А пока нас обнимала своим затейливым рельефом долина Ярдангов. Убаюкивала мягкими мерцающими крыльями марсианской ночи и дуновением ветров, создающих иллюзию пустоты и покоя...
Я вновь остановил дрезину, чтобы залить в бак следующую канистру солярки. Когда мы вновь тронулись в путь, Ирина задремала на моем плече под медленный тягучий поток эмбиента, изливающийся из похрипывающих динамиков радио.
Я бы и сам уснул, несмотря на рокот мотора, — в кабину задувал ленивый ветерок, блуждающий меж барханов, дул поток теплого воздуха из печки под приборной доской, слегка попахивающий топливным перегаром. Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, и убаюкивающе покачивалась платформа дрезины.
Мне вдруг вновь отчаянно захотелось все бросить — может, купить такую дрезину и устроить прямо на ней дом на колесах? Развозить мелкие грузы, посылки... сделать маленькое рельсовое ответвление между уютными дюнами и разбить там постоянный лагерь. Основать свой клан... А что? Опыт у меня есть... Будем ходить в интересные рейды...
Я крепче прижал к себе Ирину за плечо и вдохнул с наслаждением ее запах — свежий и нежный, словно изысканный марсианский цветок...
Ритмично и с раскатистым легким сипением стучали сквозь бормотание двигателя стальные колеса дрезины, шлифуя стыки старого рельсового пути. Прошло около пяти часов с того момента, как Калган помахал нам рукой с платформы поселка и пожелал удачи, хмуро косясь на покореженную прожекторную мачту. Ярданги скрадывали горизонт, поэтому появление на фоне темно-сиреневого неба с багровыми мазками бархатных облаков черных силуэтов буровых вышек "Востока-250" было для меня некоторой неожиданностью. Пирамидальные нагромождения корпусов, облепляющих металлические конструкции буровых, медленно и плавно стали надвигаться из-за поворота железной дороги, над которым нависал крутой склон глинистого холма с красиво переплетенными ребристыми узорами выветренной глины и песка. Ярданги были очень живописны — это бросалось в глаза даже в полумраке марсианской ночи и несмотря на усталость. Тысячелетиями ветер, словно авангардный скульптор, оттачивал узоры линий, переплетение наносов и выступающих пород, округлые канавки и борозды, в контрасте с резкими щелями и трещинами, напоминающими фрактальные поверхности. Словно гениальный резчик и зодчий, решивший свести всех с ума тонкостью и затейливостью своего искусства, амазонский северный ветер придал ярдангам вид крышки огромной резной шкатулки (чуть не сказал "саркофага"), инкрустированной различными камнями, керамическими рельефами и песком.
Именно черная громада "Востока", испещренная габаритными и сигнальными огоньками, топорщащаяся в небо своими ритмически резкими силуэтами, выглядела здесь чужеродной — люди приспосабливаются к природе примитивно и грубо...
Я сбавил ход, заметив ветвление ржавых стрелок, возле которого стояла невысокая вышка с прожектором. Перед нею, над рельсами, нависала трехдюймовая железная труба, выкрашенная флуоресцентной краской аляпистыми полосками. На вышке горел зарешеченный прожектор, бросающий мутное пятно света, оттеняющее грубые конструкции стрелочной зоны, во мрак которой уходили небольшие "ежи" из сваренных рельсов. По ним тянулось четыре ряда "колючки".
За трубой, на путях, стоял силуэт человека с автоматом. Он поднял одну руку вверх и помахал ею в свете наших фар.
Я стал тормозить ход дрезины, на что та ответила душераздирающим скрежетом. Ирина вскинула голову, спросонья озираясь по сторонам.
— Уже приехали? — сонным голосом спросила она.
— Почти, — ответил я, притушив фары, чтобы не светить часовому в лицо.
Наконец визгливый скрип стал задыхаться под напором трения и, захлебнувшись низкой нотой, замолк, а дрезина, качнувшись на рессорах, замерла.
Заглушив двигатель, я с трудом повернул тугой рычаг и открыл дверь кабины.
