Дмитрий Яшенин
Кто Вы, шевалье д,Артаньян
Посвящается Ольге Песковой,
без ПК и дружеского участия которой
эта книга едва ли смогла бы увидеть свет
Глава I
Молодой шевалье и Старый Маркиз
Поздним утром 19 июля 7134 года через ворота Божанси в город Менг въехал молодой, бедно одетый дворянин. Он был похож... Ну представьте себе Арнольда Шварценеггера в восемнадцать лет: здоровенный двухметровый детина с атлетическим, мускулистым торсом, кирпичной мордой лучшего человека во Вселенной и фирменной улыбкой, накачанной в предчувствии грядущего блеска софитов.
Так вот, наш дворянин не имел с вышеозначенным Шварценеггером ничего общего, за исключением возраста. Подобно Арнольду ему тоже было восемнадцать лет. Производя впечатление юноши весьма крепкого, он в то же время не был сверх меры перегружен бицепсами и порядком не дотягивал до двух метров, хотя и коротышкой тоже не выглядел. Его лицо, обрамленное темно-русыми локонами, притягивало взгляд трогательным сочетанием тонких черт, изобличавших ум соответствующих габаритов, и нежного пушка как над верхней, так и под нижней губой. Увы, но конфигурация этих самых губ в данный момент также не блистала весельем. Ничего похожего на улыбку не было и в помине.
Складывалось впечатление, что молодой дворянин отягощен приблизительно следующей думой: "Ну вот, понимаешь, въезжаю я через южные ворота в город Менг, а что хорошего, спрашивается, может ожидать меня в городе с этаким вот названием? Да ничего хорошего не может ожидать меня в городе с этаким вот названием! Хоть через южные ворота в него въезжай, хоть через северные, а хоть через подкоп под городской стеной проползи! Либо кошель срезать решат, либо Прасковью увести надумают, а то и вовсе глотку перехватить возмечтают! В общем, как обычно. Что вообще хорошего может ожидать меня в этой стране?!".
Хотя... очень может быть, что мысли юного дворянина текли иным руслом. Тут уж наверняка ручаться нельзя.
Но как бы там ни было, приблизившись к городской страже, молодой человек, восседавший на старой кляче весьма оригинального колера, назвал свое имя и беспрепятственно оказался в городе. Под ненавязчивый аккомпанемент подков, цокающих по старинной брусчатке, юноша неспешно проследовал от ворот до Главной улицы и, усмотрев на сей улице гостиницу в высшей степени пристойного вида, спешился подле нее. Велев служке обиходить коня, он вошел в гостиницу и, сев за столик у окна, заказал германскую ветчину, половину жареной курочки и бутылку бургундского вина. Получив немедля добрый кусок ветчины вкупе с белой парижской булкой и отменным вином, молодой человек наполнил стакан и небрежным, барским жестом подозвал хозяина гостиницы.
Приблизившись к его столику, достопочтенный трактирщик склонился в идеально выверенном поклоне и выжидательно уставился на молодого дворянина. Того, судя по всему, это не вполне устроило, и он повторил свое предложение, указав на стул, стоявший по другую сторону стола. Не имевший привычки перечить своим гостям трактирщик опустился на краешек стула.
— С кем имею честь? — поинтересовался юноша.
— Мэтр Давид, — отрекомендовался трактирщик. — К вашим услугам, господин...
— Д'Артаньян. Шевалье д'Артаньян, — в свою очередь представился гость.
— Д'Артаньян? — переспросил мэтр Давид с удивлением, которое не укрылось от молодого человека.
— Что-то не так? — осведомился шевалье, заломив бровь.
— Простите бога ради, сударь! — вспыхнул трактирщик. — Но... мне всегда казалось, что Артаньян — гасконский город...
— Именно так, мсье! И что ж с того?
