Без памяти

— Ничего подобного, вы прекрасны.

Пробираясь через соседние столики к ней подплыл бледнолицый, запечатлённый на фотографии. Невероятно высокий он казался ей Эйфелевой башней, пока не сел. На нем были замысловатые джинсы, которые часто носила человеческая молодежь, с бесчисленным количеством цепей вокруг пояса, чёрная рубашка и резко выделяющиеся золотые часы. Лицо монстра отлично вписывалось во внешность, резкое, с хищно изогнутыми бровями. Во всем его образе был какой-то странный шарм...

Ханна не сразу поняла, что он прочёл её мысли. Мышцы рефлекторно напряглись, но не так как обычно. Плотно обхватывающая со всех сторон вода, сделала движение похожим на кратковременный спазм. Девушка сжала в руке телефон, придавая себе более расслабленный вид.

— Эфест Ампирелли, к вашим услугам, — представился. — Мы раньше не встречались.

— Вам лучше не копать в чужих головах без спросу, синьор Ампирелли.

— Для такой красавицы всё на свете.

Говорить с монстром пришлось почти три часа к ряду. Он оказался весьма общительным малым и то и дело пытался дотронуться до Ханны рукой. Странно, но он даже не поинтересовался её личными мотивами, ведь она могла искать его для совершенно разных целей. Однако чтобы понять его желания, не требовалось обладать особыми умениями. Перед самым рассветом он вежливо согласился подвести её до дома. Ханна кивнула, многообещающе улыбаясь. Даже не спросив её адреса, тварь завёла мотор, и огромный лакированный джип тронулся с места. Пока они не выехали из центра, Ханна делала вид, что смотрит в окно. Вода вела себя необычно, собираясь вокруг её головы, будто шапка.

— Значит, не показалось, — мрачно заметил монстр, кинув быстрый взгляд на приставленное к его горлу лезвие. — Peste romana*, я полагаю. Крайне польщён.

— Разворачивай.

Когда лучи солнца начали пробиваться через серое небо, они остановились у старой избушки. Слишком заброшенной на вид, чтобы в ней кто-то жил. Монстра уже не беспокоило лезвие ножа, он внимательно наблюдал, как солнечный зайчик бегает по соседнему сидению.

— Я буду задавать тебе вопросы. Если ответишь — сможешь переночевать в этой избушке. Кто твой мастер?

— Массимо Верги.

— Ты хотел сказать Максимильян?

Бледнолицый посчитал это риторическим вопросом — его внимание было отдано горизонту: из-за ветвей деревьев отчётливо виднелись пожелтевшие облака.

— Назови мне имена всех выживших детей Максимильяна.

— Корнелий, Флавий, Аурелий, Квинт, Ланг... Люций.

— Кто из них беловолосый мальчик?

— Люций.

— Где он живёт?

— Площадь Барберини. Дом первый.

— Помощник префекта...

— Эверд. Вилла посреди пальмовых полей на Лаурентине. Нет слуг. Человек-сожитель.

— Ты тоже телепат, — усмехнулась. — Насколько сильным был Максимильян?

— Лучшим среди лучших.

Даже в такой, надо заметить, щекотливой ситуации монстр удосужился задрать подбородок, хваля заслуги своего умершего создателя. Почему-то ей понравились эти слова, Ханну будто окутало некое чувство патриотизма. Возможно, гордость за то, что убила такую добычу.

— Отлично, можешь идти.

Монстр что-то прошипел и покинул машину, прикрываясь старой газетой. Добежал до избы и ногой выбил дверь, после чего плотно закрылся в доме. Ханна ещё полчаса любовалась рассветом, затем достала банку редбулла и, осушив её полностью, уехала расследовать окрестности.

Первый дом на площади Барберини являлся пятизвездочной гостиницей. Толстые каменные стены, красная дорожка, проезжающие на внутреннюю стоянку блестящие авто с сопровождением. Судя по лицам, она была предназначена для особых клиентов: стоящие рядом с массивными стеклянными дверями охранники не пропускали незнакомцев и даже не подсказывали дорогу туристам.