Человек, стоявший на путях, пригнулся под шлагбаумом и зашагал в нашу сторону, громко шурша подошвами сапог по гравию насыпи.
— Аусвайс битте! — выкрикнул он, подойдя ближе.
Изо рта у него выбивался пар, клубящийся в свете нашлемного фонаря, который он только что включил.
— Буэнос ночес, — в тон ответил я ему, нащупав в кармане жетон Охотничьей лицензии. — Вам привет от Калгана с Шалманки!
Другой рукой я придерживал казенную часть автомата — больше по привычке, нежели от дурного предчувствия. Моя фраза вызвала легкую заминку, на что я и рассчитывал.
— От к-корешка? — Часовой слегка заикался. — А с-скажи, понимаешь, т-тогда, который зуб у него золотой?
— Нет у него золотого зуба, — ответил я, — хоть я и не разглядывал его пасть особенно.
— Ну это, п-понимаешь, да, — кивнул часовой, подняв забрало шлема.
Лицо его было землистым, с широкими скулами, густыми бровями и узкими черными прищуренными глазами.
— А кого из его, п-понимаешь, Охотников назовешь? — снова спросил он.
— Шуруп и Хряк, — ответил я.
Тот вновь помолчал, будто переваривал услышанное.
— Да, понимаешь, — опять произнес он в задумчивости, — дай жестянку п-потискать...
Я молча присел на корточки, протягивая ему свою лицензию.
Он неторопливо отстегнул с пояса КПК, включил его и перевел в режим визового контроля.
— Так, п-понимаешь, что тут у нас, — бормотал он, глядя на экран, — так ты, понимаешь, и есть тот Странный, из долины Маринера?
— Наверное. — Я пожал плечами, а тот хмыкнул.
— Землюк, — сказал он, скорее утвердительно, нежели с вопросом.
Я промолчал.
Он имел в виду мое происхождение — не то чтобы люди, родившиеся на Марсе, ненавидели прилетевших сюда землян, но относились к ним все же с неким недоверием и настороженностью. К тому же марсианская программа фактически закрыта, и прилетевшие сюда — либо идеалисты-романтики, либо отщепенцы-авантюристы, либо просто сумасшедшие. Все эти типажи не пользовались особенной здесь популярностью, поэтому удивляться не приходилось.
— Ну п-понимаешь, и чего тебе? — спросил он после паузы.
Этот вопрос, по всей видимости, был по поводу цели моего визита на "Восток-250".
— Мне бы поезда дождаться, — ответил я по возможности вежливее, — а то на этом тарантасе далеко не уедешь...
— А чего же ты, п-понимаешь, на Шалманке поезда ждать не стал? — спросил он, подозрительно наклонив голову набок.
Я понял, что парень не дурак, и внутренне напрягся.
— За мной следят какие-то уроды, — ответил я спокойно, — вот я и решил оторваться от них, по максимуму.
— Оторваться, п-понимаешь, — повторил он медленно, глядя на меня взглядом, который, наверное, должен был просветить меня рентгеновскими лучами. — Проблемы за с-собой нам тащишь?
— Никаких проблем со мной не будет, — ответил я. — Если кто меня и выследит, так с того же поезда, на который я и сяду, так что...
— Ладно, — махнул он рукой, вернув мне жетон, — задирай рукав, п-понимаешь.
— Зачем это? — насторожился я.
— Задирай, понимаешь, н-не разговаривай. — Он вынул из кармана одноразовую иглу и воткнул ее в разъем анализатора на КПК.
Я спрыгнул на хрустящий гравий, покрытый легким инеем, и закатал рукав.
— Больно будет? — спросил я встревоженно, однако тот не ответил.
Он поднес к моему локтевому сгибу КПК, и я почувствовал короткий укол.
Затем часовой вновь минут пять разглядывал экран.
— Ну что там? — полюбопытствовал я.
— Все, п-понимаешь, нормально, — кивнул он наконец.
— А что надо-то?
— Сейчас т-тут со мной проедете, до к-карантинки — у нас тут эпидемия небольшая — восемь человек с г-гриппом каким-то странным слегли. Рожи красные, жар и т-трясет, понимаешь.
