— Уверен, даже если к утру д'Артаньян и не придет в себя окончательно, у него достанет сил назвать адрес Констанции Бонасье, и матрос поможет ему добраться по назначению, — кивнул Атос.
— То-то же он обрадуется, когда проснется утром в Англии, да еще, может статься, в постели своей прелестницы! — Афроанжуец от души расхохотался, довольный тем, какой он есть преданный и надежный друг. Потом протяжно, раскатисто зевнул, озарив ночной сумрак яркой вспышкой своих жемчужно-белых зубов, и спросил: — Однако что же нам теперь делать?
— Возвращаться в трактир, друг мой, что же еще? Я, признаться откровенно, уже просто с ног валюсь, да и в голове — полная каша, ничего не соображаю.
— Ага! — Чернокожий мушкетер снова зевнул. — У меня тоже глаза слипаются — сил нет!
— И, кроме того, я беспокоюсь за Арамиса, которого мы беспардонно бросили в одиночестве, — подвел черту Атос.
Портос кивнул в знак согласия, и друзья направились обратно к "Золотому якорю".
Глава IX
Туманный Альбион
Одним хмурым, неприветливым утром весны 6575 года от Сотворения Мира, Вильгельм I, герцог Нормандии, гнал свои острогрудые челны через пролив Ла-Манш генеральным курсом норд-норд-ост и напряженно всматривался в туманную даль, где каждую секунду могли проступить контуры вожделенной земли. Тем же самым занималась и вся многочисленная свита герцога (приблизительно три с половиной — четыре тысячи клинков), подобно ему пребывавшая во вполне понятном приподнятом настроении.
Вильгельм направлялся в Англию, чтобы осуществить свою давнюю, можно сказать, детскую мечту стать королем.
Герцогом он стал давным-давно, целых тридцать лет назад и с тех самых пор не переставал думать о карьерном росте, ибо плох тот паж, который не мечтает стать оруженосцем, плох тот оруженосец, который не мечтает стать рыцарем, плох тот рыцарь, который не мечтает стать бароном, плох тот барон, который не мечтает стать графом, плох тот граф, который не мечтает стать герцогом, и уж совсем никуда не годится тот герцог, который не метит в короли!
Вильгельм же I был герцогом совсем неплохим и все тридцать лет своего герцогства непрестанно думал, как бы превратить свою Нормандию в королевство. Мысли у него в принципе были правильные, но социально-экономические и политические факторы, превалировавшие в данном регионе Западной Европы, не позволили Вильгельму реализовать их, и начал он самым внимательным образом изучать путеводители по окрестным странам и территориям. Долго ли, коротко ли, но добрался Вильгельм и до описаний Британских островов, начатых еще римлянами и продолженных более поздними... туристами. Описания эти произвели на него впечатление самое благоприятное. Судя по ним, были острова Британские в меру велики, чтобы, с одной стороны, не чувствовать себя стесненным, а с другой — не ждать годами, пока твои гонцы донесут твои же приказы до удаленных провинций. Население островов, с одной стороны, имело нрав храбрый и воинственный, а с другой — покорялось каждым новым агрессорам еще быстрее и охотнее, нежели предыдущим. И, наконец, от материка острова отделяло расстояние, с одной стороны, непреодолимое для шаек мелкой рыцарской шпаны, коими изобиловала эта часть континента, а с другой — легкопреодолимое для настойчивого и умелого полководца вроде него, Вильгельма. Ввиду чего, захватив острова и как следует укоренившись на них, можно будет подумать о том, чтобы вернуть обратно и свой кусочек континентальной Франции...
Тщательно изучив данную информацию и взвесив все "за" и "против", герцог Нормандский, не колеблясь более, бросил призыв по своим вассальным землям. Собрав тысячи две добровольцев, откликнувшихся на призыв, и отловив еще столько же рекрутов, пытавшихся от призыва уклониться, Вильгельм рассадил их по разнокалиберным плавсредствам, частично — собственным, частично — арендованным, частично — просто угнанным, и двинулся через Ла-Манш в направлении Англии...
