Письмо, с которого все началось

От таких слов они, конечно же, приуныли. Ну а что они хотели, чтобы мы с гиканьем сразу же врубились в баронетские двери? Мне в этом городе торчать тоже не то ни к чему хорошему это не приведет. В случае чего, всем достанется: и нам, и горожанам. Были случаи: шел народ против власти. И что в итоге?! Виновников колесовали да жгли на кострах, а оставшихся в живых жителей принуждали вскладчину выплачивать огромные штрафы. Короче, мало никому не казалось. Так вот и здесь — чего на рожон переть? Может без мордобоя сумеем договориться. К тому же, если баронет поймет, что дело совсем труба, он городскую гвардию и стражу со стен отзовет, и на народ спустит. Попрут они против своих, не попрут, дело десятое, но все равно заваруха начнется — будь здоров, не кашляй!

— Вы с градоначальником уже говорили? — спросила я у них.

— Так ить, нет еще, — ответил тот, что с окладистой бородой. — Не выходят, на стук не отзываются.

Ну я бы на месте баронета, тоже из дома пока носа не казала.

— Угу, — кивнула я значительно, и принялась расспрашивать их дальше. — А заболевшие-то в городе вообще есть?

— Нету, — ответил старший. — Поговаривают, что полегли лишь богатые деточки, но, по-моему, это — вранье.

— Это те, которые на охоту выезжали? — решила уточнить у них Гертруда. От ее голоса мужчины вздрогнули. Поди тут, не вздрогни! Голос у старшей сестры низкий, грудной вдобавок немного надтреснутый.

— Те самые, — опасливо глядя на нее, подтвердил третий, на похожий кузнеца мужик.

— Ясненько, — выдохнула я и, подхватив Гертруду под локоть, потянула в сторону. — Пойдем, обговорим.

Мы отошли.

— Ну что решим? — первой спросила она.

— Влезать нам в народный бунт, конечно же, идиотизм, но и дожидаться, когда же все само растрясется, у нас нет времени. Они здесь сегодня могут просто потолкаться, потом взять да и уйти. Настоящее восстание начнется, когда в городе вся провизия к концу подойдет, а до этого пока еще ой как далеко. Надо, как мы и решили, с самим Брюном потолковать.

— А он тебя послушает? — с сомнением в голосе осведомилась у меня Гертруда.

— Надеюсь что да, — ответила я. — Для начала я у него спрошу: отправил ли он гонца, сообщить властям, что в городе холера. Потом еще парочку каверзных вопросиков задам.

— А если не поможет?

— Ну, на крайний случай, я постараюсь сослаться на одну дамочку в Святом Городе, авось подействует.

— Это почему?

— Да ее все в Союзе боятся до заикания. Думается мне, что и баронет не исключение.

— Тогда пойдем, — махнула головой старшая сестра и двинулась в сторону осажденного дома, а я за ней следом.

Мы подошли к дверям, и Гертруда принялась стучаться в дверь рукояткой секиры. Грохот стоял на всю улицу. Народ, толпившийся на площади, принялся с интересом наблюдать за нами. Однако от простой долбежки проку пока не наблюдалось. Тогда я, набрав побольше воздуха в грудь, закричала:

— Именем Господа Единого и Матери Церкви откройте! — конечно, я не имела права так говорить, не было у меня полномочий, но с другой стороны кто кроме сестер это знает? К тому же подобная формулировка убийственно действует на окружающих. Вон даже толпа стихла и отпрянула подальше от дома.

Нам пришлось колотиться и голосить на всю округу еще минут десять, прежде чем на втором этаже приоткрылось окно, и из него осторожно высунулся мужичок затрапезного вида: похоже послали, кого не жалко. На лице у него был написан страх смешанный пополам с возмущением: кто посмел пользоваться столь громкими словами. Но, увидев, что стучаться именно те, кому не возбраняется, мужичонка скис и нырнул обратно. А мы выжидательно уставились на приоткрытое окно. Еще минут пять ничего не происходило, но вот из него выглянул седой старик с надменным выражением на породистом лице, важно откашлялся и зычно произнес:

— Сер Персиваль сегодня не принимают! Приходите завтра!

И уже собирался, было, захлопнуть ставни как я на всю площадь выдала:

— Если градоправитель не соизволит принять представителей Церкви немедленно, нам ничего не остается, как применить грубую силу!

