Зверь лютый Книга 38 Ляхолетье

Шляхтич — дезертир. Ему дороже не честь, не присяга — семья, майно. За дезертирство, за убийства людей без суда, король приговорил его к смерти. Так восстанем же, братья и сёстры, на злобного тирана!

— Он окружает себя русскими за то, что те бьют ему земные поклоны. Держит телохранителей печенегов и рабов.....

Литературная традиция, противопоставляющая русских рабов благородным шляхтичам-дезертирам просматривается с нынешнего 12 в., с Русских сюжетов Кадлубека.

Общефилософские суждения о личной чести и свободе, выражаются стереотипами поведения. В т.ч. и на поле боя. Каждый шляхтич атакует сам. Взыскуя собственной славы.

* * *

Место конкретного человека в конной атаке определяется им самим и его лошадью. Хорошие лошади — дороги. На них ездят богатые. У них и доспехи лучше. Потому что дорогие. И слуги вооружены лучше. Эту блестящую пену их гонор и их лошади уже вынесли в голову атакующей массы.

Человек бедный, на слабой лошади, в худом доспехе, должен прилагать особые усилия, непрерывно колотить свою клячу, чтобы та не сильно отставала от магнатского аргамака.

Люди не слишком тщеславные, не захлёбывающиеся от гордости и храбрости, оказываются в хвосте атаки. Среди них выше доля слишком старых или слишком молодых, неумелых, нездоровых, трусливых, осторожных, бедных... Охвостье.

В Польше мало кто видел берендеев. Ну, едут там вдоль леса какие-то... Может, познаньские подошли? Даже и увидев — в этой части нет людей достаточно авторитетных, чтобы скомандовать:

— Увага! Врог! Сомкнуть строй!

А уж чтобы все послушались...

Токмак сумел повторить приём Салмана: вытянуть отряд по дороге вдоль холмов, развернуть в две шеренги и относительно слитно атаковать вниз по склону.

К этому моменту охвостье почти остановилось. Что стоящую конницу можно разогнать нагайками — я уже...

Берендеи по вооружению сильно уступают рыцарям. В среднем. Здесь у берендеев копейщики. Отцы семейств, матёрые мужи. Вооружение чуть выше среднего. Их противники — охвостье. Чуть ниже среднего. Что-то есть у обоих сторон. Не у всех, кольчуги ныне дороги, не укупишь.

Примерно равны по численности.

Увидев невиданных дикарей в чёрном, в высоких металлических колпаках, умные и осторожные, которых в этой части конницы... есть, поворачивают коней.

И топчут свою пехоту. Которая, как мухи на мёд, кинулась с позиций на холмах вниз на поле, в надежде если не на долю из обоза принцессы, то хоть тут по-мародёрничать.

Зря я так. Пешцы, все как один, горели священным неугасимым огнём любви к Родине и единственно законному, истинно польскому Великому Князю по кличке Долговязый.

При виде берендеев этот огонь несколько... припотух. Прекратив кричать слава!, пешцы развернулись и трусцой устремились в исходное положение на холмы.

Вот, девочка, по сути всё. Четверть часа времени, две версты поля, три тысячи всадников. Судьба двухмиллионного народа.

Чудо... что здесь чудесного? Использование рельефа? Взаимодействие отрядов? Создание локального превосходства? Фактор времени? Общеизвестные приёмы конного боя?

Многое создавалось раньше. Палаши, панцири... Подыскивались, воспитывались люди. Салман, Святополк, Токмак... Они сотворили чудо. Закономерно.

Самый главный бой — после победы: эта команда сумела превратить воинскую победу в социальные и политические изменения.

Силезская армия разгромлена. Оба Пяста и несколько сот всадников попали в плен. Пленниками стали и половина пехотинцев. Остальные успели разбежаться. Сандомир открыл ворота и сдал принцессе задержавшихся в городе мятежников.

* * *

— Наши взяли город.

— А наши — кто?

— Те, кто взяли.

* * *

Кто мятежник — стало ясно. Захваченные обозы и отсутствие мародёрства не только обеспечили принцессу материальными ресурсами, но и склонили на её сторону симпатии местного населения.

Через три дня берендейская орда целиком переправилась через Вислу, а в Сандомир прискакали князь Одон Познаньский и сотник Генрих Кетлич.

— Пани Великая Княгиня! Я так счастлив лицезреть вас! Ваша сокрушительная победа над полчищами мятежников есть явное выражение благоволения господнего! Я рад, что моя клятва верности привела нас, познаньцев, под знамёна столь победоносной воительницы!

— Ты рад, Одон. А я нет. Узнаёшь?

Принцесса подняла над головой тубу с грамоткой.

— Твоё письмо Долговязому. Нашли у него в обозе. Ты клянёшься ему в верности, обещаешь напасть на меня. Захватить и передать мятежникам.

Она махнула рукой, и в окнах дома Сандомирского каштеляна, где располагалась княгиня, на дворе перед которым шла встреча с познаньским князем, появились стрелки с луками.