И когда наконец на горизонте из белесой туманной дымки проступили контуры далекой земли, Вильгельма поразил суровый, неприступный вид высоких, крутых берегов, сложенных известняками и доломитами, очевидно, еще в третичную эпоху. В книжках, разумеется, все выглядело не так мрачно. Ох уж мне эти писатели, размышлял герцог Нормандский, рассматривая толстое покрывало тумана, укутывавшее прибрежные скалы и утесы земли, которой еще только предстояло стать Великобританией...
Герцог еще не знал, что его борьба за обладание этими землями будет не в пример более трудной и затяжной, нежели у любого из его предшественников...
Герцог еще не знал, что окаянные писатели — с полным отсутствием фантазии, характеризующим их подавляющее большинство — приклеят ему прозвище Завоеватель, с которым он и войдет на страницы всех романов и хроник, справочников и энциклопедий...
Герцог еще не знал, что попытка его потомков отхватить у Франции кусок некогда принадлежавших ему земель во главе с Нормандией положит начало самой длительной войны в истории человечества...
Зато теперь, достигнув берегов вожделенного Альбиона, герцог наконец-то в полной мере осознал, почему Альбион этот с давних пор именуют Туманным...
* * *
На шевалье д'Артаньяна, гвардейца роты господина Дезессара, известного некоторым людям восточнее Смоленска и Пскова под именем Александра Чучнева, такое озарение тоже могло бы снизойти, случись ему подобно Вильгельму I Завоевателю оказаться на палубе корабля в тот момент, когда он приближался к Туманному Альбиону.
В самом деле за пятьсот пятьдесят девять лет, разделивших прибытие в Англию двух этих достойнейших людей, ни скалы, ни утесы, ни прочий береговой ландшафт не претерпели сколько-нибудь значимых изменений. Неизменным остался и прибой, все так же весело и зло бурливший у подножия скал, и туман, пышной боярской шапкой венчавший этот пейзаж, искажая размеры и скрадывая расстояния.
Все осталось таким же, как и во времена Вильгельма I Завоевателя. Не такой уж это и большой срок — пятьсот пятьдесят девять лет.
С точки зрения геологии, разумеется...
Но, увы, шевалье д'Артаньян не имел чести сделать наблюдения, поставившие бы его на одну доску с герцогом Нормандским, ибо в тот момент, когда шхуна "Анна-Мария", одолев большую часть пролива, оказалась в видимости английских берегов, против порта Дувр, вышеозначенный шевалье находился в своей каюте и пребывал в состоянии менее всего подходящим для наблюдений за окружающей Вселенной.
Противолихорадочная микстура, воссоединившаяся в его желудке с изрядной порцией отлично выдержанного бургундского вина, повергла псевдогасконца в сон, глубиной своей приближавшийся к самой настоящей коме. Бортовая качка шхуны, всю ночь шедшей вполветра под управлением искусного капитана Лартига, была глубокой, но ровной, сильной, но не резкой, чтобы потревожить разведчика, волей судьбы и своих товарищей отправленного гораздо дальше на запад, нежели это было предусмотрено первоначальными планами Москвы.
Немногочисленный экипаж шхуны, с одной стороны, был слишком занят управлением судном, чтобы беспокоить своего пассажира, а с другой — просто полагал делать это бестактным, учитывая помимо всего прочего, что пассажир этот ни много ни мало королевский гвардеец, направлявшийся в Англию по личному распоряжению его величества. Ввиду этого за всю ночь в каюту д'Артаньяна лишь пару раз наведался матрос Пьер, чьим заботам поручил своего товарища Атос. Помня о состоянии своего подопечного, честный малый заглядывал к д'Артаньяну с ведром и половой тряпкой, полагая своим долгом поддерживать чистоту вокруг королевского посланца. Он, разумеется, не знал (как не знал этого никто западнее Смоленска и Пскова), что шевалье д'Артаньян был русским разведчиком, подготовленным к любым форс-мажорным обстоятельствам (гулянка не в счет! Ну разве это форс-мажор для русского-то разведчика?!) и выдержанным. Выдержанным как в смысле нервов, так и в смысле желудка. Даже будучи смертельно пьяным (давайте называть вещи своими именами) он не мог позволить себе пачкать интерьер.
