Не знала, каким странным стало ее лицо — хмурое, напряженное, злое — волчица голодная! — а взгляд неожиданно мягким, тихо-печальным.
— Ты любила кого-нибудь? — спросила наставница.
Вопрос был внезапным, странным и неуместным одновременно. Вероятно, поэтому Сэйэ честно ответила:
— Почти. Мальчика с флейтой, который заглядывал к нам, когда я была еще ученицей.
— Помню его... Лет пятнадцать ему сравнялось тогда, а тебе...
— Всяко меньше, чем сейчас, — Сэйэ дернула уголком рта. — Только ведь всех не он занимает, верно? И вас, госпожа Акэйин.
— Ну, насчет Энори я была спокойна, — ответила женщина. — Хотя поначалу боялась, да. Не хотелось бы лишиться лучшей актрисы.
— Лучшей? Это когда вы меня хвалили?
— А зачем? Чтобы нос задрала? Это сейчас можно, — женщина огляделась.
— Потому что мы все умрем?
— Да если и выживем, голова у тебя уже заработала. Хоть и характерец... скверный на редкость. Но это тоже на пользу, одной лаской девиц не построишь.
Сэйэ перестала ее понимать, только молча смотрела. Акэйин же усмехнулась, подстегнула словами:
— Чего застыла? Руками, руками шевели!
**
Звуки довольно чистые, но равнодушные. Юная флейтистка старается, и у нее такие черные живые глаза, но мелодия сама по себе, она скучает; мечтает, обернувшись змейкой, шмыгнуть под камень и там поспать вволю.
А учитель стоит рядом, кивает, доволен...
Лайэнэ учили куда строже. За такое исполнение она бы давно получила по пальцам, и неважно, что очень старается.
Тяжко было на душе, и что делать, неясно. А здесь... когда-то ее наставляли, говорили, что делать, и, хоть не баловали, поддерживали в трудностях.
Вот и пришла.
Каменная белая изгородь, фонарики в узорном обрамлении, резные ворота, через которые так любят подглядывать городские бездельники. Место, где из обычных неуклюжих девочек делают облачных фей. Самые земные, мало пригодные для того, чтобы скользить по облакам и превращаться в цветы и ветер, остаются обычными женщинами. А судьба обычной женщины... Кому как повезет, если коротко. Но чаще — не повезет. Прочие порой вдохновляют поэтов, пусть даже местного пошиба и за неизменной чашкой вина...
Сейчас, утром, фонарики не горели. Лайэнэ привратник впустил с поклоном; во дворе, просторном, вымощенном каменными плитами, находились всего несколько девочек, и еще несколько — в садике сбоку. Остальные либо слушали урок в комнатах, либо занимались своей одеждой и разными мелочами.
Ученицы носят белое с нежными оттенками голубого, розового и желтого. Они еще не умеют скользить, как солнечные лучи, они жизнерадостно бегают, получая за это взбучку от наставниц.
Ее самой близкой наставницы тут уже не было — немолодая, она доживала век где-то в соседнем округе, вместе с подругой купив там маленький дом. Другие еще были на месте: одни улыбались Лайэнэ, гордились ей, другие хмурились — считали, что она чересчур вознеслась и забыла их.
Это было обидно — молодая женщина действительно редко появлялась в школе, он никогда не отказывалась помочь, и давала уроки некоторым способным девочкам, и даже вызволяла однажды из лап судейских девушку, обвиненную в краже и попытке опоить клиента.
Вот, пришла...
Все приготовленные слова вылетели из головы, остались одни заученные приветствия.
Ее встретили радостно. Попросили показать ученицам свое мастерство — сослалась на занятость: урок не проводят второпях. Сидела в комнате хозяйки школы, пила легкое вино, закусывала тонким слоеным тестом, похожим на розовые лепестки.
И снова слов не было, не спросить совета, не рассказать о том, как смутно и сумрачно на душе. Кого это интересует?
Поднялась, с разрешения главной наставницы прогулялась по школе; в классы заглядывала, стены которых украшали знакомые с детства картины. Все неизменно, все можно найти в собственной памяти; чего же она хотела еще?
