Я здесь

И мне неоднократно на это указывали в стиле 'или крест снимите, или трусы наденьте'. И я от этого страдал. С одной стороны, тревожность, степень которой, несомненно, была очень высока — в те трудные времена, с ребенком 'в одни руки', да еще и с такими замашками, да? — понуждала непременно делать что-нибудь руками, а ребенку нужна была приятная глазу одежда, и обе потребности удовлетворялись вязанием. С другой стороны, мне и так хватало сомнений, возражений и подковырок по поводу моей идентичности.

Я знал, что вязание — изначально мужское дело, я знал про достойное занятие воинов у костра и про индейские шапочки, про аранские свитера и пражских чулочников, и все такое. Но все это — дела давно минувших дней, другие культуры — все это было 'несчитово'! И я сам почему-то не мог опереться на эти знания достаточно твердо.

Но однажды случилось чудо — оно не могло не случиться. В старом журнале 'Наука и жизнь' я увидел фотографию, которая помогла мне обрести желанный покой: мужчина с зонтиком добродушно смотрит на мужчину с вязальным крючком. Всего лишь начало двадцатого века. И эти мужчины — не кто-нибудь, а братья Люмьер! Луи с крючком, Огюст с зонтиком.

Братья Люмьер — это совсем недавно и почти здесь. Братья Люмьер — это те, кто изобрел кино, а не какие-нибудь дикие всадники пустыни или неграмотные рыбаки северных морей. Братья Люмьер — это сила, я вам скажу.

* * *

Это сейчас у меня есть интернет, и кроме братьев Люмьер я могу предъявить вот это и вот это, если в гугле набрать 'мужчины вяжут' — можно хоть весь вечер разглядывать интересное. Но десять-пятнадцать лет назад у меня не было интернета.

*Н. Ю.:

Я транссексуал, человек с мозгом мужского пола в женском по рождению теле. Тем, кто окружал меня тогда, была чужда сама идея (более того, по причине недостатка информации я и сам не знал, что я именно транссексуал FtM). Я раз за разом отстаивал свое право делать мужские дела, быть на равных с мужчинами и делать это мужским, а не женским способом и в мужском, а не в женском стиле. Женский стиль эффективен, но мне неудобен.

*Галина Олишевская:

Что является самым важным в определении гендера? Самоощущение человека? Потому что с биологическим полом более-менее понятно. Его видно. А гендер... Я говорю — его тоже видно. Мне говорят — нет, не видно.

*Джесс Ратьер:

Транс — внешнее название, мужчина — внутреннее, вот и вся разница. 'Я чувствую себя трансом' мало кто говорит, мне кажется. 'Я чувствую себя мужчиной, у меня женское тело, поэтому для вас я транс' — так звучит эта фраза полностью.

В каждой ситуации надо просто понимать, что от тебя требуется озвучить внешнему миру — свое гендерное самовосприятие и самопозиционирование (мужчина), или свой гендерно-социальный статус (трансгендер).

УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ, УЧИТЬСЯ...

В сорок пять я понял: моя жизнь зашла в тупик. Это не имело никакого отношения к трансгендерности. Просто та специальность, которую я получил в юности, не была моим призванием никогда, а писательским ремеслом прокормиться мне не удавалось никак. Я сменил несколько профессий, но самые удачные варианты были всего лишь сносным, не слишком мучительным способом заработать денег, чтобы иметь возможность продолжать жизнь — то есть рассказывать истории. Когда я понял, что так вся жизнь и пройдет, я почувствовал отчаяние и тоску. Продолжать в том же духе было невыносимо, и у меня уже не было в запасе стольких лет, чтобы махнуть рукой и надеяться, что когда-нибудь все само собой наладится: уже не наладилось, мне пришлось это признать, 'земную жизнь пройдя до половины'. Это вполне распространенная ситуация — оказаться 'в сумрачном лесу' этого возраста. Что за мрачные чащи окружали меня? Кроме сложностей в личных отношениях, я встретился с тем, что мне некуда жить дальше.