Вот тут я не блефовала. Если мы втроем заявимся сюда и начнем рубить его двери, нам никто даже слова против сказать не посмеет. Мы боевые церковники, а значит городская стража нам не указ, духовенство тоже, а представителей другой бейлифатской ветви здесь что-то не наблюдается. Вдобавок, если мы не будем пытаться прорваться за ворота, стражники против нас даже пальцем не шевельнут, ведь уличенный в нанесении оскорбления словом или действием любому священнослужителю подлежит наказанию в виде отрезания языка — если словом, или повешением — если делом. Нет, естественно нас костерили в лицо, и это сходило с рук; мы ж боевые сестры — не высшие чины церковной иерархии, а вот если бы кому-нибудь треснуло в голову принародно оскорбить Папу, то все — языком не отделаешься. Тут — молись, чтобы смерть была не слишком мучительная. Неосмотрительно так же ругать кардиналов, командоров, даже епископов весьма нежелательно, могло в ответ прилететь серьезно; но вот вступить в схватку прилюдно даже с рядовыми бойцами, то смертный приговор. Тут Церковь карала строго. А с 'неприлюдно', я думаю, мы сами разберемся.

Не меняя интонации, старик произнес:

— Я так и передам, — и исчез внутри дома.

Мы снова вынуждены были стоять и ждать, когда еще кто-нибудь выглянет к нам.

— Слушай, может, поторопим их, — предложила я старшей сестре.

— Да запросто!

Герта шагнула, встала чуть сбоку от двери, перевернула секиру лезвием вверх, замахнулась и со всей мочи саданула обухом. Железко ушло в дерево пальца на три. Господь-вседержитель! Я думала, она просто постучит. Сестра тем временем чуть качнула застрявший крюк, выдернула и еще раз с размаху долбанула.

— Хорош! — замахала я рукой. — Достаточно.

Мне пришлось сделать вид, что все так и задумывалось. На этот раз Герте потребовалось большее усилие, чтобы извлечь секиру из дверного полотна. Н-да! Дури ж до хрена, вот и пользуемся. Однако ее действия возымели успех, в окошко вновь высунулся старик и немного нервно произнес:

— Сер Персиваль примет вас немедленно! — и весьма поспешно скрылся.

Почти тут же дверь немного приоткрылась, и на улицу выглянул тот самый затрапезный мужичонка, которого первым заставляли выглядывать из окна, бросил боязливый взгляд на повреждения и почтительно поклонился нам.

— Прошу, — все так же оставаясь склоненным, он шире распахнул дверь и, пятясь задом, отступил в сторону. Х-м! Однако?! В такой позе мне еще двери никогда не открывали!

Я сделала важное лицо и первой двинулась вовнутрь, Гертруда топала за мной, дыша в спину.

Нас провели на второй этаж, где в комнате с опущенными шторами, которые видимо должны были скрыть затворенные окна, сидел баронет. Антураж, конечно, они создали соответствующий: полумрак, едва разгоняемый десятком маленьких свечей, темные стены и обивка мебели, вуаль, накинутая на большое напольное зеркало. Интересно, где ж они его в такой глуши откопали и сколько оно стоит? А посреди этого мрачного интерьера, в кресле смахивающим на тронное, облокотившись на стол и рукой прикрывая глаза, сидел лично его милость сэр Персиваль. Весь его вид выражал мировую скорбь и вселенскую трагедию. Ну что ж, мы знавали и лучших комедиантов! Нас на мякине не проведешь! Уж слишком показательно, слишком наигранно вел себя барон. Мне ж видно: под этой нарочитой наигранностью скрывается обычный страх. Не ожидал баронет, совсем не ожидал, что в его городе вместе со всеми окажутся заперты боевые церковники.

