Где рождаются снегороги

— Ага.

— Я тоже. И Нэд, и Пета, и Нота, и многие другие.

Она затронула неприятную тему — это расплылось в воздухе, остужая и выветривая общий градус веселья до морозной пустоты.

— Нас принесли в приют, — спокойно говорила Сириль, — и бросили, как раньше бросали на поляне лишние рты. Лишние рты подыхали и становились снегорогами. В каком-то смысле все мы, попав в приют, сдохли и родились заново. Все мы здесь — снегороги. Можешь понимать эту детскую сказку именно так — в эзотерическом смысле. Как перерождение.

Под ногами скрипел снег — вразнобой, по-разному: тише, громче, мягче и резче, подчиняясь массе и настроению ступающего на него ребёнка.

— Лучше поговорим о чём-то более приятном, — негромко произнесла Саноте, и в этот момент процессия вновь остановилась.

Шум автотрассы доносился как некий гул из соседнего здания — слышимый, но не имеющий отношения к реальности здесь и сейчас. Граница тьмы лесного мира наваливалась сверху вниз и простиралась влево и вправо сколько хватало остроты зрения, но для любых глаз она в итоге терялась в небытии. Слитые в чужой организм звуки раздавались впереди — только руку протянуть, чтобы коснуться этого зверя.

— Вы помните правила? — обернулась Водянка.

— Не отходить от вас, — устало ответил Эдуард.

— Не сходить с тропы.

— Не придавать значения теням.

Пета внимательно оглядела сестёр Браун и задержала взгляд на той, чьё лицо как мордочка далматинца больше всего пестрело от синяков.

— Если что-то случится, Киара, ты будешь со мной. Кейни, держись Нотки. Тэд, ты с Проказой.

— Hey, ho, let's go! — воодушевлённо пропела Ханна.

Свет керосиновой лампы первым шагнул в лес, возвещая духам зимней темноты приход существ из плоти и крови. Сугробы стали тяжелее, глубже, будто деревья потеснили их и сбили плотнее вокруг себя, надёжно укрывая корни для зимней спячки. Да и сами древа стали под стать миру взрослых — мощнее, выше, недружелюбней в шершавости коры, израненной глубокими морщинами и сыпью налипшего снега. Подлесок тот тут, то там клубился мотками проволоки и уныло щерился тонкими кончиками ветвей.

— Выйдем на тропу и станет легче, — обещала шагающая в хвосте процессии Сириль. — Там ходят лыжники и прочие спортсмены, так что дорога немного утоптана.

Младшие дети упрямо сопели и сосредоточились на прыжках из одного следа Петы в другой. Сама Пета как будто не замечала сугробов, лишь выше поднимала ноги и несла вперёд робкий шар тёплого света.

— На ту поляну, — пыхтя, поинтересовалась Кейни, — лыжники тоже ходят?

— Не думаю, — ответила Нота. — Через полчаса будет первая полянка, на которой обычно разворачиваются и идут обратно, а до изваяния Снягини идти ещё минут двадцать. Тропа туда есть, но в каком состоянии она зимой, не знаю. Готовьтесь к тому, что придётся переться по сугробам вдвое дольше.

— Что-то ты уже не подбиваешь народ повернуть обратно, — ехидно пропела Проказа.

— Теперь уже поздно, — Саноте продолжала говорить спокойно, даже с какой-то нервирующей серьёзностью. — Шестеро вошли в этот лес, шестеро должны из него выйти, не разделяясь.

— Ты специально страху нагоняешь? — Кейни обернула к ней увенчанную помпоном шапки голову. Она старалась говорить и держаться просто, но компания старших девушек заставляла её чувствовать себя скованно и даже стесняться заношенной, лишённой какого-либо стиля одежды.

— Ну, малышня, до уроков Осенева вам ещё годик ждать, — хмыкнула Сириль, — но как данты кое-что вы знать обязаны. То, что во плоти, и то, что лишено её в принципе, имеют противоположные циклы активности. Ночью более активны духи и призраки. Зимой более активны духи и призраки. В уединённых от жизни местах более активны духи и призраки. То есть, зимняя ночь в лесу за чертой города — вообще не про нас время.

