Зверь лютый Книга 38 Ляхолетье

Я, имея пунктир летописных отметок о деяниях этого человека, могу предположить его душевные свойства.

Нормальные попандопулы используют постзнание. Оно быстро скисает: следствия наших действий распространяются по ткани мира, АИ всё более отличается от РИ.

Вторая производная более устойчива: свойства конкретных людей. Их цели и ограничения не меняются, как правило, без прямого и длительного воздействия.

* * *

— М-м-м... Ваша Светлость... У нас нет доказательств. Письмо написано... кем-то. Писарем.

— Брось, Вернер, твои попытки защитить этого... — вызывают удивление.

— Письмо достоверно. В нём есть... подробности, которые знает только... Только Одолай.

Принцесса продолжает пламенеть. Но находит в себе силы подтвердить подлинность письма по его контексту.

— В письме упоминается кнес. По смыслу — Одон. Значит — он изменник. Косвенное подтверждение: мирный уход познанской и второй силезской армий от Равича на границе. Они шли как-будто не сговариваясь, но одновременно и в одно место. Сюда. Против тебя, принцесса.

Тишина. Как-то всё... безысходно. Вся Польша восстала. Все изменяют. Даже самый близкий человек предал.

Ну почему у меня всегда всё так плохо?! — Не всегда. Был один человек... есть. Который говорит, что я единственная. Что у меня в кулаке пять дорог, и я могу выбрать любую.

Принцесса пошмурыжила носом, положила на стол руки ладонями вниз. Чуть прижала. Подняла глаза и глядя прямо в лица советников, отметая напрочь стыд от откровений любовника, от собственной глупости, страх от измены вассалов, от предполагаемых ужасов грядущего, чуть хрипловато спросила:

— Что делать будем?

Самое главное. Первое лицо решило: делать — будем.

В свите и в полку прошёл сыск, была выявлена пара десятков заговорщиков, сменён командный состав. На другой день новый воевода Кетлич повёл уменьшившийся отряд на запад, навстречу познаньцам. Туда же поскакал гонец с приказом.

Коль официально Одон не отказался от присяги принцессе, принесённой месяц назад в Познани, то сделаем вид, что верим в его верность. Поэтому повелеваем ему спешно выступать на запад к городку Ополье в Силезии.

Отряд Кетлича перекроет Одону дорогу к Завихосту. Остановить познаньцев он не сможет — силы несравнимы, но обозначит присутствие. Одону придётся явно проявить своё предательство.

Другая, более простая причина состояла в требовании Салмана:

— Убрать. Ляхов. Верить нельзя. Ударят в спину.

Два ненадёжных отряда должны остановить друг друга в полусотне миль к западу. Не в силу присяг и клятв, а в силу враждебности их предводителей, возникшей совершенно независимо от АИ, не имеющей никакого смысла с т.з. марксизма и ист.процесса.

Просто вторая жена, вполне по-человечески, оказывала влияние на мужа в пользу своих детей.

Сюжет Морозко с сыновьями.

Слуги реализовывали это влияние.

Отчего — сильная личная неприязнь.

Осталось из сильно неприязненных выбрать кого-то с талантами организатора, и я назвал Миссионеру Кетлича. Что местных придётся втягивать в управление — понятно. Лучше — лучших.

Следующим утром принцесса была разбужена треском ломаемого дерева и громкими выражениями на местном строительном языке.

— Федя! Зачем они заборы ломают?!

— Э-э... ну... Святополк просил мост построить. Наплавной.

— Мост?! Мы уходим за Вислу?! Краковские подходят?!

— Не. Токмак.

— Что?! Какой токмак?!

— Обычный. Берендейский. Ночью прискакал гонец. Орда в трёх днях пути. Святополк и поехал. А мне велел сделать мост.

Позже Миссионер скромно описывал, как он, среди ночи получив донесение о движении орды, кинулся через реку, гнал полдня лошадей и, встретившись с Токмаком, принялся убеждать хана поспешить к принцессе.

Подханки унюхали, что пахнет жаренным, принялись выказывать свою значимость и независимость, торговаться... Миссионер послушал, засунул свои обычные терпение с этикетностью в... подходящее место и прямо спросил Токмака:

— Ты будешь дело делать или дураков слушать? В Галиче мы с тобой оба были. Как Зверь Лютый за племяшку твою Анастасию с галицких взыскивал — ты видел. Ныне княгиня Елена — и вовсе полюбовница его давняя. По воле его Минск брала, мужа с войском под смерть подвела. Как он на тебе отыграется — мне не ведомо. Только я нынче же назад поскачу. Шляхту, может, задурить удастся. А Колдун Полуночный... Ни обмануть, ни спрятаться.

Токмак с полминуты просто молча смотрел. Потом произнёс фразу из животноводческого лексикона в императивном наклонении, рявкнул на своих и, взяв две трети боеспособных мужчин спешным маршем двинулся к Завихосту.

