Садовница

Эрле справилась с одним боком и взялась за второй, когда в дверь постучала Анна.

— Эрле, ты у себя? Мне можно войти?

— Да, я тут, — откликнулась девушка, прихватывая ткань булавкой, — но я занята, у меня сейчас примерка.

— Эрле, это срочно!

— Да я бы с радостью, но ведь ты у меня даже не поместишься! Подожди немного, я скоро закончу!

Когда Марта ушла, Эрле вышла за дверь, чтобы ее проводить, и на узкой огороженной перилами площадке, куда выходили двери их с Анной комнат, обнаружилась сама Анна. Ее обычно собранные в узел волосы на сей раз были заплетены в две косы, в вырезе верхней шерстяной рубахи, на тонком льне нижней сорочки — серебряный крестик... такого Эрле на ней еще не видела, должно быть, Стефан подарил, и совсем недавно...

— Ну, что у тебя случилось?

Анна пугливо оглянулась, убедилась, что Марта уже в нижнем зале и вряд ли их услышит, спрятала руки за спину и проговорила, глядя в пол:

— Эрле, прости, ты давно не виделась с... с Марком? — перед этим именем девушка сделала паузу, словно не хотела его называть. Эрле удивилась — раньше Анна никогда о нем сама не заговаривала и начатых другими разговоров не поддерживала.

— Нет, а что?

— Он тебе говорил, что сегодня у них пирушка?

— Да, в "Веселой кружке", я знаю... И что дальше?

Анна взглянула на Эрле умоляюще, подошла, взяла за рукав:

— Прошу тебя, ради всего святого — Эрле, я не знаю, что со мной, не знаю, откуда это, но не должно его там быть! Богом тебе клянусь, пусть он туда не ходит! Эрле, я для тебя что хочешь сделаю, придумай что-нибудь, я уже все испробовала, а он не слушается, смеется, говорит — пустые девичьи страхи, ничего с ним не случится... а я боюсь, бо... юсь... — девушка шмыгнула носом, и Эрле, опасаясь, что она сейчас разревется, осторожно обняла ее за плечи и привлекла к себе.

— Ну что ты... что ты... — Эрле судорожно размышляла, как ее успокоить. Уговорить Стефана не ходить будет, наверное, очень трудно, может, попросить кого-нибудь, чтобы присмотрел за ним?.. Марк! Ну конечно! Почему я о нем сразу не подумала?

— А хочешь, я поговорю с Марком? — предложила девушка, успокаивающе поглаживая Анну по плечу. — Пусть последит, чтобы со Стефаном ничего не случилось...

Анна на секунду замерла, потом осторожно стряхнула с плеча руку Эрле и высвободилась из ее объятий. На личике девушки замерло странноватое выражение, в серовато-зеленоватых дымчатых глазах — недоумение и проблеск тяжелого понимания... как будто она задала вопрос и сама же себе на него ответила, вот только ответ оказался настолько неприятным, что в него не хочется верить...

"Да что с ней?" — мельком подумала Эрле и тут же об этом забыла.

— Так я с ним поговорю, хорошо? — не унималась Эрле. — Сейчас же пойду, только плащ надену...

Она не обратила внимания, что Анна ей так и не ответила.

...Эрле поджидала Марка у "Веселой кружки" — небольшого кабачка, работавшего всю ночь, любимого заведения Ранницких школяров. Кабачок располагался в подвале старого каменного дома, остальную часть которого занимал трактир, закрытый по причине позднего времени. Уже давно стемнело, и прижавшаяся к стене девушка сливалась с темным камнем — улицу освещали только тусклый фонарь в металлической оплетке, повешенный над дверью кабачка (впрочем, он-то как раз не освещал почти ничего, кроме помянутой двери да спускающихся к ней грязноватых ступенек) и узкий серпик луны, облепленный клочьями серых облаков. В полуоткрытую дверь вваливались люди, из нее вываливались люди, оттуда доносились смех и приглушенные голоса; кажется, играла какая-то музыка; остро пахло потным теплом. Марка все не было, хоть Эрле и ждала его довольно долго; она уже начала жалеть, что не надела что-нибудь потеплее тонкого шерстяного плаща.

