Продолжение 7

— А офицеры? Их где возьмем?

Капитан довольно улыбается и выдает в эфир еще одну "бомбу":

— Троих кандидатов уже нашли и провели с ними беседу... Кстати, Вы, господин подпоручик, их знаете и, более того, завтра с двумя из них встретитесь.

— ... Стефанов и Бер?!

— Да, их завтра тоже награждают, правда, — Владимирами с мечами. Третий — подпоручик Берг, но он сейчас в госпитале.

— Да, я хотел его проведать, но Романа Викторовича перевели в другое место.

— Я вчера с ним уже разговаривал, он согласен. Выписывается через несколько дней, несмотря на незажившие раны, так что скоро с ним увидитесь. А далее потихоньку будем подбирать и других офицеров, подходящих нам. — Капитан Бойко смотрит на меня многозначительным взглядом.

А что тут не понимать? Тех, кто разделяет наши взгляды и на войну, и на государственное устройство. А посему готов действовать в этом направлении. Держа в уме даже элемент здорового карьеризма...

— С обязательной проверкой и испытательным сроком. И нужно продумать организацию своей контрразведки и обеспечения секретности. — Продолжает мысль Дольский.

Естественно. Что-то совсем не хочется преждевременной популярности. С очень вероятным летальным исходом.

— Само собой разумеется. Насчет этого поговорим немного позже, — Валерий Антонович утвердительно кивает, потом переводит разговор на другое. — А сейчас... Сергей Дмитриевич! Поздравляю Вас чином подпоручика! Прошу не позже завтрашнего дня быть готовым соответствовать ритуалу.

Опаньки! Назавтра намечается большой праздник! А Оладьин, в данный момент цветущий, как целая клумба, все-таки меня подсидел. В хорошем смысле. Ладно, послушаем, что еще начальство скажет.

— А теперь, господа, — о деле. — Выражение лица Бойко становится серьезным. — Его превосходительство очень большое внимание уделяет бумажной работе, поэтому мне нужно представить в штаб фронта докладную записку с обоснованием штатного расписания будущего батальона. Какие-нибудь мысли на этот счет у Вас есть?

Оладьин с Дольским, как по команде, смотрят на меня. Стараюсь их не разочаровать:

— Батальон четырехротного состава. Первая — разведрота. Она уже существует и остается в прежнем виде. Основная тактическая единица — "пятерка". Далее, вторая и третья роты -штурмовые. Одна из них — развернутый драгунский эскадрон Анатолия Ивановича, вторая — пешая. За основу берем отделение — десять человек во главе с ефрейтором. Вооружение — желательно артиллерийские люгеры и английские гранаты, обязательный ручной пулемет, расчет — два человека, и два карабина для стрельбы винтовочными гранатами. Для ближнего боя нужны ножи-тесаки, чтобы ими можно было еще и проволоку рубить при необходимости, револьверы, малые пехотные лопатки. Для кавэскадрона необходимы штук шесть тачанок с максимами. Четвертая рота — подразделение огневой поддержки. Состоит из пулеметного взвода в восемь максимов, батареи пушек калибра тридцать семь — сорок семь миллиметров, минометной батареи, отделения крупнокалиберных ружей, отделения снайперов, взвода саперов — взрывников. Было бы очень неплохо иметь пару броневиков, или на худой случай автомобилей с установленными в кузове орудиями, или крупнокалиберными пулеметами. Насколько я знаю, еще в пятом году использовались четырехлинейные максимы.

— Да, Денис Анатольевич, Вам палец в рот не клади... — Озадаченно тянет Бойко. — Где, по-вашему, я должен все это испрашивать?

— Я предложил теоретический вариант, сам прекрасно знаю, что все это достать очень трудно. Люгеры можно заменить на охотничьи помповики, обрезав стволы для компактности... Да, Валерий Антонович, по автоматическим винтовкам Федорова ничего не известно?

— Запрос в ГАУ я послал за подписью командарма, ответа еще нет... И разъясните, пожалуйста, что такое "помповики"?

