Где рождаются снегороги

Где рождаются снегороги

"Come away, o human child!

To the waters and the wild

With a faery, hand in hand,

For the world's more full of weeping than you can understand"

William Butler Yeats

1.

Сквозь ёжик белокурых волос просвечивалась кожа, на ней бледно-розовыми маками с зёрнами спёкшейся крови пестрели расчёсы — последствия ещё одной эпидемии вшей в дортуарах. Ребёнок, чью голову венчала столь незавидная корона, бережно держал на руках серого кролика и непрерывного поглаживал его по носу — глаза животного, усыплённого размеренностью ласковых движений, оставались закрыты.

— Она уснула, да?

— Нет, если прекратишь гладить, может вырваться, — спокойно ответила девушка-подросток с тёмными, тщательно выстриженными в челси волосами. Линялой тряпкой она ещё раз протёрла днище просторной клетки, высыпала туда опилки, затем поставила поилку и кормушку, полную мандариновой кожуры. Клетчатая рубашка обнажала острые, пятнистые от синяков локти, а полами заправлялась в джинсы с высокой талией, к которой крепились узенькие подтяжки. Деревянные половицы то и дело поскрипывали под подошвами берцев, открытых подкатанными штанинами. Фигура девушки сохраняла подростково-угловатую коренастость, но движения были уверенными и даже пластичными.

Сидящий неподалёку ребёнок закрыл глаза и прижался ухом к выгнутой спине кролика, вслушиваясь в невесомость дыхания. Детский нос, чуть вздёрнутый, с круглым кончиком и квадратными ноздрями, пересекала короткая, но глубокая царапина. Рот с кукольно очерченной аркой купидона отягчали опущенные уголки, выдающие в характере пласт упорства, которое, впрочем, без должного воспитания грозило разложиться в немотивированное упрямство. Дыхание медленно выровнялось, но сухие обветренные пальцы продолжали гладить зверька.

В зооуголке царила сонная атмосфера полумрака и островов жёлтого света — оазисов аквариумов и террариумов, где суетливо петляли и грелись в свете ламп крошечные жизни с холодной кровью. Возле каждого оазиса крепился квадратик бумаги, на котором убористым почерком преподавательницы биологии был записан номер и буква подгруппы, прикреплённой в этом месяце к тем или иным животным. Старого Пипа кормили и тискали все, кого он не сумел спровадить аллергией на шерсть, и сейчас кот дремал под ботанической лампой на молодых ростках рукколы. Девушка в клетчатой рубашке раз или два сделала ему замечание, а ребёнок даже попытался стащить на пол, но получил несколько царапин на лице и руках.

— Сейчас закончу и выкину его на улицу в снег. Давай сюда Амели, — подросток аккуратно взяла на руки сонно заёрзавшую крольчиху и опустила в клетку. Встряхнувшись, зверёк дёрнул задними лапами и бросился к мандариновым коркам.

Ребёнок сосредоточенно снимал с вязаного свитера и мешковатых джинс-варенок пепельные шерстинки. На худеньком тельце болталась расстёгнутой серая куртка-бомбер с пришитыми к рукавам варежками и тонкий шарф с помпонами на концах. Старшая девушка набросила на плечи болотного цвета парку, взяла в одну руку пакет с мусором, другой уверенно цапнула за шкирку кота и указала на дверь.

— Идём.

За парой тяжёлых створок молчала заря декабрьского вечера, бело-сизая и глухая в паутине пушистых ветвей. Иней держался второй день и лишь изредка то тут, то там осыпался пригоршнями снега.

— Бьягга бегает, — апатично заметил ребёнок, небрежно обмотав шарф вокруг тонкой шеи, и застегнул куртку. Мимо в сугроб беззвучным комком шерсти пролетел кот.

— Ещё раз увижу тебя в рукколе — пеняй на себя, — девушка погрозила пальцем его облепленной снегом морде, высунувшейся из провала зеленоглазым перископом.

Кот издевательски чихнул.