Мы вошли, грохоча сапогами по голому полу (а ковры-то постелить жаба задавила), остановились посреди комнаты. Стульев или табуретов для нас предусмотрено не было. Ага! Знаем мы и этот приемчик. Окинув помещение взглядом, Гертруда сразу же отошла обратно к двери и со скучающим видом, прислонилась к косяку, а я принялась разгуливать по комнате. Боронет молчал и продолжал сидеть неизменной позе. Подойдя к зеркалу, я сдернула с него тончайшую ткань и кинула на пол. Так вот в чем финт ушами! А зеркало составное, то есть собранное из небольших прямоугольных стеклянных пластин, закрепленных малюсенькими шпеньками в общей раме. Я внимательно принялась его разглядывать, провела пальцами по поверхности. Баронет положения не поменял. Ну что ж пойдем дальше. Подошла к окну, отдернула занавесь — точно закрыты. Короче, я принялась разгуливать по комнате с совершенно невозмутимым видом и рассматривать все, что мне попадалось на глаза: поковыряла узоры пальцем на мебели, простучала стены, вытворяла все, что мне вздумается.

Баронет, так и сидевший неподвижно с трагической миной на лице, при всех моих действиях, выглядел по-идиотски.

Тут Гертруда откашлялась, и хрипло спросила:

— Ну? Долго здесь еще драма века разыгрываться будет?

Его милость словно ждал этого момента. Он отнял руку от лица, тяжело и прерывисто вздохнул и поднял глаза на нас.

— У меня сын болен, можно даже сказать умирает, — с трагическим надрывом в голосе выдал он. Н-да, переигрывает.

— Угу, угу, — рассеяно покивала я, старательно пытаясь отковырять кусочек штукатурки от стены. — А зеркальце вон то, — я указала большим пальцем себе за спину. — Где брали?

— Вы что не понимаете?! — вот тут баронета перекосило. Неужели он думал, что его глупый спектакль меня введет в заблуждение? — У меня сын умирает, а вы про какое-то зеркало спрашиваете!

— А что? — я повернулась и пристально посмотрела на Брюна. — По-моему мой вопрос гораздо важнее и интереснее, чем мнимая холера вашего чада.

— Почему мнимая?! — баронет вскочил из кресла. Эк его! Значит точно, болячка не настоящая, иначе он бы так не суетился. Если б его дитё болело на самом деле, он бы злился, а не возмущался, что я де посмела усомниться в его словах. — Вы... Как вы можете так говорить?!

— Сидеть! — рявкнула я, резко поменяв манеру общения.

— Что вы себе позволяете?! — взвизгнул он.

— Сидеть! — я добавила в голос еще больше металла. — Когда твой выродок народ по лесам гонял, он был здоров как лось! А сейчас почему-то решил заболеть?!

Я принялась давить на него. Мне просто необходимо было выбить почву у баронета из-под ног, поскольку по закону он прав: раз есть подозрение на холеру — ворота должны быть на запоре. И точка!

А баронет тем временем с недовольным видом плюхнулся обратно в кресло, отчего оно отчаянно заскрипело. Ничего себе курдюк отъел! И принялся теребить руками подолы жупона, ерзать в кресле, выдавая тем самым, что нервничает.

— Разожрались тут не в меру без пригляда Матери-Церкви, распоясались! Страх потеряли! — я вновь принялась расхаживать по комнате, демонстративно положив руку на висящий у пояса фальшион.

Однако мои незамысловатые нападки на него не подействовали, помнит скотина — кто в доме хозяин. Приняв надменную позу, баронет попытался насколько возможно грозно мне возражать:

— Как вы смеете меня оскорблять?! В городе заразная болезнь, эпидемия холеры, от которой вдобавок пострадал мой родной сын. Я, несмотря на это, неукоснительно выполнил все требования и предписания Церковных властей. А вы?!

Задолбал уже, ей Богу, со своей патетикой! Думает, что если так будет себя вести, то я куплюсь на его побитую молью невинность? А быть может полагает, я не смогу его дожать? Наивный. Засиделся ты в своей глуши, баронет ох засиделся! Забыл: грозный вид и громкие окрики на таких как мы не действуют.

— А как насчет гонца? — продолжила гнуть я свою заранее спланированную линию разговора.

— А что гонец? Причем здесь гонец? — чего он так засуетился? Вопрос-то прост дальше некуда.

— Как причем?! — произнесла с самым грозным видом. — Отсюда должен был поехать гонец. И я вас спрашиваю про гонца, того самого гонца! — ой, как бредово звучит!..

Чего ж он так взволновался, казалось бы, из-за простого факта? Отправь послание, что в городе холера, подержи пару недель ворота на запоре и все, больше ничего не нужно. Все равно — глушь...

Однако сер Персиваль спал с лица, и даже щека у него дернулась от нервного тика.