У меня не было такой профессии, которая имела бы для меня достаточно смысла, чтобы отрывать на нее время от рассказывания историй. И поскольку я больше не соглашался тратить свое время на бессмысленные для меня дела, можно сказать, что у меня вообще не было никакой профессии. То есть: терять мне было нечего!

И я воспользовался этой свободой, я задал себе только один вопрос: чего я хочу? То есть — кем я хочу быть? Как юноша, обдумывающий житье: делать жизнь с кого? И ответ пришел мгновенно: психолог, консультант.

Я все обдумал, выбрал учебное заведение и начал учиться.

Меня не пугало, что это занятие на несколько лет и что мне понадобится немало денег, которых у меня все еще было немного. Я был готов добиться своей цели. Меня пугало только одно: я не знал, разрешат ли мне учиться, если я расскажу о себе правду. И первый год я скрывал ее. Это было очень и очень неудобно. Особенно потому, что я выбрал гештальт. Это такой метод психотерапии, в котором терапевт не 'отгорожен' от клиента, он присутствует целиком и соучаствует в происходящем, в том числе эмоционально. Это терапия контакта и близости. А обучение происходит в упражнениях, учебных сессиях между студентами, в самораскрытии и в увеличении степени собственной осознанности будущих психотерапевтов. Мне было трудно и больно скрывать себя. Передо мной встал выбор: играть в прятки или рискнуть и учиться по-настоящему.

Я рискнул.

*А., студентка психологического института:

Трансгендерность? Я думаю, это все оттого, что мы заигрались в феминизм.

*Джокьякартские принципы, принятые в 2007 году международной группой экспертов в области права. Пункт 3.

Гендерная идентичность, самостоятельно определяемая каждым человеком, является неотъемлемым элементом его личности и относится к фундаментальным аспектам самоидентификации, достоинства и свободы. Никто не должен принудительно подвергаться медицинским процедурам, в том числе хирургическому изменению пола, стерилизации или гормональной терапии в качестве обязательного условия правового признания гендерной идентичности. Никто не должен принуждаться к сокрытию, подавлению или отрицанию гендерной идентичности.

*Анна:

У меня есть друзья-трансгендеры. И я из тех, кому было чудовищно трудно это понять. Я прошла опыт ролевых игр, со всеми особенностями тусовки, и мне долго казалось, что эти девушки просто играют. Мужчине в нашем мире проще — даже если это реальная жизнь, а уж мужчина в интернете начала двухтысячных — это вообще круто. Мне долгое время казалось, что все называния себя в мужском роде — отсюда.

У меня случилось не постепенное осознание ситуации, а перелом. Я случайно узнала, что одна из этих 'играющих' никогда не была у гинеколога. В своей жизни. Ее тело было ей настолько чуждо, дискомфортно, неприятно, что она вообще о нем — женском и требующем хотя б внимания и осмотров — не заботилась. Мне стало страшно. Я поняла, что имею дело не с игрой. Я имею дело с чем-то психическим, каким-то особым самосознанием, чем-то неизвестным. Ну, потом уже покатилось. Когда начинаешь читать серьезные труды и статьи об этом, смотреть на людей, сопоставлять, делать выводы... Мне до сих пор стыдно за этот страх, знаете... Потому что эта 'девушка' — один из самых адекватных по-человечески людей, кого я знаю уже довольно много лет.

Сейчас я хорошо отличаю игру от жизни. Ну, в целом хорошо. И трансгендеры для меня, пожалуй, отличаются от прочих только разницей между родовым окончанием и фотографиями. И все. Они разные бывают, хорошие, не очень, адекватные, неадекватные, странные, свободные, умные... Они люди. Такие же, как я.

ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ПРЕДСТАВИТЬ...