— Ничего, сударь! Ровным счетом ничего! — поспешил заверить его мэтр Давид, прекрасно знавший крутые нравы носителей золоченых шпор и длинных шпаг, то есть всего того, что наличествовало у его гостя. — Просто ваш язык... ну... я хочу сказать, ваш выговор, то, как вы говорите, выдает в вас скорее северянина, столичного жителя, а не... гасконца. Простите бога ради, сударь!
— Полно. — Юный дворянин небрежно взмахнул рукой, словно священник, отпускающий грехи. — Вы правы, мэтр. Я действительно вырос в столице, однако вынужден был уехать оттуда три года назад. Так что выговор у меня и в самом деле парижский. Вы — проницательный человек, мсье!
Хозяин харчевни расцвел от комплимента и, не испытывая более неловкости перед гостем, решил поддержать беседу:
— Но сейчас вы, видимо, опять направляетесь в Париж?
— Верно, — согласился юноша, также стремясь не упустить собеседника. — Как он там?
— Париж? — переспросил мэтр Давид. — А как Париж? Париж стоит на месте.
— То есть? — насторожился шевалье. — Что значит — стоит на месте? А бывало по-другому?
— По-другому? — удивился трактирщик. — Да нет, сударь, конечно же по-другому не бывало! Это ведь поговорка такая. Парижская поговорка. Неужели не слыхали?
— Не доводилось, честно говоря. — Юноша нахмурился. — А что означает сия поговорка?
— Что означает? — Трактирщик явно был изумлен тем, что человек, выросший в столице, не в курсе такого расхожего выражения. — Ну, это означает, что там, в Париже, все по-прежнему, ничего не изменилось и... все в этом же духе!
— Ах вот оно что! — понял шевалье, а потом уточнил: — Что, прямо-таки уж ничего и не изменилось?
Хозяин трактира пожал плечами.
— Да практически ничего! Все как было. Король, королева, кардинал Ришелье, герцог...
— А что мушкетеры? — перебил его юный дворянин, делая глоток вина и пристально глядя на собеседника.
— Мушкетеры? — снова потерял мысль трактирщик, отметив про себя некоторую непоследовательность молодого человека.
Он вообще был странным, этот шевалье... д'Артаньян. Не только вопросы собеседника насторожили мэтра Давида, но и его непонятное произношение. Оно действительно было далеким от южного, хотя и имело некий налет гасконского диалекта. Однако и парижанину оно не подходило никаким боком. Его гостиница "Вольный мельник" по праву считалась лучшей в городе, и все сколько-нибудь серьезные вояжеры останавливались именно у него. Так что столичный говор был хорошо знаком мэтру Давиду, и он мгновенно отказал господину д'Артаньяну в праве считать его выговор парижским. Отказал, правда, мысленно, не желая лезть на рожон, да и вообще почитая это делом совершенно бесполезным и крайне опасным. Поди угадай: кто перед тобой? А ну как шпион всемогущего Ришелье...
— Я имел в виду мушкетеров его величества короля Людовика, — уточнил юноша. — Я направляюсь в столицу, чтобы поступить на королевскую службу, но, к сожалению, не в курсе даже того, кто сейчас командует ротой мушкетеров.
— Господин де Тревиль, — ответил трактирщик. — Так же как и три года назад, сударь.
— Де Тревиль? — поразился шевалье. — Старик де Тревиль все еще командир королевских мушкетеров?! Вот уж не ожидал! Он ведь... — Юноша осекся.
— Гасконец, как и вы, сударь, — подсказал Давид. И не такой уж и старик, прибавил он про себя.
— Великолепно! — воскликнул юный дворянин. — Похоже, мои шансы попасть в гвардию растут час от часу!
— Бог вам в помощь, сударь! — от души пожелал ему хозяин гостиницы и, заметив повара, несущего на блюде качественно прожаренную курочку, сказал: — Ваш заказ, сударь. Приятного аппетита!
Он встал, поклонился и направился к себе, за конторку, размышляя о странном постояльце, почтившим своим вниманием его "Мельника".
Ну а шевалье д'Артаньян подлил себе еще вина и всерьез взялся за трапезу, рассеянно поглядывая на улицу, где его лошадь столь же увлеченно поглощала сено, а с небес, подпертых высоченными колоннами стройных тополей, падали огромные белые хлопья.