— Помповики — это охотничьи ружья, которые заряжаются передергиванием цевья назад-вперед. Обычно в подствольном магазине от шести до восьми патронов. Если их снарядить картечью, и по максимуму обрезать ствол для большего рассеивания, то один выстрел на ближней дистанции может заменить очередь из... пулемета.

— Я слышал о них. У меня отец — заядлый охотник, старается быть в курсе последних новинок. — Хвастается Анатоль. — Но он говорил еще про автоматические дробометы... Браунинга, если я не ошибаюсь. Там даже дергать ничего не надо. Просто нажимай на спуск — и все.

— Понимаешь, одно дело — на охоте, и совсем другое — на войне. Чем сложнее конструкция, тем быстрей она ломается.

— Приведи пример, Денис. — Дольский явно не хочет соглашаться. Ох уж эта "бэль эпок" с ее стремлением к комфорту.

— Привожу. Из скольких частей состоит молоток?.. Не знаешь? Из трех. Сам боёк, ручка и клин, с помощью которого боёк крепится на последней. А лом состоит из одной части — самого лома. Так вот, молоток ты можешь сломать, а лом — нет, только согнуть. Идем дальше. Под тачанки легче всего приспособить подрессоренные пролетки...

— Ты, Денис, хочешь меня командиром извозчиков сделать? — Дольский делает обиженное лицо, но, скорее всего, невсерьез.

— А ты представь, что сможешь благодаря этому чуть ли не мгновенно сконцентрировать огонь пяти-шести пулеметов на маленьком участке фронта, устроить бойню, и так же быстро исчезнуть, не дожидаясь ответного огня.

— Ладно, ладно, убедил.

— Так вот, пушки можно взять флотские, которые валяются на складах, лафеты сделаем сами, или, действительно поставим на автомобили. Туда же могут пойти уже снятые с кораблей митральезы. Минометы нужны небольшого калибра — миллиметров в пятьдесят, чтобы расчет мог идти рядом с остальными... В конце концов, Валерий Антонович, Вы же знаете старое армейское правило: проси побольше, дадут столько, сколько надо.

— Ну, хорошо, согласен. — Капитан улыбается. — Если дополнений нет, примем вышеперечисленное за основу... Теперь насчет детей, которых я видел. Вы обещали объяснить.

— Объясняю. Девочку я забрал прямо с улицы у содержательницы притона, по всей видимости, нелегального. Одна из проституток пыталась выбить из нее неповиновение, или дурь вместе с мозгами. Пришлось вмешаться.

— Надеюсь, она осталась жива, Денис? — Подкалывает Анатоль.

— Да, конечно. У нее вдруг резко разболелась рука, и пришлось присесть отдохнуть на крылечке. Тем временем появилась бандерша и заявила, что это — ее служанка, но предложила мне воспользоваться девочкой всего за тридцатку. Узнав, что я за эти деньги забираю ребенка совсем, возмутилась, мол, есть на ней еще долг в двадцать рублей, но после того, как я ее переспросил, внезапно вспомнила, что долг уже отдан.

— Вы отдали деньги? Кто-нибудь может это подтвердить? — Валерий Антонович пытается вернуть разговор в серьезное русло.

— Да, там стояло еще несколько человек. Они подтвердят... Если захотят остаться в живых.

— Денис Анатольевич, прекратите, я спрашиваю не просто так! Как к Вам попал мальчик?

— На следующий день здесь появился один из подручных бандерши, к тому времени от Алеси я уже знал, что ее брат у него. Жулик пригласил на встречу вечером, я пошел туда, приняв некоторые меры предосторожности. Там находился какой-то матерый уголовник, который хотел со мной поговорить. Мы поговорили, после чего бойцы их связали, а бандерша привела мальчишку. Да, у Бени,.. ну, того уголовника при обыске я нашел бумагу, по которой отец детей отдал их в услужение данному господину...

— Где эта бумага?! — Капитан отчего-то слишком сильно взволновался. — Она у Вас?

— Нет, я ее сжег.

— Зря Вы это сделали. — В голосе Бойко слышится досада. — Ей Богу, зря... И что было потом?