Девочки, как всегда, смотрели с восторгом; девушки постарше с ревностью. "Скоро придет мое время", читалось в глазах каждой из них. И ведь правда, придет. Сейчас им примерно пятнадцать... еще через пять лет у некоторых из них будет успех и достаток, но не у всех, к сожалению. И те, что сейчас первые и верят в благосклонность Небес, иногда ошибаются.
Будто дымка на миг заволокла взгляд — когда-то у Лайэнэ была соученица, черный алмаз, ласковая песня. Теперь, верно, она бы ярче всех сияла в городе, да что там, во всей провинции. Но... пепел ее развеян рад рекой вблизи Срединной. Влюбилась — ах, как долго Лайэнэ судьба хранила от подобного! — и, зная, что не сможет быть вместе, решила хоть ребенка оставить. Но умерла при родах. Ей было семнадцать...
Визит ничего не дал. Зря пыталась искать опору в прошлом. Даже самым близким наставницам открыться бы не смогла, да и что открывать? А утешать ее они тут не нанимались, Лайэнэ одна из них, а не посетитель.
Девочка в беседке возле ворот играла по-прежнему, теперь она была одна. Интересно, ее оставили упражняться — или она хочет сама? Лайэнэ подошла, постояла рядом. Потом подхватила стоящую в нише вазу с бессмертниками, поставила перед юной музыкантшей:
— Попробуй представить, что через флейту идет тепло или холод. Что ты можешь согреть эти цветы или заморозить. Или даже оживить...
Был почти полдень, когда вернулась домой — время яркое, полное сил; но Лайэнэ казалось — прошло много часов, и устала, будто кожаными мешками носила воду. Вошла в калитку грустная и задумчивая, такая же прошла коридорами, и холодок в комнате отметила лишь краем сознания. Потом заметила наконец: ее уже поджидал гость; и задумчивость, и грусть слетели мигом, в сердце впились тонкие острые льдинки.
— Давно тебя не было...
Энори обернулся, блеснув короткой улыбкой: рассматривал сухой букет на подставке.
— Наконец-то! Я заждался, и пришлось прятаться от служанок.
Скользнул к ней, как ни в чем не бывало, поцеловал мимоходом и устроился на своем любимом месте, на кушетке возле окна. Приоткрытого, разумеется.
Не изменился, только одет иначе: теперь совсем непонятно, к какому рангу и роду занятий его отнести. И те же цвета, он, верно, уже не в состоянии выбрать другие, хоть никому теперь не важно, что он носит. Темные ветви деревьев, клочья тумана, серый снег последнего зимнего месяца.
Капюшон оторочен мехом серебристо-черной лисы, но дорожная куртка распахнута, и под ней только рубашка из тонкого полотна: наконец миновали холодные дни. Ему, наверное, и куртка эта была сейчас не нужна, он-то холода никогда не боялся.
Зачем он пришел?!
Знает... или не знает? И если да, то о чем...
Краем глаза отметила — будто мелькнула фигурка мальчика. Ну уж нет, не затем охраняла, чтобы отдать!
Ощутила тяжесть в ногах. Села на стул напротив Энори, как часто бывало, и только потом поняла, что сделала. Привычка не исчезает, что бы ни думала про него. Спрашивать, с чем пожаловал, было бессмысленно, но он и не дал ей такой возможности, говорил быстро, будто стосковавшись по собеседнику:
— Какие же все-таки беспокойные люди! Я и не думал, связываясь с ними, что мне так скоро захочется убежать от них в глушь...
— Что ж не сделал этого раньше? — а ее голос словно ватой обернут, подивилась, как чуждо звучит.
— Раньше все было куда тише. И у меня был дом, где я мог отдыхать. Вы посмотрите со стороны, в чем живете! Это помесь речного потока и ямы со змеями...
— Но сейчас ты отнюдь не в глуши, что же мешает?
— Неважно...