Мимо прошмыгнула тощая кошка, и вслед за ней перед дверью кабачка появился Марк. Он был один, закутан в короткий плащ, на лоб надвинута широкополая шляпа — и не понять, что это он. Эрле шагнула ему навстречу, он машинально напрягся, но тут же узнал ее и встревожился.

— Эрле? Что-то случилось? — спросил он обеспокоенно и тут же спохватился: — Тебе не холодно?

— Нет, что ты, я ненадолго, сейчас домой пойду, — утешила его девушка. — Я тебя вот о чем хотела попросить... Ты сегодня Стефана увидишь?

— Да, а что? — Марк все еще не мог понять, чего от него хотят.

— Ты не мог бы за ним присмотреть? Ну, чтобы он никуда из "Кружки" не ушел и домой попал хоть когда-нибудь? — Марк нахмурился, и девушка поспешно добавила: — Это Анна панику подняла. Ей будет спокойнее, если ты за ним приглядишь.

Лицо Марка прояснилось, и Эрле поспешила закрепить достигнутый успех.

— Ты особо не утруждайся, просто утащи его с собой, когда соберешься уходить, вам все равно по дороге. Его дядя тебе еще и спасибо скажет...

— А если он соберется домой раньше, чем я? — вопросил Марк с явным неудовольствием.

— Стефан? Ты шутишь! Дай ему волю — он до утра отсюда не уйдет! — возразила девушка, поежившись от настигшего ее порыва ветра. Марк это тотчас же заметил, покровительственно взял за локоть и потянул вверх по улице:

— Дай я тебя хоть до дома провожу, поздно уже... Хорошо, я за ним пригляжу, не беспокойся.

По дороге они встретили компанию знакомых Марку студентов, развлекавшихся тем, что с криком выскакивали на запоздавших прохожих. Марка они узнали, но слишком поздно; Эрле ехидно осведомилась, кто это их так напугал, и пообещала защитить от любых привидений и страшных зубозябров. Студенты фыркнули, Марк громко подумал о них много нелестного и собрался произнести речь о методике правильного пугания, но Эрле опять перебила его какой-то шуткой. В итоге до дома девушку провожала большая компания, по дороге она замерзла и долго потом грелась перед камином, а затем пошла вниз, к тетушке Розе, попросить у нее кружку горячего молока...

И все это время ее не оставляло странное ощущение, что она делает что-то не так, совершает какую-то ошибку и упустила что-то важное... но что именно — понять ей в тот вечер так и не удалось.

А наутро Эрле узнала от совершенно обезумевшей Анны, что ночью Стефана арестовали.

Для Эрле настали тревожные дни. От отчаянно оправдывающегося Марка она узнала подробности случившегося. Тем вечером Стефан выпил больше обычного и начал произносить длинные речи, в которых поносил императора Вильгельма и восхвалял герцога Фольтерверского. Договорился даже до того, что Ранница — свободный город, к империи присоединилась добровольно, а раз так, то Совет вправе в любой момент признать над собой власть герцога, и городские власти будут глупцами, если в ближайшее же время этого не сделают. Марк эти крамольные излияния дослушивать не стал, оборвал оратора на полуслове, а потом кто-то увел беседу в безопасное русло. Но настроение у Марка уже было безнадежно испорчено, и он собрался уходить. Памятуя о просьбе Эрле, велел собираться и Стефану — к счастью, тот не стал особо сопротивляться и легко позволил себя увести. По дороге Стефан глотнул свежего воздуха и окончательно протрезвел. По крайней мере, когда Марк предложил приятелю на всякий случай проводить его до самого дома, тот энергично воспротивился и предложил провожать Эрле, если уж ему так нравится это занятие, а не лезть с такими предложениями к нему, Стефану. Он-де не ребенок и сам прекрасно найдет дорогу. Марк пожал плечами, и на том они расстались. Как выяснилось позже — зря. Потому что Стефана задержал ночной патруль, и обвинения против него были весьма серьезными: распевание песен, хулящих Его Императорское Величество.