— В лесу, который возле лагеря, такого нет, — заметила Киара, стараясь не сбиться с дыхания.

— Там слишком часто бывают люди и териантропы, да и ты не ходила туда в декабре, — хмыкнула Сириль.

— А ты ходила?

— Ходила. Лучше смотри себе под ноги.

Под ногами заносы снега ломали свет керосиновой лампы в тусклую россыпь искр, а потом вспенивались под ледоколами облепленных белым сапог и ботинок.

И тогда совсем неожиданно по касательной они вышли на тропу. Метель ещё не успела стереть борозды лыжных полозьев и человеческие следы — дорога и впрямь стала удобней.

Но это удобство высвободило внимание, которое зацепилось за что-то на самой границе зрения.

8.

Саноте, внимательно следящая за обеими сёстрами Браун, прекрасно видела, как они мелко задёргались, не решаясь повернуть голову и взглянуть в лицо сопровождавшей их тьме. Интересно, что они видели? Какой образ Слепки достали из их странного, покалеченного бессознательного, которое сознание отрицало вместе с данными при рождении именами? Судя по реакции, они сами не понимали, что именно мерещится им по бокам от тропы.

Но старшая, Лейла, как мысленно звала её Нота, нервничала больше всего.

Эдуард осознавал свой мираж лучше — один раз он повернул голову вправо и больше не смотрел. Огромный силуэт тигрицы, властно меряющей пушистыми лапами земной шар, и силуэт поменьше тигра-полукровки он помнил лучше всего на свете.

Но помнить было больно, а оттого лучше — не вспоминать.

Сириль не касалась духов даже мыслью и вниманием. Две тени, два мальчика являлись к ней достаточно часто — слишком часто их изрыгал тот свет, но даже на этом один никогда не перерастёт свои девять, второй не обгонит свои пять. Сейчас они идут по правую руку совсем рядом — ближе только Эдуард, плечо которого она сжимала неосознанно.

Ей мерещится запах гари. Запах бензина от зажигалки покойного деда. Пожарище. Зола и детские тела.

Саноте прикрыла глаза и выдохнула, купаясь в тёплом присутствии отца — присутствии, которое воссоздало её воображение, но не Слепки. Слепок мужской тенью уверенно пересекал нетронутую белизну сугробов, но не мог высечь даже искры той защищённости, которую дарил при жизни отец.

На границе зрения Петы женщина с ножом защищала маленькую дочь от домогательств отчима. Настолько отчаянно и настолько успешно, что за превышение допустимой самообороны суд приговорил её к тюремному заключению и лишил родительских прав. Когда тюремщики вытащили её тело из петли, в предсмертной записке значилось: "Петра, надеюсь, ты поймёшь".

Пета понимала.

Но никому не собиралась объяснять.

9.

На первой поляне нашлось вытоптанное местечко и пара вполне подходящих для сидения брёвен — именно сюда приходили курить травку Могильщик с приятелями. Одна из сестёр Браун с интересом побродила вокруг, словно выискивая какие-то следы, а потом присоединилась к остальным на привале.

Сладковатый кофе заедали хлебом с отрубями, который Водянка ловко собрала из хлебниц в то переломное время, когда младшие группы уже закончили ужин и столпились перед выходом, но никто из работников столовой ещё не начал уборку. И еда, и горячее питьё казались упоительно вкусными, но половину решено было оставить на обратную дорогу.

Протестовала только Проказа.

— Да кофе к тому времени совсем остынет! — она потрясла кружкой на манер просящего подаяние.

— Только если ты взглядом просверлишь в термосе дыру, — отрезала Водянка и спрятала опутанный шерстяными платками свёрток обратно в походный рюкзак.

Лесная тьма обступала со всех сторон, давила на сознание воем и шёпотом, но при этом проявляла полное равнодушие, как человек равнодушен к потревоженным насекомым. Звёздное небо кололо глаза, мороз зализывал щёки до мяса, но бодрое настроение и пусть неуверенное, но чувство сытости толкали компанию дальше, много глубже в лес, где хтоническая мать терпеливо ожидала своих детей.