Завихост. Предрассветные сумерки. Командиры поднимают отряды. Труб, барабанов, дудок нет. Негромкий мат, негромкие команды, негромкое фырканье лошадей и звяканье железа. Домик, где остановилась принцесса, опустел. Воины собираются в бой, обозники готовят возы к возможному движению, свитские... либо стали воинами, либо разбежались.

Принцесса — одна. Вокруг городок, полный движущихся людей и лошадей. Она им не нужна. Главное сказано: будем драться. Это единственное, что от неё было нужно.

Одиночество. Неуверенность. Беспомощность. Покорность судьбе. Она ничем не управляет. От неё ничего не зависит.

В Минске она хоть поскакала вперёд. Чтобы помочь, чтобы подтолкнуть. А здесь? Просто сидеть и ждать? Когда придут враги и будут... изгаляться.

— Позови ко мне Салмана.

Вестовой убегает и вскоре приводит сотника. Уже в доспехе, только шлем в руке. В едва сдерживаемом раздражении. Тут надо отряды в поле выводить, в последний момент всякое чего повылезло, а тут ещё этой неймётся...

— Салман... Иванович. Я не задержу тебя. Я хочу сказать, что... чтобы ты бился храбро. Если ты победишь, то получишь... особенную награду.

Принцесса развязывает пояс на своём плаще, распахивает отвороты и замирает. Задрав нос, мучительно краснея. Демонстрируя себя. Всю. Нагую.

— Я отдамся тебе.

За последние месяцы принцесса сильно изменилась. Особенно внешне. Можно сказать: обрела новое тело. Сильное, красивое. Она знает это, она улавливает взгляды и оценки мужчин. Она нравится многим, её хотят. Чувствовать себя привлекательной, купаться в восторженном мужском внимании после семи лет пренебрежения, отвращения...

А какие прекрасные слова находил для её тела Одолай! Мерзавец, конечно, но как красиво говорил... голова кружилась.

Глава 783

* * *

Энгельгард в Письмах из деревни отмечает, что стоит женщине осознать силу своей привлекательности — тогда беда. Она начинает использовать её по всякому поводу, даже и незначительному, отдаваясь, например, за горсть яблок.

Судя по тому, что жандармы, озаботившись его политической благонадёжностью, специально расспрашивали местных об амурных приключениях, у Энгельгарда был по этой части достаточный опыт.

В дошедших до меня через полтора века семейных преданиях этого нет: крестьянки не любили Энгельгардта за то, что он расплачивался с их мужьями водкой.

Здесь ставка выше: не кучка фруктов, а целая Польша. Принцесса, предвосхищая смоленских крестьянок втор. пол.19 в., пытается решить проблему теми же, доступными ей средставми.

Увы, её визави не опальный петербургский профессор либерально-демократического толка, со склонностью к химии, агрономии и литературе, а бывший боевой раб, гулям, а ныне сотник тяжёлых копейщиков Воеводы Всеволжского.

* * *

Доводилось мне видеть Салмана в крайнем раздражении. Но настолько...

— Ты... ты... жалеп амбас... шешенди сигейн... Дура! Курва! Хочешь меня! Батыра! Заставить! Вот этим! Этими... этой... Кытинди! Кетинди ам! Куй эйленчек! Безмозглая овца! Я — жауынгер! Сугышчи! Курку хэм тугрылык!

Резко выдохнув ноздрями, чуть успокоившись, объяснил:

— Такой дырк, такой сиськ, такой мяс... сядь на конь, скачи во всюда... везде. Много, разный. Любой, всякий. Такой (он постучал себя пальцем в грудь)... курмет. Больше нигде. Одын. Зверь сказал — береги её. Я — да. Мени сезим тастай (моё слово как скала). Ты думаешь — я хвост на ветру? Ты думаешь — за это (он махнул рукой в сторону принцессы, та опомнилась и судорожно запахнула плащ) я, Салман! Чёрный ужас!, буду что-то...

Салман помолчал, разглядывая побагровевшую до слез принцессу. Презрительно, на три тона свистанул дырками в зубах. Резюмировал:

— Птха. Аыма ой.

И ушёл.

Со двора донеслись команды. Акулы выдвигались из Завихоста к полю битвы.

Войско ушло из города, но принцесса ещё долго стояла посреди комнаты. Красная, отвергнутая, униженная. Как оплёванная. Судорожно вцепившись в отвороты плаща. Медленно, с трудом, осознавала, смирялась с мыслью, что её тело, её привлекательность... вовсе не универсальное оружие.

— А ведь Ванечка, когда я Минск взяла... ну-у... типа... про сладострастие не вспоминал. Вообще. Про красу или там... Только про силу духа, про силу ума... Но я же баба! Ой-ёй-ёй... Какая я дура!

Заявившимся служанкам принцесса приказала принести не её обычное платье, а наряд вестового. Который она не носила последние недели, но который внушал ей, большим ножом на поясе и панцирем за подкладкой кафтана, уверенность. В собственной безопасности, в своих силах. По опыту похода со Зверем Лютым.