Жилище же помощника префекта оказалось построено намного ближе и сравнительно недавно: обычный панельный дом.

В избушку Ханна вернулась к обеду. Её так никто и не открывал. Спрятав ключи в ближайшем кусте, девушка достала из кармана нож и не без усилия открыла дверь. Внутри лачуга оказалась заброшенней, чем снаружи. Мебели давно не было, а деревянные составные домика валялись на каждом шагу, так и норовя попасться под ноги. Прежде чем найти тварь в самом дальнем углу, Ханна несколько раз поцарапала джинсы торчащими гвоздями.

Монстр лежал в неестественно согнутом положении, прикрывая лицо руками. Его тело было лишено движения, но не крови или массы, как это часто показывали в фильмах. Сын Максимильяна просто выглядел потерявшим сознание человеком, так ни кстати забывшим как дышать. Ханна взяла его руку, пырнула ножом по одной из вен и бесцеремонно поставила под струю пустую бутылку. Специфический звук, сопровождавший сцену взятия крови, вряд ли можно было назвать приятным.

После девушка перемотала рану куском пыльной тряпки и достала из кармана джинс наручники. Она и думать не смела, что возможно когда-то снова применит их на ком-то. Эксперименты над монстрами доказали, что они очень медленно заживляли раны вокруг инородного материала, а в особенности серебра и имели некую физическую слабость к этому металлу. В своё время Ханна решила, что это пусть и странно, но весьма закономерно. Ведь монстры и без того были до безобразия сильны, обладали ассортиментом нечеловеческих способностей и целой вечностью в придачу. Слабое место у них имело место быть по всем законам жанра. Иначе, почему на земле официально проживали люди, а не бледнолицые? Из-за того, что появились позже? Нет, она так не думала.

Ханна взяла тварь за ворот рубашки и потянула в сторону погреба, открыла крышку и, пару раз чихнув, от поднявшейся в избушке пыли, забросила тело внутрь. Нужно было его там закрыть. Классический вариант лезвия у горла или рядом с сердцем со спящим монстром вряд ли можно было провернуть. Слишком резко те просыпались. Монстр мог ненароком себя убить, а это никому бы не пошло на пользу. Покачав головой, Ханна пошла обратно к машине. Вернулась с небольшим набором гвоздей и начала вбивать их в пыльные доски.

Выйдя в полукилометре от гостиницы, она перешла через дорогу и, удостоверившись, что слежки нет, пошла подворотнями. Было грязно, душно и в то же время очень влажно. Ей то и дело приходилось обходить мусорные баки или их содержимое, которое по закону человеческой лени людям было сложно донести до места назначения.

Заворачивая за очередной угол, она увидела интересную картину. Двое здоровых мужиков, бьющих грязный, прилипший к земле мяч. При ближайшем рассмотрении, последним оказалось маленькое животное из семейства собачьих. Оно лежало в луже собственной крови, прикрывая грязными лапами морду. По непотным причинам двое мужчин пинали его со всей силы, не жалея язык на матерные выражения.

Понаблюдав за сценой несколько минут и не найдя в этом процессе ничего доказывающего здравый смысл у атакующей стороны, Ханна достала нож и выйдя из тени мусорного бака пырнула одного мужчину в бок. Убийство людей никогда не приносило ей удовлетворения, хотя видит Бог, уродов среди них было достаточно.

* Peste romana — "Римская чума" (итал.)

* Немея (Nemea) — античный греческий город, известный благодаря Немейскому Льву (в древнегреческой мифологии лев чудовищной величины с твёрдой шкурой). Согласно поверьям, зверь жил в горах возле города и опустошал все окрестности.

