Созвездие Тарантула

Элис на бал не пошел, его эта человеческая комедия вовсе не развлекала. Веселясь и напиваясь пуншем, я пытался найти в себе ростки вины за то, что он где-то один и совсем скоро мы расстанемся навсегда. Но не находил. Может, потому что он всегда был один, а может, причина была другая.

Так мы и расстались — никак, будто ничего не произошло. Я попросил его не убивать без серьезных оснований, но он только дернул плечами и отвернулся к стене. Когда приехало такси и я вернулся за вещами, он все так же лежал, подтянув колени к груди, и не шевелился. Я оставил на его кровати коробку с рафаэлло, повесил на стул свой кожаный пиджак и ушёл. Боялся ли я в тот момент за свою жизнь? Боялся ли, что не дойду до порога и упаду с сердечным приступом, разорвавшейся аневризмой, инфарктом или под чем там ещё скрывается мгновенная смерть? Не знаю, боялся ли, но ждал. И ничего тут не поделаешь.

Я выжил и в третий раз.

Вышеупомянутая причина дала о себе знать довольно скоро. Поначалу мне просто некогда было думать ни о чем постороннем — я долго искал подходящее жильё, кочуя из одной комнаты в другую, потом постоянную работу, пока перебивался то там то сям... А когда все наладилось, я лег на свою новую кровать в своей новой квартире, завёл часы, чтобы завтра не опоздать на свою новую работу, вот тут-то все на меня и обвалилось. Оказывается, я попросту не допускал, что больше никогда его не увижу, все мое естество автоматически отбрасывало эту мысль как вредную и невыносимую. Но сейчас, расслабившись, я впервые за полгода подумал об этом, и мне стало плохо. Так плохо, как бывает только при потере.

Я не вполне понимал причину этому. Зачем я был ему нужен — понятно, но он-то мне зачем? Нас объединяли только номер комнаты и рафаэлло, и лишь желание выжить заставляло держаться друг друга. Но если так — то каким образом эта тоска так быстро погребла под собой всю радость и удовлетворение от достигнутого? Откуда у нее столько власти? Кто питает её силой? Кто, кроме меня самого? Я быстро устал вытирать текущие слёзы и не мог заснуть почти до рассвета, а когда засыпал, слышал стук своего сердца. Звуки рассыпались по комнате, как бисер, и некому было собирать его — от этого они закатывались в щели и таяли там по одной, отзываясь тонко, будто лопнувшие струны. Впервые в жизни мне не снилось ничего, и это было очень, очень страшно.

Первый день прошел неплохо, но усталость сказывалась, поэтому с непривычки я едва дополз до дома. Внизу меня перехватил хозяин дома, я видел его впервые, потому что имел дело с его женой. Он посетовал, что раньше нам не довелось познакомиться, спросил, все ли в порядке, и сообщил, что двое других постояльцев меня не побеспокоят. Тот, что справа, вообще редко показывается, с ним никаких хлопот. Ту, что слева, старик назвал распроклятой китаёзой, но это не означало, что он к ней в претензии — просто так он называл всех азиатов, коренных американцев и даже некоторых латиноамериканцев, чему вообще не было никакого объяснения.

Я терпеливо выслушал всё это, греясь мыслями о тёплом душе и постели. Но этим мечтам не суждено было сбыться так скоро.

Стоило мне закрыть за собой дверь, как в неё постучали. Собрав нервы в кулак, я рывком распахнул её.

— Звезду с неба не хочешь? — спросил Тарантул.

Звезду?... с неба?... Это было чувство из детства, то самое, известное каждому. Когда теряешь нечто, имеющее значение только для тебя, какую-то безделушку, марку или бейсбольную карточку, сглаженное морем стеклышко, перо канарейки или ещё что-то... и смотреть-то не на что, и никто тебя не понимает. Но вдруг, когда надежды уже нет, оно появляется, будто по волшебству — да это и есть волшебство. Настоящее. Неподдельное. То самое, которое заново рождает вкус к жизни. Ведь чем взрослее становишься, тем чаще умирает этот вкус, и тем реже, к сожалению, находятся потери.

Мы обнялись, и это объятие было скорее похоже на прощальное, которого у нас не было. Когда никто не хочет отпустить первым. Но оно таковым не являлось, в этом я почему-то не сомневался.

На нем оказался мой кожаный пиджак, и это было как обнимать самого себя.

— Как ты здесь оказался? — спросил я, только мы отстранились, не размыкая рук.

— Квартира справа моя, — ответил Элис, будто это все объясняло. И, честно говоря, объяснений и быть не могло. — Я полгода тебя ждал... иногда думал, что ты уже не придёшь. Ты же не обещал.

Тонкие пальцы гладили мне шею, ухо, волосы на затылке, и я гладил в ответ, не задумываясь, что... да просто — не задумываясь.

— Мне показалось, что обещал.

— А я вот никого не убил пока, честное слово, — произнес он тихо, голос зашуршал, как паучьи лапки. — Не веришь?

— Значит, мы оба сдержали обещание. Но... что там насчёт звезды, я не понял?

Элис посторонился, и из-за угла выглянула девушка. Примерно его роста, в укороченных брючках лимонного цвета и фиолетовой футболке, в рисунке которой угадывался взрыв Сверхновой. Черные волосы, гладкие и блестящие, были заколоты у висков серебристыми заколками, а из пучка на макушке торчала длинная серебристая же шпилька со звёздочкой на конце.

— Так что насчет звезды, Рису? — повторила она с акцентом.

Я узнал Хоши Риоко еще до того, как она обняла меня и прошептала на ухо: "...говорила же — ты нас полюбишь...". Она могла и не повторять этого, я все равно бы её узнал.

Элис слегка улыбался за её плечом, и в его улыбке не было ничего зловещего. Ни раздражения, как с Розалин, ни ненависти, как с Ви, ни напряжения, как с остальными. Это было другое, подарок, сделанный собственными руками, а значит, мне можно не опасаться. Ни за себя, ни за неё. Тогда я обнял Хоши в ответ, подхватил, приподнял над полом — она была такой же лёгкой, как я помнил.

То была строчка из какого-то хайку, игра словами — по-японски "хоши" означало и "звезда", и "хотеть". Я и раньше подозревал, что цветы ни при чем, как и Эстелла Редклифф-Чейз, мир её праху. У меня всегда была своя звезда, а Элис просто её нашел. Они оба нашли меня по большому счету, и на данный момент я не смел желать большего.

Наши квартиры когда-то сообщались дверями, сейчас заколоченными и упрятанными за мебелью. Не сразу, через время, но мы их все открыли.

* * *

Иногда я вспоминаю, как когда-то, в другой жизни, он часто всматривался в зеркальное отражение, надеясь увидеть. Нет, не параллельный мир, не просто отражение нашего с небольшими изменениями, где можно встретить второго Риза и вторую миссис Франчи, где во втором Нью-Йорке на втором Бродвее всё ещё идут вторые "Кошки". Нет, это был бы совсем иной мир, чужой и чуждый, где людям нечего делать. И если Элис прав, то он уйдет туда, а сюда на его место не придет никто.

Совершенно случайно я заметил, что в его (нашей) новой квартире нет больших зеркал. Ни одного.

* * *

энд

Что на этом свете сломано — на том станет целым.

Милорад Павич