Анна была вне себя от горя. Эрле ужаснулась, запоздало сообразив, что она теперь должна думать о Марке и о ней, Эрле, тоже. Девушка не могла понять, где были ее глаза, что она не заметила такую очевидную вещь и повела себя, как последняя идиотка. Что было хуже всего — Анна ее ни в чем не обвиняла и не упрекала ни ее, ни Марка. Эрле попыталась оправдаться, как-то объяснить, что они не знали и не хотели — Анна внимательно выслушала ее тираду и сказала, что конечно же, она им верит, у нее и в мыслях никогда не было, что они в чем-то виноваты. От отчаяния Эрле захотелось то ли заплакать, то ли стукнуть Анну — она не сделала ни того, ни другого, только встала перед зеркалом и где-то с час ругала себя всеми словами, какие только могла вспомнить. Что про нее думают плохо — это еще ладно, переживет, не в первый раз... Но Марк! Он же страдает из-за ее ошибки!.. И вот это было совершенно невыносимо.

Тем временем Анна развила лихорадочную деятельность. Свечение вокруг ее головы стало тускнеть и пропадать; Эрле догадывалась, почему, и про себя подумала, что, когда Стефана выпустят, надо будет попытаться уговорить их с Анной уехать в Таххен, к отцу Теодору... Еще вчера задумчивая и мечтательная, Анна внезапно стала деловой и сосредоточенной. Она добилась свидания со Стефаном и обошла чуть ли не всех городских чиновников — от бургомистра до магистрата. Ее везде принимали благосклонно и выслушивали не без сочувствия: Анна прекрасно умела пользоваться своей хрупкой беззащитной красотой, чтобы тронуть сердце собеседника, а горе сделало ее только красивее. Редко кто из чиновников мог устоять перед ласковым взглядом этих ангельских нежных глаз, перед магией этого светлого, почти прозрачного личика — и тут ничего не менял даже тот факт, что девушка, как-никак, приходила хлопотать за возлюбленного.

Все эти детали Эрле знала от самой же Анны: та завела привычку время от времени заходить к Эрле и пересказывать ей последние новости. Эрле от этого хотелось выть волком. Как-то раз она попыталась помочь: высказала мысль, что дядя Стефана, богатый купец, чьим заботам был вверен юноша на время его пребывания в Раннице, наверняка тоже ищет способ, как помочь племяннику, и если они с Анной объединят усилия... Договаривать Эрле не стала: Анна так разволновалась и на лице ее появился столь явный испуг, что девушка обреченно замолчала и не высказывала больше вообще никаких идей...

От Анны же Эрле узнала, что у других участников той злополучной пирушки тоже были неприятности. Всех их вызывали к магистрату, особенно тщательно допрашивали Себастьяна и, само собой разумеется, Марка. Магистрата Анна побаивалась — слушает бесстрастно, не поймешь даже, слышит или нет, а глаза безразличные и колючие, как взглянет, так ноги чуть не отнимаются... И что хуже всего, именно от этого человека зависела в конечном итоге судьба Стефана.

Эрле очень хотела поговорить с Марком, но после того памятного раза он отчего-то перестал к ней заходить. Безрезультатно прождав несколько недель, Эрле плюнула на все приличия и пошла к нему домой сама. В первый раз она его дома вообще не застала — хозяйка, унылая невзрачная вдова лет сорока, меланхолически работая спицами, сообщила, что его нет, а когда вернется — неизвестно, и куда ушел, неизвестно тоже, она у него отчета не спрашивает, лишь бы за квартиру платил исправно. Эрле ушла, так ничего и не добившись. В следующий раз Марк, правда, оказался дома, но легче от этого ничуть не стало — он смотрел на Эрле сумрачно, отвечал односложно, о Стефане вообще говорить отказался, судорожно пробормотав, что тот сам во всем виноват, а за мрачностью его проглядывало такое напряжение, что девушка едва сдержала неуместное желание взять его за руки и попросить все ей рассказать — она его непременно выслушает и постарается помочь, и от этого, вот увидишь, сразу станет легче!.. — но Марк к откровенной беседе расположен не был, а потом и слушать ее перестал. Эрле не выдержала и стала прощаться; на лице его появилось столь плохо скрываемое облегчение, что она обиделась и больше встреч с ним не искала.