Убедившись в этом, матрос не тревожил более покой д'Артаньяна, и тот, проспав всю ночь, не соизволил проснуться, даже когда над волнами забрезжил рассвет.
Шхуна между тем оказалась в виду английских берегов и порта Дувр, являвшегося конечным пунктом ее недолгого плавания, и шкипер Лартиг начал аккуратно лавировать, входя на акваторию порта. И хоть лавировка и в особенности последующий подход к причалу сопровождались шумом-гамом, бранью и беготней по палубе, неизбежными при таких маневрах, им также оказалось не под силу нарушить глубокий, целительный сон д'Артаньяна, благополучно проспавшего и лавировку, и подход к пирсу, и швартовку.
Лишь после того, как швартовые концы "Анны-Марии" накрепко прихватили шхуну к причалу, дверь в каюту д'Артаньяна распахнулась и на пороге появился Пьер.
— Сударь! — наклонился он к псевдогасконцу. — Проснитесь, сударь! Мы уже в Англии!
Но в ответ он услышал лишь тяжелый стон пребывавшего в полубесчувственном состоянии разведчика. Несколько мгновений матрос провел в раздумьях и, вспомнив совершенно определенные инструкции, полученные от Атоса, откинул плащ, укрывавший д'Артаньяна, ухватив того за плечи и усадил на койке.
Ощутив некоторое беспокойство и внешнюю, так сказать, агрессию в отношении своей особы, псевдогасконец застонал еще сильнее и даже попытался связать из нескольких слов предложение, которое смогло бы передать его возмущение действиями агрессора и протест против них. Попытка, однако, успеха не имела. Буквы французского языка, ставшего почти родным за последние полтора года, решительно не желали увязываться в слова, из которых впоследствии можно было бы соткать предложение. Не ясно, что уж там послышалось матросу в коровьем мычании д'Артаньяна, но, видимо, собственный жизненный опыт подсказал ему верную линию поведения, и Пьер, привалив разведчика к переборке, метнулся вон из каюты.
Вернулся он с большим медным ковшом, полным воды. Бережно поддерживая одной рукой ковш, а другой — лазутчика, матрос помог ему напиться, причем емкость уважительных размеров была при этом опустошена почти до донышка.
Напившись, д'Артаньян облегченно вздохнул и совсем было собрался снова улечься, но Пьер настойчиво тормошил его, напоминая о близости сладостного мига свидания, ради которого пылкому возлюбленному пришлось совершить грандиозное путешествие аж из самой столицы Французского королевства.
Трудно понять насколько полным было взаимопонимание, но псевдогасконец не мешал своему опекуну натянуть на него ботфорты, шляпу и плащ. Снарядив д'Артаньяна и убедившись, что тот ничего не забыл в каюте, матрос вывел его наружу и, буквально втащив по трапу, доставил на верхнюю палубу. Свежий утренний воздух, пропитанный сырым туманом и морской солью, произвели на разведчика самое благоприятное действие, заставив приподнять веки и обвести вокруг себя неверным взглядом мутных глаз.