Гость приподнялся, потянулся было к ее руке; Лайэнэ качнулась назад вместе со стулом, чудом не упав, так не хотелось, чтоб коснулся не только руки — хоть краешка платья.
— Чем я обязана новой встрече?
— Трудно сказать, — откликнулся, будто жалуясь, снова устроился на кушетке, будто и не было короткого бесполезного жеста: Отвечу — соскучился по твоей красоте, это будет тебе лестно слышать, но к себе все равно не подпустишь. Скажу — со злым умыслом, разговора и вовсе не выйдет. Что там еще... или мне хочется новостей?
— Почему бы тебе в самом деле не уйти куда-нибудь в глушь! — воскликнула она.
— И питаться там душами дровосеков? Или — на север, к границе? — Энори рассмеялся, тоном передразнивая ее возглас; Лайэнэ похолодела. Ведь сама помогала Лиани скорее добраться на север! Знает и это?
Но он не упомянул о той зимней погоне, если и впрямь знал об участии молодой женщины:
— Я бы сказал, что вся Хинаи моя, но границы придумали люди. Земле все равно, как ее называют. Все же, чем дальше я от родных гор, тем меньше у меня сил. Жить в человеческом обличье... например, у моря я не смогу. Буду летать черной птицей — и превращаться только чтобы убивать.
За его плечом на стене висела картина — лодочка на волне. Вспомнила: он любил море. Но там свой свет и своя тьма; может быть, далекие родичи Энори превращаются в белых чаек?
Пока говорил, присматривалась, позабыв про собственные ощущения от его нынешней близости. Выглядел он... неожиданно. И одежда тут ни при чем. Всяким видела Энори, и безупречно-изысканным, и в небрежно-домашнем виде, но впервые таким, словно вовсе не знает, каким ему быть. Если прежнее можно было сравнить с прихотливой мелодией, то сейчас он будто не решил, что же играть — более того, даже не мог понять, за какой инструмент взяться. Так бывает, когда людям сильно не по себе, но они не желают этого показать... и не получается.
Полно, уж он-то прикинется кем угодно.
— А у вас тут весело, хоть и война, и смерти, — сказал он, и пояснил, заметив ее удивление: — Я говорю о союзе Домов Нара и Аэмара. Хоть на этот раз бедняге удалось заполучить невесту. Поэтому так и торопился со свадьбой? Но его, я слышал, сразу услали из города... ладно хоть пару ночей успел провести с женой.
Молодая женщина похолодела. Сейчас не смогла бы отшатнуться, захоти он ее обнять, а не только мимолетно коснуться. Тишина повисла, гнетущая и ледяная. Энори нарушил ее:
— Не молчи. Как же долг хозяйки?
— Как ты поступишь с... с ними?
Если он скажет прямо, это будет правдой...
— Мне все равно, — сказал он. — Сейчас не до них. Да и после.
— Но ты... так хотел зла семье Нара... И девушку когда-то обещали тебе.
— И что мне с ней делать сейчас? Пусть эта серая мышка живет, как хочет, она была полезна когда-то. А Рииши... он поступил умно, теперь его бывшие враги на какое-то время станут союзниками. Неглупые люди всегда были мне интересны. В нем я ошибся — правильность не отменяет умения думать. А может, просто жизнь научила...
Он сейчас говорил чуть протяжно, будто лениво, опустив ресницы, и Лайэнэ много бы дала, чтобы узнать, прячут они холод или огонь. Или же пустоту — может ему и вправду уже безразлично.
Это, но не другое.
И... прямо он не ответил. Значит, и эти двое в опасности.
На воротнике Энори что-то блеснуло; Лайэнэ заметила серебряную застежку. Даже сейчас не мог себе изменить, хотя для его простой одежды больше подошла бы медь или бронза. А вот форма была не из тех, что любил, да и скорее женская — круглый цветок. Вспомнила, как похожей давно, в юности сильно наколола себе палец и неделю не могла играть. Небо, какая чушь лезет в голову, хотя рядом такое... существо.