Он смотрел на этот белый тополиный снег, бесконечно кружившийся в ритме какого-то изысканного, незнакомого танца и устилавший за слоем слой пыльную брусчатку, и вспоминал...
* * *
...Как на улице уже вторые сутки кряду, то слабея, то вновь набирая силу, лютовала вьюга. Шурик Чучнев стоял подле окна, прижавшись лбом к деревянной раме, и смотрел, как ветер, попавший в западню узкого монастырского двора, мечется по нему взад и вперед, вправо и влево, вверх и вниз. Повинуясь его хаотичному полету, мириады снежинок, плененные властной рукой безумца, то припадали к высоким сугробам и наметам, перегораживавшим двор, то взлетали к увенчанным крестами куполам. А когда ветер заворачивал в сторону окна и с размаху швырял в него пригоршню снега, сквозь щели и зазоры в неплотно пригнанной раме проникали колючие язычки стужи, пощипывавшие лицо и руки юноши. Монастырский двор был пуст.
В очередной раз убедившись в этом, Шурик отошел от окна, пересек узенькую келью и прижался спиной к теплому выступу печной трубы, выдававшемуся из стены в углу. В келье было совсем не жарко. Толстые стены братского монашеского корпуса и печка, теплившаяся двумя этажами ниже, не в силах были противостоять трескучему морозу, накрывшему Сергиев Посад в предрождественскую седмицу, на стыке декабря и января 7134 года от Сотворения Мира.
Хотелось спуститься на кухню, где наверняка была жарко натоплена плита и крутился хоть кто-то, с кем можно перемолвиться словечком. Но именно это — общение с окружающими — было строжайше запрещено ему. Шурик знал, что ему ни в коем случае нельзя покидать свою келью, разгуливать по монастырю и вступать в разговоры с окружающими, будь то монашеская братия или же миряне, находящиеся здесь на святом богомолье. Не для того его доставили в монастырь под покровом ночи и поселили в самом уединенном углу братского корпуса, чтобы он бродил по нему, раскрывая свое инкогнито. Даже еду, постную по случаю последней, самой строгой седмицы Рождественского поста, ему доставляли прямо в келью, не вынуждая появляться в общей трапезной.
Нынешний ужин, состоявший из постных щей, овсяной каши на воде и хлебного кваса, Шурик уже благополучно оприходовал и теперь не видел иного способа согреться и хоть как-то убить время, кроме как забраться на жесткую монашескую койку и, укрывшись тонким шерстяным одеялом, подремать до приезда воеводы Данилы Петровича.
Остановившись на этой мысли, юноша стянул тяжелые кожаные сапоги, удобные, как изощреннейшее орудие пыток, и улегся не раздеваясь на постель, набросив поверх одеяла свой тулуп. В конце концов, воевода запросто мог сегодня и не вернуться. Вьюга пуржила уже вторые сутки, и дороги, скорее всего, напоминали монастырский двор, заваленный сугробами. А до Москвы-то путь неблизкий...
Москва...
Стоило только ему представить, что вскоре он собственными глазами увидит Златоглавую столицу, его сердце замирало от восторга и трепетного ожидания чуда. Вообще-то он рассчитывал увидеть ее еще позавчера и остановку в Троице-Сергиевой лавре воспринял без малейшего воодушевления.
Однако наличие или же отсутствие у него воодушевления меньше всего интересовало сановного начальника, и воевода, оставив юношу на попечение монахов, отправился в Москву один, велев дожидаться его, находясь в полной готовности.
С тех пор минуло уже три дня.
