Сотни обутых в сандалии и сапоги ног топтали разбитую дорогу, широким серпантином сбегающую с гряды высоких, заросших густым лесом сопок, на крутом склоне одной из которых и притулился ветхий чайный домик. Из его покосившихся окон хорошо была видна долина далеко внизу, рисовые поля и рощицы сакуры, только-только вошедшей в период цветения, еще не распустившейся тем неповторимым розовым цветом, что во всем мире стал негласным символом Востока, олицетворением его утонченности и красоты. Ровно как и связанный с этим обычай каждый год отправляться в городские парки, сады и декоративные рощи, где, расположившись под деревом, надлежало, смакуя самое хорошее саке, какое только позволяли финансы, любоваться завораживающим танцем падающих лепестков.
Сидящий за крайним столиком мужчина уважал саке как лучшего друга, а вот к сакуре и всем связанным с нею ритуалам относился с прохладцей — вероятно оттого, что после сорока лет, отданных родине, и всех тех людей, что он за нее убил, нечто иное, не связанное со служением Конохе и Краю Огня, уже не могло принести ему, синоби до мозга костей, эстетического удовольствия. Да и любого другого удовольствия тоже.
Сейчас он пил чай, морщась, то и дело сплевывая оседающую на мутной жидкости пыль. Эта пыль, поднятая множеством солдатских сапог, лезла в глаза, свербела в носу, висела в воздухе плотной пеленой, как будто рядом что-то горело, но пахло не дымом, а именно дорожной пылью и еще потом, и перегаром.
Впрочем, перегаром вполне могло нести и от самого мужчины. Вчера вечером он повстречался здесь, в этом чайном домике, с бродячим рассказчиком — представителем не слишком-то востребованной профессии в наш век газет и радиовещания. Непонятно, кому они теперь нужны и где находят себе аудиторию, но, наверное, где-то находят, раз этих людей до сих пор можно встретить, путешествуя по Востоку. В общем, вчера подвернулся случай скоротать вечерок в хорошей компании, который упускать было ну никак нельзя. Они немного выпили. Потом еще немого. И еще. Проснувшись утром от топота и ругани солдат, синоби обнаружил себя распростертым на лавке в той же самой чайной. Заказав себе пахучего местного чаю (хотя у хозяина водился отнюдь не только чай, но опохмеляться он не любил и никогда этого не делал, даже в тех случаях, когда 'хорошая компания' не уходила спозаранку, как вот этот вот рассказчик, а оставалась там, где прервалось вчерашнее веселье, и высказывала желание его продолжить), ниндзя принялся неторопливо его потягивать, рассчитывая, что колонна войск вскоре закончится, пыль осядет, и он сможет спокойно продолжить свой путь в Коноху. В блаженной тишине и одиночестве.
Меж столов вертелся попрошайка, грязный и заросший, ряженый в какие-то мешковатые лохмотья. Словом, обычный попрошайка, каких на Востоке море. Он приставал ко всем подряд посетителям, выклянчивая то мелочь, то краюху хлеба, но в ответ неизменно получал лишь брань и неприязненные взгляды. Поняв, что ничего ему тут не светит, оборванец, хромая, просеменил на улицу, начал метаться вперед и назад вдоль колонны солдат, причитать и кланяться с протянутой рукой. Один из пехотинцев, долговязый и худой как жердь, запрокинув голову, втянул скопившиеся в ноздрях сопли и смачно харкнул прямо ему в лицо. Шагающий следом за ним копейщик древком засадил попрошайке в пах, отчего тот согнулся, упал и пополз прочь, утираясь рукавом, скуля от боли и обиды. Но и тут его ждала неудача: пятясь, он не заметил, как загородил вход в чайную, за что и был отброшен мощным пинком окованного железом сапога.
Синоби и сам был далеко не хлипкого телосложения, но появившийся в дверном проеме бородатый мужичина, наверное, ростом превосходил его как минимум на полголовы, а по ширине плеч не уступал Акимичи Чоуза, самому крупному человеку в Конохе, и при всем этом совершенно не выглядел толстым. Или, быть может, массивная кольчуга и одетый поверх нее ламеллярный доспех скрадывали его полноту. Как бы то ни было, ничто из всего этого и даже длинный топор на плече не привлекали к вошедшему такого внимания, как его лицо. Чужое, нездешнее, рыхлое от шрамов — лицо настоящего наемника и бродяги. Такому не привыкать ни бить врага, ни быть битому. Разбойная, в общем, рожа.
