— Если ты... или он... не против.
— Только не он, — уверила она меня. — Ему ничто так не понравится, маленький тщеславный поросенок. Джоани! Фелисите! Пойдите и приведите малыша, ладно? Он нужен на улице, у витрины.
Фелисите и Джоан — или дьявольские кошечки, как называл их Джейми — охотно побежали: им нравились представления Анри-Кристиана почти так же, как и ему самому.
— Пойдем, Помпончики! — позвала Джоан, придерживая дверь на кухню. Румяный и улыбающийся во весь рот Анри-Кристиан опрометью кинулся наружу, покачиваясь из стороны в сторону на коротеньких кривых ножках.
— Оп-ля, оп-ля, оп-ля! — кричал он, направляясь к двери.
— Оденьте ему шапочку! — крикнула Марсали. — А то ветер в уши надует.
День был солнечный, но ветреный, а Анри-Кристиан имел склонность к ушным инфекциям. Поэтому у него имелась вязаная шерстяная шапочка в белую и голубую полоску, украшенная рядом из красных помпончиков; она завязывалась под подбородком. Брианна связала ему эту шапочку, и, увидев ее, я почувствовала, как слегка сжалось сердце — теплом и болью одновременно.
Девочки взяли братишку за руки, Фелисите, потянувшись в последний момент, схватила с вешалки старую фетровую шляпу своего отца, чтобы собирать в нее монетки, и все вместе они вышли на улицу под радостные возгласы и свист толпы. Сквозь окно мне было видно, как Джоан убрала с уличного стола выставленные напоказ книги, а Фелисите взгромоздила на их место Анри-Кристиана. Сияя от удовольствия, он развел в стороны свои коротенькие сильные руки и изысканно поклонился сначала в одну, затем в другую сторону. После чего, согнувшись, поставил ладони на столешницу и с потрясающе контролируемой грацией встал на голову.
Я не стала досматривать остальное его представление — большей частью оно состояло из танцев и брыканий, перемежаемых кувырками и стойками на голове, но яркая индивидуальность и гномья фигура Анри-Кристиана придавали выступлению очарования. Он мгновенно переместил толпу от окна, а именно этого я и хотела.
— Давай, Йен, — скомандовала я и вернулась к работе. Под мерцающим светом от зеркальца поле деятельности стало видно немного лучше, и мне практически сразу же удалось ухватить зуб. Но тут возникли сложности: зуб был сильно разрушен, и весьма вероятно, что, когда я начну его выворачивать, он может сломаться, а не вытащится весь. А уж если это произойдет...
Но не произошло. Послышался тихий приглушенный треск, когда корни зуба отделились от челюстной кости, и я уже держала крошечный белый предмет — целый.
Напряженно наблюдавшая мать ребенка вздохнула и немного расслабилась. Маленькая девочка тоже вздохнула и сползла по спинке стула. Я снова проверила — ее пульс был прекрасным, разве что дыхание стало поверхностным. Скорее всего, она проспит до...
И тут мне в голову пришла мысль.
— Знаете, — несколько нерешительно сказала я матери, — я могу вырвать еще один или два зуба, и ей не будет больно. Взгляните... — я отодвинулась в сторону, приглашая ее посмотреть. — Эти... — я коснулась не выпавших молочных клыков, — их нужно срочно удалить, чтобы позволить зубам за ними занять свое место. И вы, разумеется, видите эти передние резцы... Так вот, я удалила верхний передний коренной слева; если я удалю такой же справа, думаю, что, возможно, ее зубы чуть-чуть сместятся, чтобы заполнить пустое пространство. А если вы сможете убедить ее нажимать языком на передние резцы всякий раз, как только она об этом вспомнит... — разумеется, это никоим образом не была ортодонтия, и риск инфекции был высоким, но мои руки так и чесались сделать это: бедный ребенок выглядел, словно летучая мышь-людоед.
— Хм-м-м-м, — произнесла мать девочки, хмуро вглядываясь в рот своей дочери. — Сколько вы мне за них дадите?
— Сколько... Вы хотите, чтобы я вам заплатила?