— Ты изменник, Одон. Силезцы враги, но они мне не присягали. А ты — клятвопреступник. Долой оружие. Снимите пояса и бросьте на землю.

Одон растерянно оглянулся на своих сопровождающих.

Прошлый раз, в Познани, в стычке с мачехой, он успел бросить оружие, его арестовали, охраняли, освободили...

Здесь стоявший с ним рядом брат казнённого любовника принцессы Одолая, Буривой из Ястшембцев, среагировал быстрее: выхватил меч, намереваясь захватить принцессу в заложницы.

Увы, стрелки имели простой приказ: обнаживший меч — враг, врага — убить. Густой град стрел прошёлся по познаньскому князю и свите.

Присутствующий рядом с принцессой Миссионер, страдавший последние дни от насморка из-за ночной скачки к берендеям, старательно выбил нос, заглянул в упавшую и открывшуюся тубу, философски подытожил:

— Ну вот, ещё одним Пястом меньше. Надо это как-то объяснить.

Под бешеным взглядом принцессы уточнил:

— Обосновать. Общественности. Что это не просто так, а казнь. Заслуженная. Хотя... может лучше несчастный случай? Или происки Ястшембцев?

Глава 784

Через час в трапезной сандомирского каштеляна собрался гос.совет. Это группа не имела в то время названия или полномочий. Просто несколько человек, чьё мнение важно для принцессы.

Русский князь из Турова Святополк, русский крестьянин из Рязани князь Федя, гулям (боевой раб) алан из Волжской Булгарии Салман, польский епископ немец Вернер, польский чех из Познани Кетлич.

Принцессу ещё потряхивало от пережитого, но кураж победоносности, ощущение очертя голову отдавались неровным румянцем на скулах и нервной звонкостью голоса:

— Досточтимое панство. В те часы, когда вы поили свои мечи кровью изменников на поле у Двух коз, я, помолившись за нашу победу, уверовавшись в её неизбежности, задумалась о последующем благоустроении королевства Польского. Полтора века после Болеслава Храброго этот край то приближается к миру и процветанию, то вновь погружается в пучину невзгод и раздоров. Для спасения народа, веры и королевства, для уменьшения тяжких бедствий, что ныне обрушиваются на добрых людей по всей стране, полагаю необходимым установить следующее...

Знаменитый Сандомирский универсал — манифест княгини-регента ко всем сословиям Польши.

По сути: документированная истерика умной, сильной, крайне испуганной женщины. Ожидающей неизбежного поражения. Заставляющей, выдёргивающей себя из всё заливающей паники.

Меня зарежут! — Я подумаю об этом завтра. Пока — как обустроить Польшу.

Положение её в момент написания, даже и титул носили характер ненадёжности, временности. Эта краткосрочность, ненастоящесть позволяли рубить с плеча.

Резко? — Плевать. Меня убьют, а после... хоть потоп.

Основываясь на призыве к восстановлению истоков и скрепов, на возвращении в золотой век Болеслава Храброго, когда и небо было синее, и вода мокрее, принцесса объявила:

— все подати, налоги, мыта, поборы, повинности... в пользу князя, шляхтича, церкви, города... отменяются. Впредь до особого распоряжения.

— все рабы, хлопы, крепостные... свободны. Прежние хозяева обязаны отдать им обычно используемое имущество в собственность.

— все долги, недоимки аннулируются.

— все виды городских жителей — мещане с равными правами.

— вся шляхта уравнивается в правах. Должны явиться ко двору, принести присягу и отслужить службу. По мере собственных возможностей и королевства надобностей.

— Боже мой, пани! Это зажжёт Польшу с четырёх углов!

— Да, Вернер, очистительный огонь необходим этому захламлённому полуразвалившемуся хлеву.

— Однако... князь Иван обещал Грыфыте... что его владения не будут...

— Я помню, Святополк. Универсал не касается владений архиепископа, Мазовии и Восточного Поморья.

— Э-э-э... госпожа... но если ты отменяешь все подати... и в королевскую казну?... то... Чем платить людям?

— Ах, Федя, у меня столько богатых врагов, что одно их ограбление даст довольно. А ты организуешь изъятие наиболее эффективно.

Местные грамотеи изготовили сотню экземпляров Универсала — в каждый город. Сотня гонцов их повезла.

Половина не доехала. Половина доехавших не смогла нормально объявить. Остатка оказалось достаточно.

Польша полыхнула с четырёх углов.

Положение принцессы — хуже некуда. Только у Попеля было хуже — здесь хоть отравленные мыши из озера не лезут.

У Мешко I было его племя — поляне, были подчинённые предшественниками — Пястами и Попелидами — племенные княжества. Была дружина в три тысячи бойцов.

За принцессой — ничего. Три сотни русских гридней да берендеи, о которых известно, что они вероломны.

Она сделала единственно возможное: дала каждому жителю свободу. Возможность получить желаемое. И все принялись резать всех.

Все соц.группы, подробно рассмотренные мною, устремились улучить своё положение.