Белое покрывало, похожее на тонны стриженой шерсти, громко хрустело под тракторной подошвой ботинок, и это был единственный звук в тесноте влажно-чёрных деревьев, с трёх сторон обступивших пристройку зооуголка.

— Ты куда, Водянка? — поинтересовался ребёнок, заметив, что девушка шагает в противоположную сторону.

— Выкину мусор и домой, мне не хочется идти в дортуары, — улыбнулась Пета. В бесцветно-призрачном свете декабрьского заката на её лице зияли веснушки.

— А, — безразлично ответил ребёнок и отвернулся.

— Ты лучше вернись в зал, пока старики не хватились, — донеслось до его розовеющих на морозе ушей. — И надень, чёрт подери, шапку.

— Если б я знала, где её взять, — буркнула девочка с обритой головой, направившись по узкой тропинке туда, где среди деревьев угадывалась колоннада парадного входа во второй корпус административного здания.

— Браун!

Она едва обернула разрумянившееся на холоде лицо, как в него влетело нечто тёмное и легко соскользнуло в снег помпоном кверху.

— Так это был ты, сучонок, — последнее слово девочка выплюнула куском недожёванной пищи.

— Пока там торчала Водянка, было скучно, — негромкий голос то и дело срывался в простуженный сип. Говорящий был одного роста со своей противницей, так же наголо стрижен и одет в такого же типа куртку и заношенные джинсы, заправленные в высокие зимние ботинки. Отличие крылось в коже — прозрачная, она казалась сродни затянувшим окно морозным узорам с едва уловимым оттенком человеческого тепла. Покрасневшие зелёные глаза выделяли суженные, как у старого Пипа, зрачки, не вытянутые, впрочем, в вертикальные рисины. Губы слегка шелушились в опущенных к низу уголках, но были очерчены равнодушней.

— Выкидыш Снежной Королевы, — проворчала девочка, подбираясь и сутуля плечи. Секунду спустя она широкими шагами бросилась к мальчишке, и оба понеслись мимо деревьев прочь от стены школьного здания, к которому примыкал зооуголок. Для каждого бег по сугробам доставлял неудобство, но никто не сдавался до тех пор, пока за снежным валом не открылась широкая расчищенная аллейка. Там дети сшиблись с яростью, присущей зверям, и беззастенчиво молотили друг друга кулаками и ногами в зимних ботинках, норовя повалить на лопатки.

— Вы бы драться сначала научились, хорьки депилированные.

Ни один из дерущихся не услышал голос, продолжая наносить удары, и тогда в удобный момент кто-то с силой треснул их лбами так, что реальность лопнула на мутные лоскуты. Следующая пара ударов оставила разбитыми нос и губы.

— Я не люблю, когда меня игнорируют, — сильные пальцы с коротко обрезанными ногтями выкрутили детские уши, и в поле зрения ребят возникла девушка-подросток. Она была заметно выше Водянки, хоть уступала ей в годах и ширине скелета, но силы в ней оказалось как в натянутом стальном тросе, и вырваться из её хватки, не оторвав то, что она держит, представлялось невозможным.

— Проказа, отвали, — равнодушно произнёс мальчик, выдыхая торопливый белёсый пар.

— Проказа, мебепе, — грубо передразнила его девушка. — Вам, лолитики, было чётко сказано перед собранием Круга: если вы претендуете на членство, то больше никаких беспорядочных драчных связей.

Она разжала пальцы — с горячими подушечками и выцветшим узором мехенди. Тёмно-рыжие волосы висели лианами дред, убранных с висков на затылок — к ним крепились бусины и кольца с перьями. Мочки ушей слегка растянуты деревянными плагами, в носовой перегородке — аккуратное колечко. Александр Осенев в лицо называл Проказу Василиском за то, что она походила на "смесь бойцового петушка со змеюкой". Проказа не возражала, поскольку удостоиться у Осенева отдельного прозвища — большая честь. То тут, то там на её лице как клевки птиц бледнели старые шрамы: рассечённые по много раз брови, скулы, кривой рубец под левым ухом. Жёлто-ореховые глаза тонули в прорубях глазниц, никогда не знавших косметики, а кожа выцвела и стала гранитной.