— Это прекрасные, здоровые зубы, — тут же ответила мать. — Зубодер в порту может дать мне по шиллингу за штуку. А Глории понадобятся деньги для приданного.
— Приданного? — повторила я, опешив. Мать пожала плечами.
— Вряд ли кто-то возьмет бедняжку за красивое личико, не так ли?
Я была вынуждена признать, что, скорее всего, это правда: даже не принимая во внимание плачевное состояние зубов, назвать дитя простушкой уже было бы комплиментом.
— Марсали, — позвала я. — Есть у тебя четыре шиллинга?
Золото, вшитое в подол моей юбки, тяжело качнулось вокруг моих ног, но я не могла использовать его в данной ситуации.
Удивившись, Марсали повернулась от окна, сквозь которое приглядывала за Анри-Кристианом и девочками.
— Нет, наличных нет.
— Все в порядке, тетушка, у меня есть немного денег, — Йен отложил зеркальце и полез в спорран, откуда достал пригоршню монет. — Имейте в виду, — сказал он, сверля женщину тяжелым взглядом, — вы не получите больше трехпенсовика за каждый здоровый зуб... и уж точно не больше пенни за молочный.
Нимало не смущаясь, женщина высокомерно посмотрела на него.
— Вот он — скупердяй-шотландец, — сказала она. — Даром что с татуировками, как у дикаря. Тогда по шесть пенсов за каждый, ты, жадюга, который за пенни удавится!
Йен широко улыбнулся, демонстрируя свои прекрасные зубы, которые, если и не были совсем ровными, но находились в отличном состоянии.
— Собираетесь отнести ребенка вниз к набережной и позволить тому мяснику разорвать ее рот в лохмотья? — поинтересовался он любезно. — Там она уже проснется, вы же понимаете. И будет кричать. Три.
— Йен! — сказала я.
— Ну, я не позволю ей обмануть тебя, тетушка. Мало того, что она хочет, чтобы ты выдернула девочке зубы задаром, так еще и требует заплатить ей за оказанную честь!
Ободренная моим вмешательством, женщина, выставив вперед подбородок, повторила:
— Шесть пенсов!
Привлеченная препирательством Марсали подошла и заглянула в рот девочки.
— Вы не найдете для нее мужа меньше чем за десять фунтов, — без обиняков сообщила она женщине. — Не с такой наружностью. Мужчина испугается, что его покусают, когда он будет ее целовать. Йен прав. На самом деле, это вы должны заплатить за услуги двойную цену.
— Вы согласились заплатить, когда пришли сюда, так ведь? — нажимал Йен. — Двухпенсовик за то, чтобы вырвать зуб — и моя тетя согласилась на это исключительно из жалости к ребенку.
— Кровопивцы! — воскликнула женщина. — Правду говорят — вы, шотландцы, с глаз мертвеца пенни подберете!
Определенно, все это быстро не уладится: я чувствовала, что и Йен, и Марсали настроились на то, чтобы приятно провести время, поочередно торгуясь с женщиной. Вздохнув, я забрала зеркальце из рук Йена — чтобы вытащить клыки, оно мне не понадобится. А к тому времени, когда я примусь за верхний коренной справа, Йен, возможно, снова сможет уделить мне свое внимание.
По правде говоря, клыки были делом простым: молочные зубы почти не имеют корней, да еще и готовые выпасть — вероятно, я смогла бы вырвать их пальцами. Один быстрый поворот на каждый зуб — и вот они удалены, десны почти не кровоточат. Довольная, я промокнула лунки смоченным виски тампоном, затем принялась обдумывать коренной.
Во рту он находился с другой стороны, а это значило, что, наклонив голову ребенка назад, я смогу заполучить немного света без использования зеркала. Я взяла руку Йена — он был так занят спором, что едва ли заметил — и положила на лоб девочки, чтобы крепко удерживать голову, а затем осторожно просунула щипцы.
На мгновение свет загородила тень и исчезла... потом возникла опять, полностью его блокировав. В раздражении повернувшись, я увидела довольно элегантного джентльмена, который с любопытством вглядывался в окно.
Я сердито на него посмотрела и жестом попросила отойти. Он моргнул, а затем кивнул, извиняясь, и шагнул в сторону. Не дожидаясь дальнейших вмешательств, я согнулась, накрепко вцепилась в зуб и выкрутила его одним удачным движением.