— Потом мы с мальчиком ушли. Да, при обыске у этого Бени нашли в тайнике драгоценности, а среди них... — Вот. — Достаю из кармана Георгиевские кресты и передаю Валерию Антоновичу. — Они номерные, значит, можно определить и разыскать хозяина.

— Как можно сейчас найти Беню? — Серьезный допрос продолжается. — Кого Вы еще там запомнили?

— Его подручного, Штакета и еще одного, скорее всего, охранника того пахана,.. ну, вора, который со мной говорил. Самого Беню, боюсь, найти будет очень непросто. Драгоценности, которые мы нашли, он припрятал от этого ивана. Так что после нашего разговора ему предстояло еще побеседовать со своим корешем.

— Вы как-то физически воздействовали на того уголовника?

— Ну, стукнул несколько раз, когда кресты нашел. А до этого лицо ему ножом пару раз поцарапал... Нечаянно. Больше так не буду.

Дольский заговорщецки улыбается и хитро мне подмигивает, Валерий Антонович смотрит с укоризной. Потом объясняет ситуацию:

— Денис Анатольевич,.. и ты, Анатолий Иванович, поймите, что тут — не фронт. А если этот Беня, или бандерша попытаются обратиться в полицию? Да даже найдут этого уголовника мертвым, а свидетели подтвердят, что Вы его избили, что и послужило причиной скоропостижной кончины?

— А если в данном случае я защищал свою жизнь и честь офицера?

Капитан раздумывает несколько секунд, а потом задает очень неприятный вопрос, любой ответ на который ставит меня в проигрышное положение:

— А если следователь попросит дать слово офицера, что не совершали в отношении этого человека противозаконных действий, — что Вы ответите?

Блин, вот ведь вляпался! В данном случае врать нельзя. А скажешь правду — вот он, Устав о воинских наказаниях. Та самая статья за номером двести семьдесят девять... Валерий Антонович внимательно смотрит на меня. Ему соврать тоже нельзя, даже больше, чем следователю...

— Я бы в данном случае сказал бы всю правду и дал в подтверждение честное слово... А потом пришлось бы долго убеждать следователя не делать опрометчивых выводов.

Бойко досадливо морщится, потом, спохватившись, обращается к Оладьину:

— Сергей Дмитриевич, если не возражаете, более не задерживаю. У Вас до завтрашнего дня много хлопот, хоть и приятных.

Дождавшись его ухода, снова продолжает ту же тему:

— И что Вы собираетесь делать с этими детьми? Оставлять на попечение роты? Ну, с мальчишкой проще. Зачислим ординарцем, или подносчиком патронов. А девочка? Вы знаете, что, коль взялись за такое дело, должны воспитывать, обеспечить их образованием и приданным, наконец. Об этом уже мало, кто помнит, но во время Балканской войны 1878 года Кексгольмский гренадерский полк подобрал двухлетнюю полузамерзшую девочку-турчанку. Решением офицерского собрания ее оставили дочерью полка, крестили, потом, когда она подросла, за счет жалования офицеров и нижних чинов ее отправили учиться в Варшаву, а ее отметки вывешивались в полку на всеобщее обозрение. Потом был институт благородных девиц, свадьба, на которой присутствовало около двухсот кексгольмовцев...

— Валерий Антонович, откуда Вы все это знаете? — Дольский сильно заинтригован. — Зная Вас не первый день, в сентиментальности не замечал.

— В Варшаве в середине девяностых годов была издана книга "Дочь Кексгольмского гренадерского полка", автор — штаб-ротмистр Елец. Приходилось читать во время учебы в Академии Генштаба по совету своего куратора... Так вот, Вы, Денис Анатольевич, готовы сделать то же самое в отношении этой девочки?