— Может, это краснуха? — предположил я.
— Да, п-понимаешь, хрен его знает... — Он махнул рукой куда-то в темноту. Шлагбаум с протяжным стоном поднялся, сверкнув своими полосками, а между стрелками зажегся синий огонек стрелочного семафора.
Часовой залез на платформу, а я сел в кабину и завел мотор.
— Ну как там? — спросила Ирина, зябко поведя плечами и прислонившись ко мне.
— Вроде все нормально, только у них какая-то эпидемия — в поселок не пустят, будем у них в карантинной зоне. Он у меня анализ крови брал.
— Понятно, — сквозь зевок сказала Ирина.
Колеса загремели по стыкам стрелок, и сквозь запыленное стекло по лицу чиркнул свет прожектора с вышки.
Изрядно лязгая по рельсам и рокоча двигателем, мы плавно причалили к длинному пакгаузу, обшитому рыжими от коррозии листами железа.
У распахнутых ворот курили часовые, а с крыши светил неоновый фонарь, озаряя платформы мертвенно-белым холодным светом.
Наш провожатый махнул мне рукой, делая знак остановиться.
— П-приехали, — крикнул он не то нам, не то часовым у входа.
Мы собрали скудные пожитки и перепрыгнули на платформу пакгауза.
Нас окружил странный теплый запах. Пахло мазутом, сырым воздухом и чем-то терпко-пряным.
— Давай их на к-карантинку, понимаешь, Сид, — сказал он часовым.
Потом наш провожатый забрался в кабину дрезины, завел двигатель и, дав короткий резкий сиплый гудок, покатил куда-то дальше.
Один из часовых обыскал нас и досмотрел вещи, затем разрядил оружие и, возвращая его, рекомендовал им не пользоваться в карантинной зоне.
В сопровождении часового нас провели через пакгауз — пряный запах распространялся от каких-то ящиков, штабелями стоящих внутри. Мы вышли с обратной стороны. На большой бетонированной площадке, огороженной высоким сетчатым забором, по верху которого шла в несколько рядов колючая проволока, стояло буквой "П" три железнодорожных пассажирских вагона со снятыми колесными базами.
По периметру возвышались четыре вышки с часовыми. На двух вышках были прожекторы. Вокруг вагонов ходили вооруженные охранники. По центру стоял небольшой пластиковый сарайчик с грубо нарисованным на задней, обращенной к нам, стене красным крестом.
В полумраке виднелась висящая на сетке табличка: "Покидать карантинную зону без разрешения коменданта строго запрещается! Нарушители приравниваются к отморозкам! Стреляем без предупреждения!"
— Куда это мы попали? — растерянно спросила Ирина.
— Кажется, так у них выглядит зал ожидания, — не нашелся я что ответить.
Часовой, сопровождающий нас, повел к вагону справа и указал на дверь, мрачно буркнув под нос:
— Располагайтесь.
Окна вагона были заварены стальными листами, а по бокам шли двухъярусные нары, покрытые различной ветошью. Пахло хлоркой и потом, а под потолком горели три тусклых светильника, забранных толстой решеткой. На торчащих из стены кронштейнах висела засаленная спецовка и несколько горняцких касок.
Народу было не очень много, и мы без труда нашли место, где можно было присесть вдвоем. Это было на нижнем ярусе, между какой-то толстой старухой, обмотанной дурно пахнущими лохмотьями, и вертлявым субъектом в потертом комбезе химзащиты.
К нам подошел часовой и спросил, не нужно ли нам чего, — мы ответили, что пока нет. Он показал нам в конец вагона, произнеся одно лишь слово "туалет", после чего ушел.
Стоял шелест, было слышно чавканье, негромкое бормотание, кашель и отдельные реплики. У кого-то пиликала игровая приставка.
Ирина боязливо прижалась ко мне.
— А мы не заразимся? — спросила она, беспокойно оглядываясь по сторонам на чумазых, неопрятных людей, одетых во что попало.
— Ну видишь, как здесь все строго, — ответил я успокоительным тоном. — Скорей всего, конечно, нет.