Эпизод усилил неприязнь между принцессой и Салманом. Что, в сочетании с радиосвязью, заставило отозвать акул во Всеволжск. У Салмана оказалось достаточно времени для восстановления своего отряда: на поле Переяславльского боя мы смогли вывести полнокровную сотню тяжёлых копейщиков.

Да, девочка, можно сказать, что неуместный стриптиз принцессы спас Святую Русь и меня, грешного.

Ранним утром 10 сентября 1171 г. Силезская армия выступила из Сандомира на северо-восток вдоль Вислы.

Войско неторопливо следовало по приречной дороге. Долговязый, имевший опыт итальянских войн Барбароссы, выслал вперёд разъезды.

В урочище Gory Wysokie и чуть восточнее, у холмов, называемых Dwikozy, разведка силезцев столкнулась с разъездами скифов и сарматов, легко идентифицируемых по степным лукам. У ляхов стрелков не было, и они отошли к основным силам.

К 9 утра командиры силезцов поняли, что к схизматам подошли язычники во множестве. Лишившись разума от завываний богопротивных жрецов, преисполнившись суеверий, как это обычно для русских и их союзников, еретики решились на явную глупость: вышли из городских стен для полевой битвы.

Чудо на Висле? — Да брось ты! В битве сошлись несколько нечастых обстоятельств, но вовсе не чудеса.

Пятикратное численное превосходство противника? — Да, детка, я знаю, что в учебнике написано. Это правда. Только... как бы это аккуратнее...

У принцессы было 120 акул, 180 сборной солянки. Ещё 30-40 бойцов оставалось в Завихосте с князем Федей для охраны обоза, казны и самой принцессы. Токмак успел привести 12 сотен всадников. Половина — мужи добрые, конные копейщики. Хотя копий нет — пики. Половина — молодшие, молодёжь с луками.

Итого: 1500 всадников, пехоты нет.

Поход Долговязого — не защита от вторжения, не установление веры. Обычные внутри-династические разборки. Сотни три силезских лыцарей.

Напомню: городские и сельские ополчения, негербовая шляхта, воюют только в своей земле. Силезия так старательно добивалась независимости, что поход в Краков — зарубежный.

Надо добавить по сотне гридней двух князей — Долговязого и Плясоногого. И с сотню добровольцев из Малой Польши, примкнувших к походу.

Шесть сотен рыцарей. Каждый идёт в бой с оруженосцем. Штатного расписания, первый/второй, у шляхты нет. Богатые идут с двумя-тремя конными спутниками, бедный бывает и один.

Итого: 12 сотен конницы. Средней, копейной.

Конных стрелков нет, тяжёлых копейщиков, сравнимых с акулами — десятка два-три, можновладцы.

Много пехоты. Тысячи две силезцев из панских хоругвей да столько же малопольских. Краковское, сандомирское и другие ополчения.

Пара тысяч обозников. У принцессы нестроевые — в городке, у Долговязого — в поле.

Обилие пехоты, как строевой, так и обозной — от пропаганды. Местные попы, выгнав Вернера, старательно внушали городской черни, что принцесса — еретичка с богатым обозом. Отчего немало добрых католиков собралось на войну. За веру Христову и пограбить.

По головам считать — 7.5 тыс. против 1.5 тыс. Впятеро.

А детально... Салман превосходил Долговязого в коннице. 15 сотен против 12. В коннице превосходил в конных стрелках и в тяжёлых копейщиках. Нужно было построить битву так, чтобы свои преимущества реализовать, а вражеские не допустить.

Ещё: Салман эту местность только что глазками видел, ножками щупал.

Ежели местность не становится полководцу другом, она становится ему врагом — я про это уже...

Местность. Слегка наклонённое к востоку, к Висле, чуть всхолмлённое поле. С востока — Висла, с запада — гряда невысоких крутых холмов, поросших лесом. Вдоль леса и вдоль Вислы — дороги.

Между Две козы и устьем Сана напротив — самое широкое место, две версты. От коз к Висле, на северо-восток — лощина. Как оказалось — главный герой битвы. Начинается глубокой промоиной между двумя крутыми холмами. Дальше расширяется, высота и крутизна бортов снижается — проходима для конницы в нижней трети. Кроме самого последнего отрезка: вода, которая тут бежит весной, пробила узкий сток в береговой стенке Вислы.

Северная часть поля сужается к Завихосту. В двух верстах к северу от лощины холм поперёк поля.

Южная часть — сильно вытянутый на юг равнобедренный треугольник. Восточное бедро — Висла, западное — гряда холмов, основание — та самая лощина с севера. В вершине треугольника на юге, на дороге к Сандомиру, стоит силезская конница.

Разведка силезцев выезжает на это поле с юга, видит разъезды дикарей, после короткой стычки отходит в сторону Сандомира. На дороге встречает свой авангард. Рыцари в воодушевлении кидаются вперёд и натыкаются на несколько сотен скифов, беспорядочно разъезжающих по полю и густо кидающих стрелы.

— О! Битва! Ура! — кричат горячие и доблестные, — Бабу — в монастырь, казну — поделить, русских — в холопы!