Интересный поворот, я об этом не думал. Да ни о чем не думал, увидев ее глаза и дав обещание, что ее больше никто никогда не обидит. Ну, что ж, трудности нас делают только сильнее, и как напишет когда-нибудь Сент-Экзюпери "Мы в ответе за тех, кого приручили". Поэтому, ответ однозначный:

— Да, готов. И со своей стороны хочу напомнить Вам, Валерий Антонович, когда я рассказывал о... — Немного понижаю голос на всякий случай. — О послереволюционных событиях, говорил о том, что председатель ВЧК, самой жестокой организации Советской власти, Феликс Дзержинский одной из своих задач считал решение вопроса с беспризорниками, их дальнейшим существованием и воспитанием из них будущих коммунистов.

— Хорошо, тогда имейте терпение и выслушайте меня до конца. Информация получена сегодня из штаба фронта. По данным контрразведки германцы создали несколько разведшкол, в которых обучаются дети и подростки, направляемые затем под видом беженцев на нашу сторону. Поэтому я так подозрителен. Что будет, если неприятель узнает о роте и ее дислокации, надеюсь, говорить не нужно?

— Я встретил их совершенно случайно, мог ведь спокойно пройти мимо... И самое главное, я видел их глаза. И Алеси, и Данилки. Такое сыграть нельзя!

Капитан устало машет рукой, желая прекратить спор.

— Давайте тогда решим так. Вы даете мне всю информацию по детям, я постараюсь найти их родителей. И свяжусь с жандармским управлением. Как мне сказали, у них есть дама, умеющая быстро находить общий язык с детьми и узнавать все, что ей нужно. А еще я сообщу в комитет Земгора, ведающий делами беженцев. В сопровождении их представителя визит этой дамы будет менее заметен. Вы же, в свою очередь, проследите, чтобы никто из детей не покидал расположения, и приставьте к ним опекуном кого-нибудь из толковых солдат, или унтеров. Пусть в дополнение ко всему смотрят за ними...

Как и было приказано, следующим утром без четверти десять лучшие представители роты, наглаженные и надраенные, как медные котелки, в количестве шести боевых единиц, уже стояли перед особняком господина Свентицкого на Подгорной, где и располагался штаб фронта. Мы с Федором ничем не выделялись из толпы простой пехоты, а вот Михалыч, Гриня, Митяй и Андрейка-Зингер в своей казачьей форме выглядели этакими пижонами с проспекта. Синие шаровары первого срока с широким алым лампасом, такие же синие погоны с красной окантовкой и блестящим галуном, новые гимнастерки, фуражки набекрень, из-под которых выбивались кучерявые чубы, и даже запах одеколона, щедро одолженного Оладьиным, — все говорило о лихости, удальстве и явном превосходстве перед другими индивидуумами, имеющими наглость относиться к Русской армии. Утром, когда увидел, как они готовятся к предстоящему действу, не знал — то ли моментально охренеть, то ли медленно выпадать в осадок. Сначала с помощью небольших хитрых щипчиков, позаимствованных у неизвестного куафера, станичники накрутили себе чубы так, что любая блондинка умерла бы от зависти, потом закрепили это произведение искусства сахарной водой за неимением лака для волос. Мне бы этой сладкой смерти хватило на целый самовар чая, а этим, блин, показалось мало. После началось главное действо. Тщательно отмытая вчера, с утра обувь была подвергнута креативной обработке с помощью того же сахара. Сначала вся веселая компания набила себе рты кусками рафинада, как будто не жрали чуть ли не целый месяц, затем последовала стадия медитации, когда возле казармы сидело четыре невозмутимых и молчаливых "статуи", никак не реагировавших на внешние раздражители. Спустя некоторое время растворенный сахар тоненькой струйкой выплевывался на сапог и быстро растирался тонким слоем по поверхности, в результате чего образовалась зеркально-блестящая корка. В общем, я понял, что в красоте ничего не понимаю. По дороге в штаб казаки выписывали немыслимые виражи, чтобы невзначай не запылить блестящие сапоги, в которых можно было увидеть свое отражение. Свою обувку я выдраил гуталином в расположении, а затем обновил глянец с помощью чернявого словоохотливого парнишки-чистильщика, сидевшего возле штаба со своими причиндалами, посему никаких комплексов не испытывал. Не всем же быть красавцами.