Глава 3: Звёзды

Если бы раньше ей сказали, что здесь было так красиво, её бы не пришлось принуждать. Тёмное, чёрное полотно скрывало десяток мерцающих точек, разной степени величины. Здесь было холодно, но не так как зимой, когда ты выходишь на улицу без куртки, скорее дело было в воздухе, едва ощутимом, обездвиженном. Из книг ей было известно, что вакуум космоса не являлся абсолютным — в нём присутствовали атомы и молекулы, обнаруженные с помощью микроволновой спектроскопии, реликтовое излучение, которое осталось от Большого Взрыва, и космические лучи, в которых содержались ионизированные атомные ядра и разные субатомные частицы. Газ, плазма, пыль, небольшие метеоры и космический мусор — ничего этого не было в этом идеальном космосе, формирующимся в голове едва Ханна закрывала глаза. Возможно, это видение следовало трактовать по-другому, обратиться к той же философии? Там космос являлся олицетворением упорядоченного, гармоничного природного мира, был противоположностью хаоса. Платон в диалоге "Тимей" рассматривал космос как живой, соразмерный организм, обладающий разумной душой, а человека — как его неотъемлемую часть; формулировал трудность в объяснении его устройства, ведь он был божественен, идеален, соответственно, все небесные тела должны были двигаться равномерно по круговым орбитам, чего никто не наблюдал. На воображаемом полотне Ханны тоже отсутствовало, что-либо подобное. Звезды были разбросаны без всякого порядка, две из них были крупнее остальных. Одна — ярко голубая и холодная. Вторая — золотая, богато переливающаяся во тьме. По мере того как Ханна пыталась приблизиться к ним, они отдалялись, но взгляду открывались другие точки, менее яркие. Например, две белые, гравитационно-связанные звезды, прочно зависшие на месте. За ними другая, жёлтая и две серых, почти незаметных. Каким-то больным участком мозга она понимала, что сама является таким же зерном в чёрном океане вселенной, но не могла понять ни собственный размер, ни цвет. Смотря вниз, она видела темноту, хотя порой, на пороге приступа, её сознание устремлялось куда-то вперёд по карте, а возможно и назад, по знакомой, выложенной временем, проверенной дороге, где ярко пульсировал белый карлик. Часто в своих мыслях Ханна сидела на чем-то мягком и рассматривала чёрную папку. Тело не слушалось, оно было чужим, с большими ладонями и грузным корпусом, скрывающим бесполезные лёгкие. Он думал о чем-то очень часто, этот человек. Эти мысли, мысли о потере, вызывали двоякие чувства: боли, сожаления и облегчения. Связь с утраченным была слишком крепкой, чтобы не горевать, но раньше его мучили куда более изощренные муки, рамки, правила, нарушить которые никто из двоих не мог. Порой, в голове мелькали образы, картинки близости двух тел, ощущение чужого прикосновения, сдавливающего мягкую, как тесто, кожу. Maniglie dell'amore, скопления жира на боках, за которые он так любил хвататься.

С того дня, как она заперла монстра в избушке прошла неделя, за которую Ханна успела выкрасть из Гарцвана обкуренного наркомана и жителя виллы среди пальмовых полей, приходящимся помощником префекта. Если первый не оказывал никакого сопротивления, буквально предложив себя на любых условиях, то второй попробовал отбиться, хотя тут же проиграл, едва на территорию въехала машина с какой-то женщиной. Тогда, наверняка влиятельный среди своих монстр, превратился в тряпку, раздавленную обстоятельствами и привязанностью.