Так прошла осень. Улетели на юг птицы и перелетные северные драконы, и раздобревший Муркель проводил их длинным тоскливым взглядом со своего подоконника. Потом зарядили дожди. Эрле хотелось забраться на подоконник рядом с котом и прижаться лбом к волнистому серому стеклу, наблюдая за тем, как бурные вздувшиеся ручьи текут по мостовой, таща с собой щепки, отсыревшие листья и прочий сор, неуклонно исчезающий в том или ином водовороте. Однажды она увидела игрушечный деревянный кораблик, отважно боровшийся с мелями и бурунами... он выглядел таким маленьким и решительным, что она невольно загадала: если он проплывет мимо ее окна и не утонет — все будет хорошо... что "все", она не уточняла даже мысленно... кораблик не утонул, а сел на мель — толстую косу прибрежной грязи, и Эрле, так и не определившись, как это следует трактовать, плюнула на это самое все и пошла налить коту молока.

Шорох капель завораживал ее и будил в сердце какую-то малопонятную досаду. Она убрала за ширму второй табурет и старалась пореже поворачиваться лицом к камину, но лоскутный половик все равно притягивал взгляд. С обиды на весь мир взялась за вышивку — тетушка Роза заказала ей дюжину носовых платков к Рождеству... потом обнаружила на первом же платке букву "м" вместо заказанной "н" и, чертыхнувшись, принялась яростно вспарывать ни в чем не повинные нитки.

Когда закончились дожди и выпал первый снег, ей стало чуть-чуть полегче. Рассказы Анны перестали вызывать прежнюю глухую боль, тем более что все чаще и чаще девушка сама же своими рассказами и увлекалась, совершенно забывая о том, с кем разговаривает, и Эрле нашла в себе силы порадоваться, что ее талант почти совершенно раскрылся. Со временем Эрле оглянулась на свой дневной распорядок и почти с ужасом поняла, что за осень стала затворницей — это она-то, которую раньше не могли удержать в четырех стенах никакие дела и обязанности! Она возобновила прогулки по городу — хотя радости от них было мало, но она заставляла себя выходить на улицу снова и снова, искать людные места, вливаться в толпу, стараясь привлечь к себе как можно больше внимания... Называя вещи своими именами, она старалась отвлечься и забыться, и это ей почти удалось.

А потом, когда она только что вернулась с очередной прогулки, к ней зашел Марк. Эрле испытывала смешанные чувства — облегчение с примесью усталости, какое-то странноватое сожаление и что-то вроде разочарования, но чувств своих не показала и держалась подчеркнуто вежливо и прохладно. Марк смутился, потоптался немного на пороге, отчаянно при этом наследив, невпопад сообщил, что Стефана отпустили, и дядя собирается отправить его домой в Вальенс — Эрле не отреагировала, и Марк, еще немного помявшись, вдруг вспомнил, что у него вообще-то сейчас дела, но можно он еще когда-нибудь придет? Это вырвалось у него так тоскливо, что девушка не выдержала и сказала — да; а потом, когда он все-таки ушел, приникла к окну и долго-долго смотрела на улицу — сначала на удаляющегося Марка; его осанка была, как всегда, прямой и несколько деревянной, но походка отчего-то стала менее уверенной — а потом на его следы, глубокие и немножко смазанные, уже присыпанные сочащимся сверху мелким снежком, похожим на песок в часах...

В тот день ей еще надо было сходить за покупками. Она взяла лишнюю булку хлеба и скрошила ее оголодавшим голубям.

На следующий день Эрле закончила носовые платки, хотя и предполагалось, что ей для этого потребуется еще как минимум день. На улице было что-то невнятное, подозрительно напоминающее сильный ветер и снег — посмотрев в окно, она не увидела за ним ничего, кроме бешеной круговерти снежинок, зябко поежилась и решила туда не ходить. Вместо этого послонялась немного по комнате, споткнулась обо что-то, поймала себя на блаженной и немного идиотской улыбке, увидев свое отражение в оконном стекле; безуспешно поискала по комнате еще вечером сбежавшего от хозяйки Муркеля — и наконец решила зайти к Анне: она не заглядывала к Эрле уже третий день, то есть с тех самых пор, как освободили Стефана. Накинув на плечи шаль (в отличие от Эрле, Анна камин почти не топила), девушка вышла за порог, прошла несколько шагов по площадке, куда выходили их с Анной комнаты, и осторожно постучала в знакомую дверь. Она оказалась неплотно прикрытой и от стука начала приотворяться, Эрле попыталась поймать ее за тяжелое бронзовое кольцо — и нечаянно заглянула в комнату.