Удовлетворенно напевая себе под нос, я капнула виски на кровоточащую дырку, затем, наклонив голову девочки в другую сторону, мягко прижала тампон к десне, чтобы помочь освобождению нарыва от гноя. Ощутив внезапную характерную вялость в шаткой шее, я замерла.
Йен тоже это почувствовал и, прервавшись на середине предложения, удивленно на меня взглянул.
— Развяжи ее, — сказала я. — Быстро.
Он в одно мгновение ее освободил, и я, схватив под руки, положила девочку на пол: голова у нее болталась, как у тряпичной куклы. Не обращая внимания на встревоженные восклицания Марсали и матери ребенка, я отклонила назад голову малышки, вытащила изо рта тампон и, зажав пальцами ее нос, приложилась ртом к губам, приступив к реанимации.
Это похоже на то, как надуваешь маленький тугой воздушный шарик: неподвижность, сопротивление, а потом, наконец, грудина поднимается. Но ребра не растягиваются, как резина, и вдувать не становится легче.
Пальцы другой руки я держала на шее девочки, отчаянно прощупывая пульс на сонной артерии. Вот... Показалось?.. Нет, есть! Хоть и слабенько, но ее сердечко продолжало биться.
Вдуваю. Пауза. Вдуваю. Пауза... Я почувствовала слабое движение от вдоха — худенькая грудка самостоятельно поднялась. Слыша, как в ушах стучит кровь, я ждала, но ее грудина больше не двигалась. Вдуваю. Пауза. Вдуваю...
Грудь снова трепыхнулась, и на сей раз продолжила подниматься и опускаться сама. Я села на пятки: мое дыхание участилось, а на лице выступил холодный пот.
Мать девочки стояла и пялилась на меня с открытым ртом. Словно в легком тумане я отметила, что состояние ее зубов было вполне приличным. Бог знает, как выглядел ее муж.
— Она... с ней?.. — спросила женщина, моргая и переводя взгляд с меня на свою дочь.
— С ней все хорошо, — сказала я решительно и медленно встала, чувствуя, как кружится голова. — Только она не в состоянии идти, пока не выветрится виски. Думаю, все будет в порядке, но девочка снова может перестать дышать. Кто-то должен за ней присмотреть, пока она не очнется. Марсали?..
— Да, я положу ее на кушетку, — ответила Марсали, подходя, чтобы взглянуть. — А, вот и вы... Джоанни, не посмотришь немного за бедной девочкой? Ей нужно полежать в твоей кроватке.
Домой вошли хихикающие раскрасневшиеся дети с полной шляпой мелких монет и пуговиц, но, увидев на полу девочку, они тоже поспешили взглянуть на происходящее.
— Оп-ля, — произнес впечатленный Анри-Кристиан.
— Она умерла? — более практично спросила Фелисите.
— Если бы она умерла, маман не просила бы меня за ней присмотреть, — отметила Джоанни. — Ее же не стошнит на мою постель, да?
— Я подложу полотенце, — пообещала Марсали, присаживаясь на корточки, чтобы подхватить девочку. Но Йен опередил ее, бережно поднимая ребенка.
— Раз так, мы возьмем с вас двухпенсовик, — сказал он матери. — Но отдадим все зубы задаром, да?
Ошеломленная женщина кивнула, затем вслед за толпой направилась в заднюю часть дома. Послышался топот множества ног, которые поднимались по лестнице. Но я за ними не пошла, потому что мои собственные ноги подкосились, и я как-то неожиданно села.
— С вами все в порядке, мадам?
Подняв глаза, я увидела элегантного незнакомца, который вошел в типографию и с любопытством смотрел на меня.
Я взяла полупустую бутылку виски и сделала из нее большой глоток. Алкоголь обжигал, словно сера, а на вкус был как обугленные кости. Из глаз брызнули слезы, я с шумом выдохнула, хоть и не закашлялась.
— Прекрасно, — прохрипела я. — Абсолютно прекрасно, — я прочистила горло и рукавом вытерла слезы. — Чем могу помочь?