Шурик перевернулся с боку на бок, чувствуя, как толстая овчина отогревает его. Он вспоминал весь их неблизкий путь, монастыри и села, где они останавливались на постой, сказочный Ярославль с бесконечными шатрами церквей и храмов, но более всего — дом, оставшийся на берегах маленькой, извилистой речки Вологды. Вспоминал мать и отца, благословивших его в дальнюю дорогу. Вспоминал Старого Маркиза, преставившегося позапрошлой осенью. Да... жизнь... Кто бы мог подумать, что старик уже после смерти окажет такое влияние на его судьбу? Что знакомство с ним и долгие годы ученичества, казавшегося прежде не более чем забавой и приятным времяпрепровождением, некоторое время спустя приведут его ни много ни мало к столице Российской?!
Нет, если кто и мог о таком подумать, то только не он!
Шурик остановил свои мысли на Старом Маркизе, до мелочей стараясь припомнить его черты, потускневшие со временем. Он всегда был для него Старым Маркизом, ибо имя его было слишком экзотичным для русского языка, да и кому оно было интересно, это имя? До недавнего времени практически никому...
Оборвав длинную нитку воспоминаний, Шурик приподнялся на локте и прислушался. На лестнице послышались чьи-то шаги. Эта лестница, ведущая на верхний этаж братского монашеского корпуса, отличалась крутизной и исключительной скрипучестью, так что любой человек, поднимавшейся по ней, невольно сообщал о своем визите заблаговременно. Проскрипев по лестнице, ночной гость вышел в коридор и, подойдя к двери в келью Шурика, распахнул ее.
— Шурик! Ты здесь, сукин сын?
— Данила Петрович! — воскликнул юноша, отбрасывая одеяло вместе с тулупом.
— Я, — ответил воевода, переступая порог. В руке он держал потрескивавший смоляной факел, от которого в келье сразу же стало светло и которым он тут же затеплил лучину в углу перед образами. — Собирайся, Александра Михайлович! Время пристало! — распорядился воевода.
От его богатого, красивого тулупа, от высокой шапки и даже от его густой русой бороды тянуло суровой морозной стужей и разгульной снежной пургой.
— Уже едем? — спросил Шурик, спешно наматывая портянки и натягивая сапоги.
— Едем! — ответил воевода, устало приваливаясь на сундук, стоявший напротив койки. — Сейчас братья только лошадей сменят и тронемся, помолясь! — Он внимательно следил за тем, как его подопечный обувается-одевается: — узел свой смотри не забудь!
— Не забуду. — Шурик запахнул тулуп, подпоясался кушаком и достал из сундука, освобожденного воеводой, объемистый узел, крепко завязанный бечевой.
— Готов, что ли? — Воевода осмотрел его с ног до головы. — Тогда пошли, однако. Время не ждет! Завтра к полудню в Москве должны быть. Подставы на дороге уже изготовлены...
* * *
— Да ты, сукин сын, рот-то свой по сторонам не разевай! Ты слушай, что я тебе толкую, а не ротозейничай! — ворчал воевода, недовольно щурясь от яркого солнца, резвившегося на заснеженных улицах и золотых куполах церквей, обступивших улицу со всех сторон.
Ворчал он, однако, совершенно безо всякого толку, ибо не было в данный момент на всем белом свете силы, способной отвлечь Шурика от этой красоты.
Поскрипывая полозьями по укатанному насту проезжей части, сани, в которых сидели они двое да еще ямщик на облучке, степенно скользили мимо изумительной красоты теремов и храмов, каменных палат и исполинских врат...
...Всю ночь, до света, тройка мчалась по Ярославскому тракту в направлении столицы. Впрочем, мчаться удавалось далеко не всегда: вьюга, без устали трудившаяся двое суток, нагромоздила-таки на дороге великое множество переметов, сквозь которые приходилось пробиваться мучительно долго, напрягая все три лошадиные силы и спешивая седоков. Хорошо еще сама она, злодейка, выдохлась, угомонилась вскоре после полуночи, оставив в вышине лишь плотную завесу туч. Стылый восточный ветер разметал их краткое время спустя, расчистив кристальный небосвод с яркими точками звезд и месяцем, скатывавшимся в ущерб. Холодало. Шурик с воеводой плотнее прежнего кутались в тулупы, спасаясь от болезненных укусов стужи.