Но, раз вспомнила про игру... какую он затеял на сей раз? Лицо его меняется с каждым мигом — будто бросает то в жар, то в холод; только ведь он пришел с какой-то целью! Неужто просто ради нее?
Слишком самонадеянно думать так.
Или все же? Не хочет оставлять ей иллюзию, что ему можно отказать, и это будет покорно принято? Но он не пытается хоть как-то намекнуть на желание близости, если не считать того жеста с рукой...
— Зачем ты пришел? — повторила настойчиво.
В конце концов, порой прямые вопросы — самые лучшие.
— Тебе будет легче, если я уйду? Но тогда ведь начнешь метаться, гадать, не затеял ли я какую-нибудь очередную гадость бедным людям, — засмеялся гость.
Вот и весь толк от прямых вопросов.
— А ведь пока меня любили, вам жилось хорошо, — сказал Энори неожиданно резко, будто колючий ветер ворвался в приоткрытое окно, совсем распахнув ставни.
— Это не так даже со мной. Что говорить о тех, кто, по несчастью, был близок перешедшим тебе дорогу...
— Ты не знаешь, о чем говоришь.
— Уж я-то знаю лучше других. Но я не удивлена — так многие поступают, тут ты совсем человек. И с женщинами... пока они угождают, ими довольны.
— Если бы ты в свое время не полезла, куда не надо...
— ...ты бы здесь не сидел, верно? Покорив очередную красотку, можно заняться следующей...
— Не ревнуй, мне не интересны такие победы. И то, чего обычно хотят от красоток. Пусть я и совсем не то же, что трава, вода, ветер, у меня больше общего с ними, чем с людьми.
Лайэнэ коротко вздохнула, самую малость чувствуя себя в очередной раз обманутой: не поняла, не догадалась.
— Просто представь, что я — волна или ветер, или огонь. Вода так же обнимет твое тело. Огонь так же не оставит тебя равнодушной. Но им... нет дела до страстей человеческих.
— Если огонь охватит все существо, человек погибнет, — тихо сказала хозяйка дома.
Энори только плечами пожал.
— Сжигаете себя вы, без нашей помощи. За этим порой интересно смотреть. Нам бы такое в голову не пришло.
— Нам? Ты знаешь много себе подобных?
— Иногда я встречал их следы. Давние... Но свежих мне и не надо.
— Других таких сейчас в провинции нет?
— Таких — нет, — он рассмеялся, откидывая со лба упавшие волосы. — Но, как бы сказали вы, есть мои братья и сестры... ищите. Если вам мало войны.
Лайэнэ слушала, и картины возникали в ее голове: недобрая, пульсирующая сила, похожая на звезду, чужая всему, болезненное порождение мира. Через этот злой сгусток проходил дождь, сквозил ветер, травы стонали испуганно, но росли там, где он был — а черная звезда то замирала, то принималась двигаться, и непонятно, по каким законам она избирала путь.
А ему... казалось, он испытывает потребность говорить, все равно что. У молодой женщины мелькнула мысль — вот разоткровенничается сейчас, а потом решит не оставить свидетеля этой словоохотливости. Немного передвинула стул, чтобы сидеть возле стола. Нашарила ручку ящичка в столе, отодвинула его слегка, вытащила длинную острую шпильку. Не его, упаси Небо — она и не успеет, да и не сможет. Себя, если поймет, что вот он, конец.
— Я вижу, — сказал он, глядя не на хозяйку — на незажженную лампу.
— Я все думала — ведь такие, как ты, должны бояться огня, — сказала Лайэнэ, шпильку не убирая. Знает? Пусть!
— Вот уж чушь несусветная! — от возмущения он даже вскинулся. — Зажги огонь ночью в горах или степи — и тори-ай или мстительный призрак не тронет тебя, но кто-то из нас может придти, привлеченный пламенем. Мы не умеем только разводить огонь, он умирает у нас в руках.
Голос неожиданно дрогнул; кажется, еще немного, и сорвался бы, но прозвучал только короткий смешок, совсем неестественный. Что она там гадала, может ли такое случиться, что ее страшному гостю не по себе?