Твари привыкли. Да, это звучало по-идиотски неправильно, но то, что происходило в избушке по-другому было не назвать. Два ребенка Максимильяна с первых дней заняли себя немыми разговорами, помощник префекта ушёл в себя, смирившись с завязанными конечностями, а пакетов с кровью все прибавлялось, вызывая странное чувство недостаточности. Бывало, Ханна оставалась с ними на всю ночь. Квинт, тот наркоман из клуба, временами подозрительно на неё косился. В этом взгляде была определенная степень выжидаемости и надежды, урод будто сообщал ей что-то или хотел чтобы она заговорила с ним, но Ханна не видела смысла в речевом контакте, когда все точки на "i" были обозначены. Раз в три дня, она кидала пакеты с донорской кровью в погреб и заколачивала крышку обратно. Спала в машине прямо у крыльца. Кусок грязной шерсти, после тщательного купания в общественном душе, оказался щенком лайки с дымчатой шерстью, белой грудью и яркими небесного цвета глазами. Мужчины нанесли ему слишком много повреждений, вызвав внутреннее кровотечение, но мелкий ещё дышал и Ханна почувствовала себя неважно, при мысли, что щенка лучше бросить. Прочистив раны и перебинтовав, она взяла его с собой, но смотря на него сейчас, беспомощного и умирающего в вонючей сумке, она понимала, что, возможно, допустила ошибку.

Как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем еще, что такое жизнь? Мысль о смерти более жестока, чем сама смерть. Когда ты постигнешь все тайны жизни, то будешь стремиться к смерти, ибо она не что иное, как еще одна тайна жизни.

— Это щенок, он не думает о высших материях.

Отчего эта уверенность? Смерть одного есть начало жизни другого.

Ханну поёжилась. Сзади никого не было, машину окружал лес и боковая дорога, но она продолжала упорно разговаривать сама с собой. Кровь монстров питала человеческое тело, расширяла возможности восприятия и медленно сводила сума. Голубая звезда вспыхнула ярче.

— Синьора? — мальчишка стоял прямо напротив.

Ханна рывком схватила нож, ожидая удара. Парень запрыгнул на капот, заставив машину покачнуться и присел, уткнувшись лицом в лобовое стекло. Казалось, с их последней встречи прошли сутки, то же спокойное выражение лица, тусклые светлые глаза, ровная линия белых бровей и неведомая ранее способность расчленять, находясь в нескольких метрах от врага. Сейчас на нем были обычные джинсы и футболка, но они не придавали ребячества в собирательный образ. Ханна отчетливо видела, как он дышит, хотя раньше не предполагала что твари его вида могли это делать. Сзади, за пиниями уже поднималась солнце. Как он собирался уходить отсюда?

— Я уже второй день за вами слежу, — сказал через толщину стекла. — Хотел покинуть вас незаметно и сегодня, но не сдержался. Вы продолжаете пить кровь Отца, упорно, день за днем... теперь даже можете видеть. Знаете, каковы последствия?

— Стану такой же как ты? — вжалась в кресло.

Парень резко шлёпнул ладонями по стеклу, заставив Ханну подскочить на сидении.

— Нет. Нет, нет, милая, конечно нет... Теперь вы — носительница родовой крови. Sui iuris *, — заскользил пальцами вниз. — Ваша звезда горит подобно Солнцу на фоне жалкого Сириуса и Арктура, — криво улыбнулся. — Очень давно, при Римской Империи, существовало лишь одно понятие семьи. Это был небольшой автономный мир, основанный на патриархальных началах и полностью управляемый одним лицом — paterfamilias, отцом семейства. Власть paterfamilias внутри семьи была непререкаема и безгранична. Все остальные её члены были перед ним совершенно бесправны. Даже жены, которых в этом веке так ценят, занимали положение дочерей по отношению к мужу и сестёр, по отношению к собственным детям. Граждане Рима делились по семейному состоянию на самостоятельных, лиц собственного права, personae sui juris и подвластных, то есть прав не имеющих, personae alieni juris. Лишь Отец считался способным обладать правами свободного гражданина, а так же — всем имуществом собственной семьи. Неважно кем оно был приобретено. Даже игрушка раба, подаренная его матерью или дом жены сына являлся собственностью отца семейства. В ту самую секунду, когда Мастер принял меня в семью, я перестал быть тем, кем родился, это произошло против моей воли, изменило суть моей жизни.