением лекарств. Женщина плохо умела читать, но память у нее оказалась цепкой. Порой беженка помогала Нээле разбирать корни и травы, и разговорилась понемногу; поведала в числе прочего, как аптекарь давал ей некое зелье, после которого она то ли спала, то ли грезила наяву, но во время этого точно посещала небесные сады. До сих пор помнит нефритовую листву разных оттенков — настоящие каменные пластины, тончайшие, и то, как они звенели-шелестели под ветром. Ветер же в тех садах разноцветный.