Под его тяжелым взглядом посетители, обернувшиеся, было, поглазеть на чужеземца, притихли и снова уткнулись в свои чашки и нехитрую снедь. Проблем не хотелось никому. Обшарив глазами чайную, бородач просветлел лицом, заметив облокотившегося на стол пожилого синоби, и потопал прямо к нему. Лавка под ним жалобно скрипнула, когда он уселся напротив.
— Приветствую, — прогудел он с ужасным акцентом, вызванным скорее отвращением к восточному языку, чем собственно плохим произношением, — отшельник Дзирайя.
— И тебе здравствуй, Йоахим Рунн, — приподнял бровь синоби. — Bis vincit, qui se vincit in victoria. Conficere pacem?
Никогда раньше Дзирайя не встречал этого человека, но наслышан о нем был премного, а от вернувшегося из Края Рек Какаши получил еще и словесное описание наемника — Цунаде переслала ему шифровку с докладом Хатаке.
— Hoc tibi non suadeam. Твое произношение еще хуже моего, когда я говорю по-вашему. Но отчасти ты прав. Я пришел заключить сделку.
— Хм? Что заставляет тебя думать, будто я соглашусь тебя выслушать?
Рунн оскалил зубы — как зверь. Или как сумасшедший человек.
— Не далече чем несколько недель назад я беседовал с одним из твоих людей, Хатаке Какаши. Вот уж кто меня уламывал на вашу сторону перейти! Едва на колени передо мною не встал.
— А мне он рассказывал совершенно другое. Что ты клялся в верности Хикаве Гену и Орочимару, но предал обоих. Что твое вероломство не знает границ, и верить тебе нельзя. Что тебя разумней всего будет просто убить, дабы оградить себя от сюрпризов с твоей стороны. И что Конохе ты, грубо говоря, не нужен.
— Я не собираюсь вступать в ряды бойцов Конохи.
— А тебе никто и не предлагает.
— Тогда вы все — тупая неорганизованная свора, отшельник Дзирайя. Живя на Западе, я слыхал россказни, будто ниндзя превыше всего ценят честь и славу. Будто один синоби может поручиться за всю Деревню, а Деревня — за каждого из своих воинов. Но приехав на Восток, я убедился — вы просто торгаши. 'Ладно, — подумал я, — что ж я, с торгашами дела не имел?' Но вы и торгуетесь-то грязно. Слова не держите.
Саннин нахмурился. Он лучше многих других знал, к чему приводят сделки с такими людьми, как Йоахим Рунн, да и вообще врагами. Хотя, с другой стороны, не было иного способа пресечь кровопролитие, если по каким-то причинам было невозможно или пока что невыгодно этого врага уничтожить.
— Сделка, — потер щетину Дзирайя, — подразумевает, что ты готов предложить мне нечто, способное меня заинтересовать. Я могу лишь строить догадки, какого рода услуги ты ждешь от меня, то есть от Конохи, но, думаю, это не суть важно. Нам по пути. Я не стану отказываться от условий, оглашенных Какаши. Помнишь, о чем он толковал? Конохе нужна информация об Орочимару. Вся, какой ты располагаешь.
Рунн кивнул.
— Я знаю, что вам нужно. Только сперва хочу выяснить, сможете ли ВЫ дать то, что нужно МНЕ. В Каваго я по долгу службы общался с ниндзя — по большей части со всяким сбродом, который нетрудно было заманить в 'Нефрит', но и среди них встречались мастера своего дела. От них я и услышал о тебе, Дзирайя. Ученике Третьего Хокаге, одном из сильнейших бойцов Конохи и знаменитом специалисте по фуйюндзюцу.
— А, — вздохнул саннин, — ясно. Тебе нужно снять печать. Какую? Если проклятую печать Орочимару, то скажу сразу: не возьмусь. Не то, чтобы это было невозможно, нет. Себе дороже.