Церковные сборщики десятого снопа приходили на поля, а их прогоняли. Владыки посылали стражу, а её встречали крестьяне с дрекольем. Часто под предводительством солтысов, которые увидели возможность стать настоящей шляхтой, превратить управляемые ими имения в собственные.

Ничего нового, мейнстрим последнего столетия. Шляхта постоянно прихватизирует земли. Так делали можновладцы, потом рядовое шляхетство, теперь пришло время негербовых.

Многие дворяне были рады расширить свои владения за счёт владений церковных. А церковь, как единая организация, в РИ давившая и наставляющая на путь истины даже и князей, оказалась парализована.

Архиепископа более всего волновала судьба его прекрасных ворот. И вообще: в его владениях ничего не изменилось. Потому: молитесь, поститесь и причащайтесь, бог терпел и вам велел.

Епископ Плоцка Лупус Годземба — убит пруссами, Краковский и Вроцлавекский держали руку принцессы, Радам в Познани — слишком стар. А дальше, по западному горизонту, полыхала тихая война между Бандинелли и Барбароссой. Император, узнав о переходе Польши (в лице принцессы) на его сторону, о прекращении финансирования анти-папы и общения с ним, новую власть поддержал.

Последние вольные общинники, поколениями наблюдавшие неизбежное закабаление, воспрянули духом, крепостные вдруг поняли, что они свободны, гости узнали, что в любой день могут встать и уйти. Тысячи людей, которые хотели убежать, сыск которых описан в Польской правде, осознали, что могут просто набить пану морду, не отходя от своего лана.

Бесконечное разнообразие местных обычаев, прав и обязанностей по осадным грамотам, вдруг исчезло. Противостояние пан-хлоп стало очевидно. В городах голытьба и патриции вдруг оказались равными. Хуже: масса людей, живущих в городах, но не пользующиеся правами горожан, их получили.

Но главное — шляхетство.

Воины по отечеству. Обученные и вооружённые. Универсал уравнивал их всех. Три разных ставки виры за убийство — не надо.

И они все — все! — служат только королю. Т.е. многим платят и кормят разные вельможи и магнаты. Такое кошерно, пока магнаты сами служат королю. Хоть какому-нибудь. А королём может быть только Пяст. Хоть какой-нибудь.

Сословие уже расслоилось. Есть богатые, обласканные предыдущими королями или нагло захватившие земли. Есть бедные, у которых только конь да меч. Эти ощутили возможность стать вровень с родовитыми, вроде Грыфит или Ястшембцев. Для чего надо уподобиться славным прадедам: наняться в дружину принцессы и жить на жаловании. Как в благословенные времена Болеслава Храброго.

Катастрофа Крестового похода лишила страну многих лидеров по рождению. Новые появлялись. Не сразу.

Подобно тому, как три десятка польских племенных княжеств веками воевали друг с другом, пока не осталось одно, так и нынче сотня можновладцев огнём и мечом выясняли между собой кто достоин стать лидером оппозиции.

Зубы дракона. Бросив в Польшу Универсал, принцесса заставила самые разные силы сражаться между собой. А не с ней.

Пламя нужно поддерживать. В феодализме борьба группировок выражается в смене правителя. Но события этого года резко сократили число половозрелых Пястов.

Похоже на ситуацию в Полоцке: то всеславичей было море, три ветви династии, штук по пять в каждой. А то, после моих похождений, никого гожего не осталось.

Есть несколько потенциальных претендентов по женской линии. В Чехии, Германии, Венгрии, Руси. Например, в Бранденбурге растут два мальчика, 10 и 12 лет, внуки Болеслава III Кривоустого от его дочери Юдит и маркграфа Бранденбурга Отто I.

В конец очереди: наследование по женской линии менее приоритетно.

Дети растут. Скоро их можно будет поднимать как знамёна. Уже через пару-тройку лет. Не сейчас. Фактор времени.

Настоящих Пястов, не считая детей, двое.

Оба из Силезской ветви.

Сын Владислава Изгнанника Конрад Тонконогий.

Живёт в доме дедушки, давно покойного Леопольда III Бабенберга, святого покровителя Австрии и Вены. Там нынче на хозяйстве старенький Генрих II Язомирготт и Феодора Комнина, племянница византийского Мануила I.

Возвращаться в Силезию не рвётся. Его, из-за болезни, с детства готовят к духовной званию.

Второй — сын Долговязого Ярослав.

В РИ 1172 г. Ярослав восстал против своего отца. Получил владение (Ополье), но толкового князя из него не получилось: наследника не оставил, к концу жизни попросился в епископы.

Ярослав нынче — взрослый мужчина, 28 лет. Последние лет 15 провёл в монастырях.

В конце ноября 1171 г. под противным осенним дождём по дороге от Рацибужа в Восточных Судетах в гору подымалась кавалькада. Замученные кони спотыкались на мокрых камнях. Замотанные в плащи так, что носы едва торчали в водяную холодную пыль, всадники негромко устало ругались.

Наконец, отряд выбрался на выступ скалы, за которым были уже различимы мокрые и скользкие стены монастыря регулярных каноников.