— Как мы здесь два дня просидим? — В глазах Ирины проглядывала паника.
— Здесь гораздо приятнее, чем в подвалах у Дарби, с его бестиарием... — Я вздохнул, стараясь не встречаться взглядом с окружающими людьми, чтобы не привлекать внимания.
Ирина тоже вздохнула и уткнулась носом мне в плечо. Я ощутил ее горячее дыхание.
— Слышь, братишка, сигаретами не богат? — раздался слева сиплый голос парня в драном комбезе.
Его лицо пахнуло перегаром и запахом давно не мытого тела, сверкнуло несколько никелированных зубов сквозь потрескавшиеся губы, окруженные двухдневной серой щетиной, среди которой рядом с мясистым носом блестели воспаленные веки. Ирина вздрогнула. Я молча полез в карман и извлек сигарету из пачки, купленной на Горной.
— Спасибо, братан! — Он часто закивал, принимая сигарету. — Сам-то откуда?
— Я с Маринера, — со вздохом ответил я.
— А-а-а, — протянул он как-то отстраненно, чиркая пьезоэлементом.
На его руке красовалась расплывшаяся татуировка в виде головы в дорическом шлеме, напоминающей бога войны. На фалангах пальцев было наколото по одной букве, складывающихся в имя "СТЕН". Он явно был настроен на общение, а я — не особо.
— Тебя как кличут? — опять спросил он, заглядывая мне в глаза скорее внимательно, нежели заискивающе.
Я понял, что от него не отвертеться.
— Странный, — ответил я.
— Че-то я про тебя слыхал. — Он задумчиво прищурился. — А... ты из этих... из землюков... Я к ним нормально... Жиган ты, видно... Меня звать Кадык — я с Елизея...
Я рассеянно кивнул...
— Жесть тут, согласен? — Он отвернулся на секунду в сторону, чтобы сделать глубокую, шумную и жадную затяжку, будто он не курил очень долгое время, хотя весь вагон был подернут легким туманом табачного дыма.
Я опять кивнул.
Он некоторое время смотрел на меня изучающе, затем отвернулся и зачем-то кивнул, видно, каким-то собственным мыслям.
— Я сам-то на буровой работаю, — продолжил Кадык, глядя в сторону, словно обращаясь в пустое пространство, — тебе откроюсь, только молчи: решил я с кичмана соскочить. Ты же поезд ждешь? А я типа на карантине: как поезд приедет, с тобой ломанусь...
— А как же ваша охрана? — я насторожился.
— Ты не кони — охрана подогретая, — он махнул рукой. — Я тебя не напарю, просто пристроюсь рядом на выход.
— Да мне-то что, — покачал я головой, — только не чуди...
— Да мне фраерить нет резона. — Он выпустил несколько плотных колечек дыма. — Время сейчас мутное: на киче краше, чем в бегах, но жизнь прижмет — беги вперед. Не стал бы я отсюда бечь, так здесь гниль пошла... Я скажу тебе так, кентуха: они все брешут...
— По поводу? — вяло спросил я.
— Они говорят про какой-то грипп? — Он выпустил дым вбок. — А это с кадаврами проблемы — какой-то фраер цапанул их трупный яд...
— Какой там, к чертям, трупный яд? — не выдержал я. — Это же просто мутанты.
— Ты что, землюк, не в курсях? Это же порождения тьмы! — Он вытаращил глаза. — Они же, когда оголодают, людишек хавают!
— Слушай, Кадык, я хоть и землюк, но уже несколько лет в Охотниках — всякого поглядел. — Я снял с пояса флягу, которую успел наполнить еще в деревне, и, отхлебнув сам, предложил ему. — Ты лучше скажи, как тебя сюда занесло?
— Ни фига сложного. — Он ухмыльнулся и вновь кивнул сам себе. — С бригадиром повздорил на рудниках, в Елизее, побежал... а на Шалманке спалился... Я раньше мотористом на горнопроходном лазере был, а до этого вообще... на краулере механиком, а перед этим спортом занимался...
Он вдруг замолчал, некоторое время бросая в мою сторону беглые взгляды.