Думаю о том, как это — быть рядом со мной, в той или иной степени близости, каково это — быть моим другом, приятелем, просто знакомым? Вести со мной дела?

Сразу оговорюсь — даме в окошке почты или милиционеру (извините, полицейскому) я не стану ничего доказывать. Это лица официальные, и общаться с ними по паспортному имени со всеми вытекающими — мой выбор. Завтра я о них не вспомню, они обо мне тоже, зачем усложнять жизнь друг другу? Когда-то, когда я был один как перст со своей 'милой особенностью', мне было нестерпимо больно умалчивать о себе — о себе! — даже в таких мимолетных поверхностных контактах. Мне негде было быть. Мне не с кем было подтвердить свое существование. Я твердил себе: меня нет, меня нет, меня никто не видит, я не существую.

Сейчас, когда я выкроил себе достаточно обширный и весьма хорошо обустроенный кусок в этом мире, когда я получаю достаточно поддержки и признания от близких и друзей, я чувствую себя в до статочной степени существующим, мне хватает. Это не значит, что я не стремлюсь расширить границы этого мира. Еще как стремлюсь! И пусть он не нанесен на карты и не отмечен на местности никак, он существует в сердцах и мыслях, над границами и территориями, по всему свету, на самом деле. И вот так, укрепившись воспоминаниями о близких, о друзьях и добрых знакомцах, о незнакомцах, от которых я получаю приветы издалека, продолжу о трудном.

Человек, которому судьбой назначено иметь дело со мной, особенно если в этом участвуют третьи лица, оказывается перед нешуточным выбором.

Если говорить простыми словами, то этот человек волей-неволей вляпывается в мои проблемы. Мне надо отважиться, глядя в глаза другому человеку и выглядя так, как выгляжу я, заговорить о себе в мужском роде.

Человеку, который имеет дело со мной в присутствии третьих лиц, надо отважиться, глядя в глаза другому человеку, заговорить обо мне в мужском роде — при том, что я выгляжу так, как выгляжу. Но если для меня это выбор, в котором я опираюсь на внутреннее ощущение себя, на свой опыт и на свои убеждения, если для меня это выбор между собственным существованием и невыносимой отравой небытия, то, спрашивается, ради каких благ делать такой же выбор незаинтересованным лицам? Вот только представить себе это, если попытаться влезть в шкуру человека, оказавшегося в такой переделке:

Я как бы собираюсь представить своим друзьям / коллегам / слушателям / клиентам / читателям Аше Гарридо. Я смотрю своими глазами и вижу явно биологическую женщину. Подозреваю, что аудитория видит то же самое. И вот я открою рот и скажу вслух прилюдно: он.

И кто я после этого? И не плачут ли по мне Кащенко с Канатчиковой дачей? И как минимум, что обо мне эта вот конкретная аудитория подумает? Что, в конце концов, обо мне люди скажут?

А если скажу 'она' — так ведь обидится и даже разозлиться может. Ну и зачем мне эти сложности в жизни? И зачем мне это? Зачем мне с ним связываться вообще? Или с ней. Или с ним. А, тут черт ногу сломит, казак с пикой завалится, гори оно синим пламенем, буду я иметь дела с кем-нибудь другим, более удобным.

Это я так фантазирую о том, что происходит с моими социальными связями, с тем, что не всякий рискнет пригласить меня читать стихи на своем мероприятии, рассказать обо мне публично, не всякий захочет работать со мной в паре, и это не всегда зависит от моих рабочих качеств или от качества моих текстов.

Не могу сказать 'без обид'. Но я понимаю. Честное слово, я понимаю.

Что человек сообщает о себе, называя меня прилюдно местоимением единственного числа мужского рода, используя в рассказе обо мне определенные окончания глаголов прошедшего времени? Да, именно так: что человек тем самым сообщает о себе? Какое значение придает этому он сам и что это значит для других? И если мне самому не всегда и не везде бывает легко с моим собственным выбором — каково другим выбирать меня, мою сторону?