— Шутишь? — усмехнулся Рунн. — Да эту печать я ни на что не променяю! Какой долботряс станет отказываться от такой силы?
— Ты говоришь загадками, Рунн. Я этого не люблю.
Наемник вместо ответа перегнулся к Дзирайе через стол, одновременно левой рукой ухватив себя за край доспеха на плече, возле шеи, и вместе с воротом рубахи оттянул его, как только мог. Печать, а вернее, клеймо, представшее взгляду саннина, было ему отлично знакомо. Этот символ, более древний, чем значительная часть прочих знаков, использовавшихся в фуйюндзюцу, в том или ином виде присутствовал во многих культурах. В том числе и культурах народов, живущих далеко за пределами Востока. На Западе его назвали 'свастика' или 'гаммадион', у катунийцев он носил имя 'коловрат'.
Клан Хьюга обозначал его как 'мандзи'.
— Гляжу, Орочимару не стал изобретать велосипед и придумывать то, что уже давным-давно придумали за него. Любопытно только, когда это он успел выведать тайные техники клана Хьюга? Хм... он лично тебе его ставил?
Кивнув, Йоахим Рунн прикрыл мандзи воротником и облокотился на стол, не сводя с саннина глаз.
— Понятно, — продолжал Дзирайя, — но, насколько я сумел рассмотреть, клеймо поставлено неумело. Похоже, Орочимару экспериментировал с тем, чего раньше никогда не делал. Вожди клана Хьюга клеймят им мужских представителей побочных ветвей своей правящей семьи, и это в определенном смысле оправдывает себя, ибо исключительно благодаря мандзи Хьюга удается избегать усобиц вот уже не один десяток лет. Они ставят его на лоб, ведь человеческий мозг очень уязвим. Орочимару поставил тебе мандзи на сонную артерию. Видимо, он не подозревал, что в подобной дотошности нет никакого смысла. Клеймо мандзи обладает кумулятивным эффектом, по пробивной способности сравнимым с мощнейшими из техник ближнего боя, а потому нет особой разницы, куда конкретно его наносить. Он мог бы поставить его тебе на горло или на загривок. Или даже на плечо. При активации техники печать, скорее всего, оторвет тебе голову напрочь.
Дзирайя отхлебнул из чашки, наблюдая, какое действие его тирада оказала на чужеземца, но тот и бровью не повел. То ли совсем не боялся смерти, то ли не понял, что ему сейчас наговорили.
— Мне, — проговорил саннин, отчаявшись дождаться хоть какой-нибудь реакции, — никогда не давали повода заняться изучением клейма мандзи, а сами Хьюга классифицируют его как неснимаемое...
— Отшельник Дзирайя, — спокойно прервал его Рунн, — мне насрать, как его классифицируют какие-то там Хьюга. Скажи мне прямо: ТЫ можешь его снять? Или еще кто-то из Конохи?
— Нет, — помотал головой тот, — не могу, врать не стану. И в Конохе едва ли найдется специалист лучше меня.
Вот теперь Йоахим Рунн помрачнел и сразу поджался, посуровел. Дзирайя знал: на Конохе свет клином не сошелся, и что, если и Хьюга, коли не врут, не могут снять собственное клеймо, где-то на Востоке непременно найдется человек, на это способный. Однако по лицу наемника становилось ясно: некогда ему искать такого человека, да и Орочимару уж точно не позволит ему этим заняться. Рунн под колпаком у Орочимару, и время его на исходе, потому что тот уже начал сомневаться в его верности.
Саннин узнавал стиль Орочимару. Ну а Рунн... что же, он знал, на что шел.
— Тогда, — чужеземец поднялся на ноги, взял в руки топор, — и болтать не о чем. Прощай.
И покинул чайную. Дзирайя не двинулся и не проронил ни слова, провожая его взглядом. Он мог бы убить Рунна — прямо здесь, немедленно. Проклятая печать давала тому силу брать верх над дзеунинами, но наивно было б предполагать, будто Дзирайя слеплен из того же теста. Одним махом бы его пришиб. Но зачем? Продемонстрировав саннину мандзи, Рунн окончательно уверил его: их с Орочимару дорожки разошлись. Что бы он ни сделал, куда бы не пошел, кого бы ни убил, если только не кого-нибудь из Конохи — все будет во вред Орочимару.