— Опять сосать давала? — в голосе мальчика отдавало кислым не то презрение, не то ревность.

— М-м-м-м, что тут у нас, Тэдди? — Проказа с наигранной нежностью потянула над ним носом. — Пахнет мамкиным молоком.

Девочка вздрогнула: настолько стремительным оказалось движение руки с раскрытой ладонью. Удар в переносицу опрокинул Эдуарда на спину и даже не сразу позволил встать.

— Ты никогда в жизни не дорастёшь до того, чтобы мне указывать, — с холодной злостью произнесла Проказа, глядя сверху вниз на его попытки прийти в себя и подняться, а потом обернулась ко второму ребёнку. — Браун, да? Как там тебя?

— Кейни.

— Кейни, — чужая рука нежно обвила плечи, но не остановилась и скользнула выше, пока не зажала шею девочки в сгибе локтя. — Ты запомнила, Кейни, что больше никаких несанкционированных драк?

Палец с мехенди как струнки перебрал кончик носа и залитые кровью губы девочки. Та стрельнула злобным взглядом пронзительно-тёмных глаз в Эдуарда.

— Даже не думай, — Проказа разжала хватку. — Здесь всё очень просто. Помнишь, как говорят однобожники? — она сделала недвусмысленный жест руками на уровне паха. — Дрочить нельзя, всё должно пойти в жену. Вот и у нас дрочка за пределами Круга запрещена, а внутри трахайтесь сколько влезет.

Наклонившись, девушка за шкирку поставила Эдуарда на ноги. Капли его крови на утоптанном снегу горели ягодами рябины.

— Иди к старикам, Кейни, а нам с молокососом потолковать надо.

Девочка по фамилии Браун с завистью осмотрела новенькие сноубордические штаны на её астенической фигуре, а затем отвернулась и побежала прочь.

2.

Ребёнок, числящийся в реестре приюта как "Лила Браун, 11 лет, пол женский, группа крови 0 +Rh", апатично смотрел на хрупкий стеклянный шар в руках. Фолькватские стеклодувы сделали его величиной с дыню (Лила пробовала дыню всего два раза в жизни), но и серебристая ель, для которой шар предназначался, была не из маленьких. Верхушка дерева, украшенная по традиции солнцем с пятью искрящимися лучами, бросала блики на выбеленный потолок Зала торжеств, а косматые ветви властно раскинулись над узорчатой мозаикой пола. Тусклый свет высоких стеклянных арок уже не мог разогнать зимние сумерки, поэтому миссис Лепинова включила электрическое освещение. В колодцах пронзительно-белого света с хохотом носились обритые наголо дети средних подгрупп, волоча за собой гирлянды из блестящей бумаги или огромные ёлочные игрушки. Несколько экземпляров уже разбили, о чём напоминала оставленная близ двери половая щётка и широкий совок, ощерившийся на мир грудой осколков.

— Так-так, прекращаем бегать! Майкл, вытащи из штанов эту сосульку! — голос Лилии Холдер в творящейся суете звучал удивительно громко. Старая женщина, каких тысячи на страницах книг, газет и журналов, одетая в простенький пуловер и прикрывшую колени юбку, умела сочетать в голосе добродушие и некую властность, благодаря которой дети всегда повиновались ей. Вот и теперь, когда крик её раздался над десятками макушек, беготня плавно сошла на нет, и маленькие руки вернулись к своему основному занятию: украшению дерева. Помощь в этом ответственном деле оказывали подсобные рабочие, ловко карабкающиеся по лестницам-трансформерам и дотягивающиеся до самых высоких ветвей, а также несколько ребят из старших, выселенных в коттеджи групп, сохранивших любовь к праздничной суете.

Если Лилия Холдер следила за порядком, то её супруг, осанистый старик с белой, как у Снежного Деда, бородой, руководил украшением ели, используя вместо указки и дирижёрской палочки длинный, скрученный в спираль леденец из жжёного сахара — рожок снегорога, традиционное праздничное лакомство в северных регионах страны.