А вокруг, пробуждаясь от короткой спячки мимолетной летней ночи, шумел и ворочался большой порт. Становились на швартовы многочисленные парусники, подобно "Анне-Марии" проделавшие свой путь под покровом темноты на крыльях ночного бриза, тянувшего с материка. Снимались со швартовов не менее многочисленные суда, чьи капитаны хотели выйти в море, воспользовавшись утренним отливом. Из трактиров, кабаков, пабов и прочих злачных мест, коими обильны все порты мира, выползали грузчики и матросы, плотники и боцманы, такелажники и парусных дел мастера, а также прочий береговой и плавающий состав, мечтавший побыстрее скоротать еще один скучный, серый день и вернуться к бурной ночной жизни под сводами питейных заведений. Поскрипывая несмазанными осями и постукивая колесами по булыжникам, на набережной суетились грузовые телеги и почтовые кареты, принявшие или, напротив, отдавшие груз, почту и пассажиров.
Именно эти кареты и привлекли внимание Пьера, когда он помог д'Артаньяну спуститься по сходням на набережную. Не на телегу же грузить господина королевского гвардейца!
Усадив разведчика на бочку, только что спущенную с борта "Анны-Марии", матрос настойчиво встряхнул его:
— Сударь! Сударь, вы меня слышите? Вы слышите меня, сударь?
Слышал д'Артаньян с трудом, поскольку нараставший с каждой минутой веселый портовый гомон отдавался в его барабанных перепонках болезненным эхом, но это не помешало ему кивнуть, отвечая на вопрос.
Довольный установленным наконец-то контактом Пьер спросил:
— Сударь, где живет ваша возлюбленная? Ваша дама, к которой вы направляетесь? Как ее найти? Вы слышите меня, сударь?
— Моя дама? — Д'Артаньян связал-таки два слова в осмысленный вопрос, подкрепив его к тому же недоуменным взглядом из-под опухших век.
— Да, сударь, ваша дама! Ваша возлюбленная, как ее найти? Ваши друзья поручили мне помочь вам добраться до нее.
Слово "друзья" произвело на лазутчика самое благоприятное воздействие, и, хотя рыжая физиономия, дрожавшая в неверном фокусе его зрения, в принципе не могла иметь никакого отношения к его друзьям, д'Артаньян напружинил свои мозги, заспиртованные, как экспонат в колбе музея естествознания, и, вспомнив, где обычно можно найти Констанцию Бонасье, ответил:
— Королевский дворец... покои ее величества... третий этаж... пятая дверь по правую руку в главном коридоре.
Понятное дело — уточнять, что вышеупомянутый королевский дворец находится в Париже, а не в Мадриде, Лиссабоне или же Лондоне, д'Артаньяну показалось излишним, ввиду полной самоочевидности этого.
Получив долгожданный ответ, матрос удовлетворенно кивнул.
Понятное дело — уточнять, что вышеупомянутый королевский дворец находится в Лондоне, а не в Лиссабоне, Мадриде или же Париже, ему также показалось излишним, опять-таки ввиду полной самоочевидности этого. Ну зачем, спрашивается, господину гвардейцу было садиться на корабль, следующий из Франции в Англию, если он стремился попасть в Испанию или же в Португалию?!
Оставив псевдогасконца блаженно дремать на бочке, Пьер кинулся сперва к одной почтовой карете, потом — ко второй, затем — к третьей. Повезло ему попытки с пятой, но все же повезло, и матрос, схватив под уздцы пару, впряженную в карету, подтащил ее вместе с экипажем к своему подопечному, невзирая на отчаянную брань кучера.
Чувствуя, что его опять срывают с насиженного места и влекут куда-то помимо воли, д'Артаньян недовольно застонал, но не успел и рта раскрыть, как оказался внутри кареты.
— А ну потеснись, мужичье! — заорал Пьер, пристраивая лазутчика на лучшее место, бесцеремонно отталкивая при этом пассажира, занявшего это место прежде. — Место господину гвардейцу! Адрес запомнил, болван?! — рявкнул он на кучера, сопровождая свой любезный вопрос парой золотых монет, взлетевших по направлению к козлам. — Королевский дворец! Покои ее королевского величества! Пятая дверь по правую руку в главном коридоре! Третий этаж!
— Да хоть четвертый, сэр! — ответил кучер, и его кнут взлетел над пегой парою.