Выражение легкого удовольствия скользнуло по его лицу.
— Зуб мне вырывать не нужно, что, вероятно, к лучшему для нас обоих. Однако... вы позволите? — он вытащил из кармана плоскую серебряную фляжку и, передав ее мне, сел. — Полагаю, это, вероятно, чуть более подкрепляющее, чем... то, — немного наморщив нос, он кивнул на откупоренную бутылку виски.
Я открыла фляжку, и, словно джинн, наружу выплыл полноценный аромат очень хорошего бренди.
— Благодарю, — коротко сказала я и, закрыв глаза, выпила. — В самом деле, большое спасибо, — добавила я, открывая их мгновением позже. И правда, подкрепляющее. Тепло сконцентрировалось у меня в центре и, словно дым, заструилось по моим конечностям.
— На здоровье, мадам, — сказал он и улыбнулся.
Джентльмен определенно был денди, да к тому же из богатеньких: множество кружев окутывало его персону, золотистые пуговицы на жилете, пудреный парик и две черные шелковые мушки на лице — у левой брови звездочка и вздыбленный конь на щеке. Наряд не из тех, которые часто встретишь в Северной Каролине, особенно в эти дни.
Я подумала, что, несмотря на все эти наслоения, он был красивым мужчиной. Лет сорока или около того, мягкие темные глаза, в которых поблескивал юмор, и нежное, чувственное лицо. Его английский был весьма хорош, хотя в нем явно слышался парижский акцент.
— Имею ли я честь обращаться к миссис Фрейзер? — спросил он. Я увидела, как его взгляд скользнул по моей возмутительно непокрытой голове, но вежливый джентльмен ничего не сказал.
— Что ж, так и есть, — сказала я неуверенно. — Но я могу оказаться не той, кто вам нужен. Мою невестку тоже зовут миссис Фрейзер, это типография принадлежит им с мужем. Так что, если вы хотите что-нибудь напечатать...
— Миссис Джеймс Фрейзер?
Я инстинктивно сделала паузу, но ответить как-то иначе было невозможно.
— Да, это я. Вам нужен мой муж? — спросила я осторожно. Люди по разным причинам хотели видеть Джейми, и далеко не всегда было желательно, чтобы они его нашли.
Он улыбнулся, глаза приветливо сощурились.
— Так и есть, миссис Фрейзер. Капитан моего корабля сказал, что сегодня утром к нему приходил мистер Фрейзер в поисках возможности уплыть.
Тут мое сердце прямо подпрыгнуло.
— О! У вас есть корабль, мистер...
— Бошан, — сказал он и, подняв мою руку, изящно ее поцеловал. — Персиваль Бошан, к вашим услугам, мадам. Да, у меня есть корабль... он называется 'Охотница'.
На миг мне показалось, что сердце буквально перестало биться, но нет — оно вновь ощутимо заколотилось.
— Бошан, — произнесла я. — Бичем?
Мужчина произнес свою фамилию на французский манер, но, услышав 'Бичем', кивнул и заулыбался еще шире.
— Да, англичане произносят эту фамилию так. Вы сказали, ваша невестка... так мистер Фрейзер, владеющий этой типографией, — это сын вашего мужа?
— Да, — снова сказала я, хоть и машинально.
'Не будь дурой, — одернула я себя, — имя довольно распространенное. Скорее всего, он никакого отношения не имеет к твоей семье!' И все же... Англо-французские связи. Я знала, что семья моего отца переехала в Англию из Франции где-то в восемнадцатом столетии — но это все, что мне было известно. Я внимательно в него вглядывалась: есть ли в чертах лица что-нибудь знакомое? Ну, хоть что-то, что я могла бы сопоставить со своими слабыми воспоминаниями о родителях, и с более яркими — о моем дяде?
Кожа белая, как и у меня, но с другой стороны, большинство представителей высшего класса имели бледный вид, потому что прилагали все усилия, чтобы закрывать лицо от солнца. Глаза гораздо темнее моих и очень красивые, но другой формы — круглее. Брови... А у дяди Лэмба брови были такой же формы? Тяжелые ближе к носу и разбегающиеся в стороны грациозными арками?..