Первой по-прежнему шла Водянка. Заправленная керосином лампа теперь светила ярче и веселее, будто ей также плеснули кофе. Темп сам собой ускорился, а сугробы уже не казались такими вязкими и глубокими. Возможно, лес признал в оболочках человеческого мяса души покинутых и забытых снегорогов, а может, дети сами осознали себя таковыми и переступили порог реальности, в которой жил лес — пристанище бесплотных созданий.

— Так сколько туда идти? — обернулся к Сириль Эдуард — единственный, пожалуй, кто сохранял обычное хладнокровие.

— По таким заносам не меньше получаса, — девушка потрепала его по вязаной шапке, сбив набекрень, а потом сама же поправила её.

— Не переживайте, я сказала старикам, что вы останетесь с нами ночевать, — бросила через плечо Пета. — Они слишком вымотаны украшением ёлки и Зала торжеств, чтобы тащиться разыскивать вас. Возраст, к счастью и к сожалению, берёт своё. Так что когда вернёмся, вы сможете отсыпаться на диване хоть до обеда.

Мальчик неприязненно переглянулся с одной из сестёр Браун: мысль о совместном ночлеге их явно не радовала.

— Эй, — Проказа поцокала языком, — я ведь предупреждала вас. В чём дело?

— Ни в чём, — мрачно отозвалась Кейни.

С тех пор, как они покинули поляну, Слепки осаждали со всех сторон — съёживались, меняли форму, скользили по кругу, как скользят тени при перемещении источника света, но никогда не пересекали границу поля зрения и радостного свечения лампы. Их мельтешение постепенно стало привычным, как движение раскачанных ветром сосен, хотя младшие дети изредка дёргались и поворачивали голову вправо или влево.

Под зимней одеждой тела покрылись тёплой прослойкой испарины, а лес не менялся. Водянка шла уверенно, освещая то одно, то другое дерево — на коре давно зарубцевавшейся раной гримасничали непонятные символы. Иногда девушка стряхивала со стволов снежную сыпь, отыскивая указатель, но никогда не сбивалась надолго.

— Ага, пришли, — неожиданно произнесла она, когда дыхание прыгающих по её следам детей стало тяжёлым и громким.

Шар света вильнул влево вместе с ней, огибая дородность узловатого дерева, и наконец-то вырвался из лесного лабиринта.

Хозяйка стояла здесь.

Куда бы ни скользил взгляд по белой, похожей на гигантское блюдо поляне, он неизменно цеплялся за три сложенных друг на друга валуна округлой формы. Изваяние поднималось к остриям звёздного неба на три человеческих роста, неподвижное, заснеженное, давящее — и ветер летел вокруг него в хороводах завываний, вспарывая реальность. Перед Хозяйкой ссутулилось нечто вроде грубо обтёсанного каменного жертвенника, раболепно выставившего горб снега вверх, а ещё ближе к лесу на дне прорытой до земли ямы темнели запорошённое белым кострище.

— Туристы или язычники, — равнодушно пояснила Пета, когда младшие дети выглянули из-за её спины и уставились на остатки костра.

— Кстати, мне нравится эта мысль, — Сириль вышла вперёд и принялась разгребать снег, обнажая золу, пепел и заледенелую землю. — Сколько у нас с собой керосина?

— Достаточно, — Водянка обернулась к Саноте и сёстрам Браун. — Мы прошли поваленное дерево, с которого можно наломать ветвей.

— Думаешь, разгорится? — Нотка говорила скептически, но лампу из её рук приняла.

— Оно ещё осенью там лежало, если ты об этом. Лучше, чем выкапывать что-то из-под снега.

Девушка кивнула и, поправив палантин, в сопровождении близняшек понесла шар света обратно в лесную тьму. Оставшись наедине со своим вергилием, обе девочки тут же прильнули к ней с боков и шёпотом забросали вопросами.