Я понимаю.

Но тех, кто выбирает мою сторону в этом, я вспоминаю всегда в самые трудные минуты, с благодарностью и уважением. Или — 'без обид'.

Казалось бы — великое дело! Разговариваешь по паспортному с милицией и налоговой — что стоит разговаривать так же и с остальными посторонними людьми?

С посторонними — ладно бы. Но есть такие посторонние, которые оказываются не посторонними по факту сотрудничества (или предполагаемого сотрудничества) в некоторых особенных областях.

И следующую речь я поведу об этом.

*Йорингель:

Называть человека иначе, чем он представляется, — оскорбление.

*Субоши:

Я каждый раз перед выбором — на каком-то неформальном мероприятии ладно, там все привыкли, а на официальном? В бальной-то тусовке говорю о себе, как мне удобно, — в мужском, но я прихожу на собрание с участием членов администраций, еще кого-то, и там те же люди, которым я говорил 'я пошел', слышат, как я говорю — 'я пошла'. Но нам нужна поддержка госорганов, и я не могу рисковать репутацией своего дела, смущая малых сих. И вот я зажимаю себя в кулак и говорю, надеясь, что оговорки в мужской спишут на волнение, и стараясь по возможности избегать родовых окончаний — 'мы проделали работу, я полагаю, я намереваюсь'...

*Эйтн:

Вот история, которая случилась со мной в 2012 году в центре Москвы. Отправились мы как-то с другом в парфюмерный магазин. За духами мне.

Дело летом. Одежда и внешность услужливо не дают никому усомниться в моей биологической принадлежности. Едва войдя, мы прямо двинулись в мужской отдел. Однако потом мне пришлось выйти, чтобы встретить общего знакомого, а друг мой, как человек с лучшим обонянием, остался выбирать варианты.

Дальнейший диалог с консультантом, который он пересказал мне, был прекрасен.

Консультант: 'Сколько лет молодому человеку?'

Друг (кивая в мою сторону): 'Вон побежал, двадцать пять'.

Консультант (который видел меня, с сомнением): 'Девушка?'

Друг: 'Не-а. Молодой человек'.

Консультант: 'А, ага'.

Всё. И спокойно предлагал варианты духов, которые я потом и пробовал, вернувшись.

ВНЕШНЕЕ ВНУТРЕННЕЕ

Я согласен лететь по 'чужому' билету, я согласен получать деньги по ведомости, в которой стоит это имя, я согласен на множество подобных ситуаций — это все снаружи, это все внешние обстоятельства жизни. Вряд ли я смогу что-то изменить в этих внешних обстоятельствах, не принеся ритуальные кровавые жертвы на хирургическом столе, ну и ладно. Я знаю, что есть люди, которым операция по перемене пола жизненно необходима. Но я не отношусь к ним. Для меня это действительно было бы уступкой под давлением общества, и чем сильнее давление на меня, тем больше моя готовность сопротивляться.

Поэтому я спокойно говорю: кесарю — кесарево, имея в виду документы и ситуации официального общения. Но только кесарево, пожалуйста. Больше требовать не стоит — дальше начинается 'отступать некуда'.

Не согласен я на то, чтобы рассказанные мной истории, сложенные мной стихи были подписаны чужим посторонним именем.

Уберите вашу маску, я ее не надену. Я хочу с открытым лицом стоять рядом со своими стихами и историями. Это — мое. Это сделал я. И говорить об этом стоит — со мной. Зачем мне это постороннее имя между мной и читателем? Я все еще здесь, я готов слушать ответы на мои реплики, но как я отвечу, прячась за маской? Я был искренним, когда сочинял свое сочинение — как мне притворяться теперь?

Для чего я должен обманывать в комментариях, откровенно высказавшись по существу?

Да, мне приходилось отказываться от публикаций, когда редакция настаивала на паспортном имени.