— Ну?

— Ну...А... Он поехал дальше... — промямлил тот.

На мгновение я впала в ступор, не понимая, что же такое выдал мне сейчас баронет. Но разговор все же следовало продолжать, чтобы он не успел перехватить инициативу в свои руки.

— Правда? — с издевкой поинтересовалась я; надо же мне было хоть что-то сказать. Однако меня тут же осенило: и я продолжила разговор уже в прежней манере, то есть холодно и жестко: — А может быть, он никуда и не поехал?

Похоже, градоправитель все же не исполнил всех наложенных на него обязанностей. Уже хоть что-то! Кажется я на правильном пути. Но у баронета отчего-то задрожали руки, и он вынужден был сцепить их в замок. Странная реакция, по идее он не должен так сильно дергаться. Я бы на его месте тут же сказала, что гонец отправляется сей миг, а не пыталась бы справиться с дрожащими пальцами.

— Нет, нет, — принялся уверять меня он, причем чересчур уж яро. — Совершенно точно, он поехал дальше!

Так, речь точно идет не о сообщении в магистрат. А о чем? Интересный разговорчик у нас вырисовывается!

Знать бы мне, что имеет в виду баронет, произнося такие странные речи. Но раздумывать некогда, продолжим.

— Ой ли? — я изогнула бровь. Надо его еще чем-нибудь давануть. — А как отнесутся там, — я указала в потолок, — Наверху, когда я сообщу им о гонце? — я принялась тыкаться вслепую, в надежде разобраться в ситуации. — Такое важное сообщение, такой срочный пакет.

Неожиданно баронет рухнул на колени, подполз ко мне и попытался обнять за ноги. Ничего себе номер! Похоже, решил, что мне все известно, вот и кидается об пол. Но ведь из-за простых бедолаг я ему сейчас ничего не сделаю. Зачем этот спектакль? Я отступила назад, чтобы Брюн чего доброго не ухватился за меня, а тот пополз за мной следом и запричитал:

— Пощадите, дитя глупое, неразумное, не соображал что творит! Он вообще не виноват, его заставили!

На меня словно озарение снизошло! О-о-о! Да тут все куда серьезнее, чем кажется! Похоже, деточки завалили в лесу не приблудного нищего, а государственного посыльного. Оттого-то так и тщился уверить меня его милость, что гонец поехал дальше. Вроде как уехал, но на самом деле, теперь нигде и никогда не объявится, потому как зарвавшиеся от безнаказанности малолетние подлецы, наткнулись на него в лесу и решили покуражиться.

В раздумьях я села в баронетское кресло, а тот все так же на коленях двинулся ко мне, сцепил руки просительно и проскулил:

— Не губите, единственный наследник ведь...

Я молчала и думала, как мне быть. С моей последней догадкой все становилось на свои места: если поначалу я недоумевала, почему же баронет так поспешно затворил ворота. Конечно, в случае приезда чиновников Церковного Союза градоправителя за 'невинные' забавы его сыночка по головке не погладят, но и смертельного ничего не случилось бы. Дал бы на лапу и откупился, ведь диаконы и викарии тоже люди. А вот если деточки порезвились с гонцом, везшим какие-то важные бумаги, то гипотетический визит проверяющего, превращался в реальную миссию дознавателей. Есть тут от чего занервничать. Холера — это прекрасный повод закрыть ворота, не пустив тех в город, и наилучший способ избежать расспросов. Умно, ничего не скажешь. Так народ пока бы раскочегарился, глядишь или слухи сработали бы, или церковники как приехали, так несолоно хлебавши и уехали. Прокол получился лишь в одном — мы оказались заперты в городе вместе со всеми! Теперь же мне надо все провернуть так, чтобы баронет ворота открыл. Так как он считает, что все подробности происшествия мне известны, то мне следует по максимуму этим воспользоваться. Пообещаю-ка я ему закрыть глаза на все это дело, прикинувшись, что не нашего ума это дело, глядишь, выгорит, и он откроет город. Может и сработать, а может быть и нет. Если и сработает, то немалые шансы получить от баронета вдогонку пяток арбалетчиков, которые положат нас на первом же привале, во избежание распространения ненужной информации. Все сложно. Н-да! Ситуация складывается как в притче про тигра, которого держат за уши!.