— Я думаю, Линда, — обратился он к женщине, затянувшей рукава рабочего комбинезона вокруг талии, — что лучше мы поменяем местами шар во-он с той шишкой. Что скажешь, Мажуа?

Стоящая рядом девочка держала выбритую голову на стебельке белой шеи столь же гордо, как если бы опять носила корону золотисто-льняных кудряшек. Её глаза, монетки пронзительной синевы, придирчиво осматривали праздничную ель. И хотя сегодня Мажуа в основном соглашалась с мистером Холдером, делала она это так, словно все идеи принадлежали ей, а старый воспитатель лишь озвучивал их.

Линда, которую тридцать семь лет назад миссис Холдер приняла из рук социального работника крикливым младенцем, ловко перевесила игрушки и вопросительно посмотрела с вершины лестницы на маленькую мисс Моро. Та ответила великодушным кивком и поспешила присоединиться к детям, которые под руководством миссис Лепиновой вскрывали очередной фанерный ящик с украшениями.

— Только поглядите, что я нашла, — к старому воспитателю приблизилась Марина Келсих, учительница религиоведения. Её узкое лицо, казалось, вырезали из слоновой кости, а затем отполировали кусочком шёлка или меха, что придало угловатым чертам неуловимую нежность. На горбинке маленького носа птицей примостились очки а-ля Джоан Джоплин, на лоб падали пряди совиного цвета гривы, схваченной в небрежный пучок на затылке. Длинные ступни охватывали замшевые мокасины, края джинс обнажали полоску кожи на щиколотках, а с плеч мантией струились складки чёрного кардигана.

В руках мисс Келсих держала ёлочную игрушку из трёх стеклянных шаров: большой в основании, затем средний и на вершине самый маленький. Кроме стёртого узора блёсток, имитирующего морозные разводы, украшение не имело никаких деталей.

— Ну и ну, госпожа Снягиня, — Лев Холдер вытянул шею и, подслеповато щурясь, осмотрел игрушку. — Таких выпускала фолькватская фирма "Юлия и Джудит" в прошлом веке. Тогда начался бум на старину, и на всех новогодних открытках красовалась Снягиня и её снегороги.

— Самое интересное то, — заметила Келсих, — что здесь они использовали, скажем так, каноничный образ хтонического божества. Наши предки никогда не рисовали Снягине лица: она всегда смотрела на все стороны света и видела всё, что творится на земле. Даже один пририсованный глаз считался оскорблением, потому как смертному не дано знать, куда именно направила богиня свой взор.

— В глубине леса на полянах до сих пор можно найти каменные изваяния Снягини, мы с Лилией водили детей в поход к ближайшему из них, — ответил Холдер. — Плоский камень рядом служил жертвенником, если не ошибаюсь?

Конечно, он не ошибался, просто любил слушать вдохновлённых людей.

— Именно, — Келсих мечтательно наблюдала игру света в узорах украшения. — Снягиня или Снежная Хозяйка относится к допатриархальному и раннепатриархальному времени, затем её вытеснил Ингдар, её сын, которого дети называют Снежным Дедом. Сейчас масс-культура противопоставляет Снежному Деду его злого брата Колона. В сказках, собранных Мией и Паулем Брейт ещё два века назад, Снежный Дед описывается как старик с длинной бородой в тяжёлой меховой шапке, из-под которой падают седые волосы. Чтобы было удобней карабкаться по горным тропам, ноги у него не человеческие, а снегорожьи, какие сейчас рисуют Колону. Если ребёнок хорошо вёл себя в течение года, то он видел Снежного Деда как есть, в противном же случае Ингдар сдвигал шапку на лицо, и голова его проворачивалась на сто восемьдесят градусов или полудень, как говорили в старину. Вместо затылка там уродливая гримаса с бородой (из-под шапки свисает вторая борода, не волосы). В зависимости от степени раскаянья и того, в который раз ребёнок видел "тёмную" сторону, Снежный Дед мог пощадить его и дать год на исправление, но на третьей встрече сажал в свой мешок и уносил высоко в горы, где варил в котле и съедал.