— Эд, не подходи к лесу ближе, чем на два метра! — громко предупредила Водянка и начала помогать Проказе, расчищая место для огня.

— Ничего с ним не случится, — фыркнула Сириль, пригоршнями выбрасывая из ямы серый от золы снег.

— Странно, что ты так к нему привязана, но проявляешь полное равнодушие к его судьбе.

— Я к нему не привязана, — огрызнулась девушка и, отвернувшись, шумно высморкалась. На границе видимости над ней стояли тени мальчиков девяти и пяти лет.

— Как скажешь.

Снег скрипел протяжно и задумчиво, пока Эдуард обходил Снягиню по кругу. У неё не было рта, не было носа, не было глаз — ни лица, ни затылка, ни боков, но каждое двубиение сердца она смотрела на него сверху вниз. На него — и на всё вокруг одновременно.

Он чувствовал это.

Он знал.

В этом месте ещё осталось что-то "великое", не выветрилось что-то сильное и глубокое, как бы поднявшееся из земли. Подобное чувствовалось далеко в Сердцевине, где росли два древа Сибиллы Свонн — когда-то родители и бабушка водили Лэйда туда каждую неделю, так что он хорошо разобрался в своих ощущениях и впечатлениях от того места.

Эта поляна напоминала его, но иначе.

Из неё почти всё ушло, выцвело, потускнело, как забытая человеческая мысль, но и в лучшие годы оно наверняка было иным, как если бы второй художник нарисовал картину с тем же сюжетом, что и первый.

В Неё верили, но представляли иначе, чем Сестёр.

Её почти забыли.

Поэтому.

Сжав зубами край варежки, мальчик высвободил руку и прижал ладонь к шершавой поверхности камня, порами впитывающего тепло.

Поэтому Она так ослабла.

На ум пришла строка из книги, которую читал им перед сном мистер Холдер: "А стоит только кому-нибудь сказать: "Глупости, нет никаких фей" *4, — как одна из них тут же падает замертво".

В этом определённо была связь и смысл.

Мороз набросился на незащищённую руку маленькими, но болезненными щипками — валун отдавал в кожу лёгким покалыванием.

Когда люди и не-люди верили, их мысль сосредотачивалась в этом камне, а теперь медленно, век за веком сочилась наружу.

Эдуард натянул варежку и невольно сунул озябший кулак под мышку, надеясь согреть. Из леса, обгоняя свечение керосиновой лампы, уже мчались с охапками хвороста сёстры Браун.

На краю зрения Слепки виляли тигриными хвостами. Второй силуэт, помельче, принадлежал отцу — он не слишком хорошо ладил со своим зверем, поэтому бабушка запрещала подходить к нему в полнолуние. Лэйд оставался в доме с матерью и всю ночь смотрел в непроглядную лесную тьму из окна. Но иногда перед рассветом, если бабушка оставалась в благодушном настроении, они уходили вдвоём гулять под сенью деревьев. В зверином облике она разрешала гладить себя, обнимать, а иногда несла его на спине, где под шкурой перекатывались мускулы и острые кости лопаток. И Лэйд всегда ощущал в этом некую оказанную ему честь, которая компенсировала чувство собственной ущербности: он уже знал, хорошо знал по шёпоту за спиной, что никогда не сможет превратиться.

— Эй, ты там примёрз? Дуй сюда! — позвала Проказа.

Первые язычки пламени очертили в полутьме её правый бок тёпло-рыжим.

Он всегда хотел стать полноценной частью Общины.

Он всегда мечтал стать тигром.

Не снегорогом.

Не Эдуардом.

Но он был — ими обоими, поэтому отвернулся от Снягини и неспешно побрёл к остальным.

Пахло керосином.

Небольшой костерок из тонких веток разгорелся уверенно, и Саноте приблизилась к нему так близко, что случайная искра грозила поджечь пальто. Близняшки стояли по обе стороны от неё и безучастно смотрели в огонь. Водянка несколько раз проверила пробку на старенькой двухлитровой канистре и, обмотав её полиэтиленом, поставила в рюкзак.