И, наконец, он мог силой или обманом, пообещав снять клеймо, вытянуть из Рунна сведения о местонахождении тайных убежищ Звука, о его силах и стратегических планах. Мог... но что-то останавливало его. Во-первых, человеку, вот так вот бесконтрольно разгуливающему по Востоку, едва ли все это было известно. А во-вторых... упомянутый в отчете Хатаке мальчик, сын Хикавы Гена, почему-то интересовал и Рунна, и Орочимару.
Раз Цунаде, не спросившись у него, затеяла всю эту игру, то и он, Дзирайя, свое поимеет. Перед Рунном теперь встал выбор: бежать — как можно дальше, туда, где техника мандзи его не настигнет, или рискнуть головой, попытавшись убить Орочимару и заполучить пацана. Отобрать его у Рунна будет проще простого.
Приятно, когда твой враг попадает в западню, даже если ее ему подстроил другой твой враг. Дзирайя допил чай и поднял руку, требуя счет. Нужно торопиться. Его ждала Коноха.
Глава 13
На первое тело Иносунэ наткнулся, не успев даже ступить на берег. Труп молодого синоби с переломанным в нескольких местах позвоночником покачивался на волнах, головой уткнувшись в прибрежные камыши, а ногами зацепившись за торчащий из воды большой камень — потому-то его все еще и не утащило течением. Но бывшего лейтенанта дворцовой стражи сильней встревожил не сам труп — времена смутные, мало ли при каких обстоятельствах гибнут ниндзя — а эмблема Скрытого Звука на его протекторе. Согласно указаниям, которые дал ему связной Орочимару-сама, встретивший его по прибытию в Край Звука, до входа в подземное убежище оставалось всего около полукилометра — вверх по скалистому склону, поросшему приятным на вид редким соснячком.
[Примечание автора: лейтенант Иносунэ, дзеунин Скрытого Облака, у меня дебютировал в конце четвертой главы, он был командиром телохранителей Сайто и правой рукой Йоахима Рунна, а в шестой главе это именно он нанес Ямато ту рану, с которой тот до сих пор мучается.]
Можно было бы предположить, что погибший синоби немного недотянул до базы, но не сам же он себе хребет переломал! Да и дорожного снаряжения при нем не было никакого — только оружие, которое парень, как догадался дзеунин, даже не успел пустить в ход.
Прокравшись вдоль кромки камышей, Иносунэ припал к воде и осторожно выбрался на гальку и там, на берегу, обнаружил то, что боялся, но, в общем-то, ожидал увидеть. И влево и вправо, сколько хватало глаз, лежали мертвые тела синоби. Человек тридцать или даже пятьдесят — лейтенант не стал их пересчитывать. Большинство были ему незнакомы, но, вглядываясь в неподвижные лица, он узнал пятерых товарищей по 'Нефриту' — трое из них когда-то служили Райкаге, а двое оставшихся — Гааре Песчаннику, но и те, и другие уже прошли переобмундирование, приняв на лоб знак Звука.
Здесь был бой, притом бой странный, ибо Иносунэ не мог себе представить силы, способной пройти как нож сквозь масло через добрый батальон вооруженных до зубов синоби, перебив и перерезав их всех до единого. По всему выходило, что дрались они между собой, подобно обезумевшим армиям из древних сказок, пораженным божественным или демоническим проклятием — это зависело от того, кто его призывал на головы врагов: великий герой или его не менее великий противник, ступивший на путь Зла. Но, потратив еще немного времени на осмотр поля битвы, Иносунэ пришел к выводу, что всеобщим помешательством тут и не пахло. Синоби сражались, разделившись на два лагеря или, точнее, одна их часть защищала убежище, а вторая — штурмовала, словно во время военной игры, неожиданно для их участников переросшей в заправское смертоубийство. Единственное, чего не понял Иносунэ — это как они в гуще схватки отличали своих от чужих, и, подумав, что, вероятно, никак, почувствовал пробежавший по спине холодок.
