— Что же вы хотите в награду за свою преданность, храбрый юноша?
— В награду?! Мне не требуется никакой награды, кроме одного взгляда вашего величества! — вскричал д'Артаньян, прекрасно знавший, что сильные мира сего любят, когда им служат задарма, из одной лишь преданности, и, начав с такой фразы, в итоге можно получить гораздо больше, нежели в том случае, если сразу же приступить к перечислению наградного списка.
И он не ошибся...
— Браво, сударь! — Королева улыбнулась. — Однако мне хочется, чтобы память об этом взгляде осталась у вас надолго. — С этими словами она сняла с пальца перстень с огромным алмазом, сверкавшим даже в полумраке гардеробной, и протянула его разведчику.
С почтительным поклоном приняв дар, псевдогасконец продолжил перечислять свои пожелания:
— Мне бы хотелось поцеловать ваше величество...
— Извольте, сударь! — Королева со смехом протянула ему руку. — Только умоляю вас, не заваливайте меня снова на койку! — И она указала глазами на кушетку, подле которой они стояли.
Стыдливо опустив голову, д'Артаньян пал на колени перед королевой и припал губами к ее руке.
Он поднял голову лишь после того, как ее величество отняла свою руку и, прошелестев юбками, исчезла за дверью.
Д'Артаньян вздохнул, тяжело поднялся на ноги и, разжав ладонь, посмотрел на перстень. Крупный, яркий алмаз играл и переливался даже здесь, в сумраке королевской гардеробной. Знатный камушек, подумал разведчик. Если он стоит тысячу восемьсот экю, то мое производство в мушкетеры — вопрос двух-трех недель.
Дверь снова отворилась, и псевдогасконец мгновенно укрыл драгоценность во внутреннем кармане камзола.
— Д'Артаньян!
— Констанция!
Возлюбленные слились в долгих, крепких объятиях.
— Господи, д'Артаньян! — вымолвила наконец госпожа Бонасье. — Как я счастлива! Государыня только что назвала меня своей первой подругой! Королева назвала меня своей лучшей подругой!
— Я старался ради вас, звезда моя! — ответил лазутчик.
— Ради меня! Господи, ради меня!!! — не помня себя от счастья, воскликнула кастелянша королевы, в один миг ставшая ей лучшей подругой. — Но чем же, чем я могу отблагодарить вас?! Что вы хотите в награду, мой рыцарь?
— В награду?! Мне не требуется никакой награды, кроме одного вашего взгляда, звезда моя! — ответил д'Артаньян, придерживаясь верной, отработанной схемы.
Эх, следовало бы ему, как человеку военному, знать, что в одну воронку два ядра не попадают!
— Не требуется никакой награды?! — обрадовалась Констанция. — Ой слава тебе господи! А то у меня и нет-то ничего!
Должно быть, лицо молодого человека вытянулось слишком уж красноречиво, потому что госпожа Бонасье рассмеялась и, прижавшись губами к его уху, прошептала:
— Ждите письма, друг мой. Как только я освобожусь от дел, я тут же вам напишу. Ждите письма!
— А сейчас...
— А сейчас — уходите! Уходите той же дорогой, что пришли сюда. Уходите, ибо никто не должен видеть вас здесь!
Сказав это, она взмахнула ему рукой и выпорхнула в ту же дверь, что и вошла. Не иначе спешила к своей лучшей подруге...
Когда дверь за ней закрылась, д'Артаньян снова вытащил на свет божий алмаз королевы и покрутил его из стороны в сторону, любуясь роскошной игрой великолепного камня. Продавать такую прелесть, безусловно, жалко, но... чего не сделаешь для Родины! Он поколебался еще мгновение, размышляя: стоит ли нацепить перстень на палец да пофорсить перед пацанами?
Однако, пожалуй, что не стоит, подумал он, убирая алмаз обратно в карман. Арамис и так слишком болезненно воспринял происшествие в трактире "Золотой якорь" славного города Кале, чтобы еще больше травмировать его психику. Не ровен час, еще обидится, отобрать захочет, в драку полезет.
Размышляя подобным образом, д'Артаньян подошел к двери и, обернувшись, бросил последний взгляд на кушетку, притаившуюся в сумраке гардеробной. И почему, спрашивается, бабу французского короля подчас легче завалить в койку, чем свою? Отчего этот мир так несовершенен?
* * *
— Отчего этот мир так несовершенен, сударь? — переспросил эскулап, осторожно, в меру затягивая узел на перевязке. — Так это ж давно известно, сударь! Этот мир так несовершенен из-за того, что люди не помнят своих корней! Не помнят — кто был твой отец, кто был твой дед, кто был твой прадед! Вот вы, сударь, только что рассказали мне об этом негодном мэтре Гийоме из города Кале, опоившем вас с товарищем какой-то гадостью, из-за которой вы ни черта не соображали, а я спрашиваю: кто был отец этого самого мэтра Гийома? Кто был его дед? Прадед? Врачи? Как бы не так! Ставлю десять против одного — это были какие-нибудь отравители, ну или в лучшем случае кондитеры! Подвигайте-ка рукой, сударь. — Д'Артаньян покачал рукой. — Не туго? Не туго! Я, сударь, могу сказать не хвастаясь: лучших перевязок в Париже не делает ни один лекарь! А все почему? Да потому что и мой отец, и мой дед, и вообще все мои предки до седьмого колена были врачами! Лекарями они были! Целителями, не то что некоторые! Профессия, воплощенная в нескольких поколениях семьи, становится частью самого человека, проникает в кровь, откуда ее уже ничем не вытравишь! Правильно я говорю, сударь? Конечно же правильно! Если ты дворянин — воюй, как и все твои предки. Если ты врач — лечи, как и все твои предки. Если ты отравитель — трави, как и все твои предки. Если ты кондитер — выпекай, как и все твои предки. Но не в свое-то дело лезть не надо! Отлично, сударь, можете одеваться!
Д'Артаньян встал и, сняв с крючка свой колет, стал натягивать его, стараясь не тревожить исцеленную потомственным эскулапом руку...
...Вчера, расставшись с Констанцией, он после непродолжительных блужданий нашел-таки своих товарищей и вместе с ними направился к капитану де Тревилю доложиться о возвращении в Париж. Капитан, торопившийся к королю, выслушал их на бегу и велел всем четверым завтра же, в обеденный час, быть у него дома. После этого друзья покинули Лувр и расстались, уговорившись встретиться завтра утром на улице Добрых Ребят. Там проживал один лекарь, делавший, по словам Атоса, отличные перевязки. Хотя раны Арамиса и д'Артаньяна мало их беспокоили, пренебрегать собственным здоровьем все же не стоило...
...Арамису перевязка уже была сделана, и он вместе с Атосом и Портосом ждал на улице, когда эскулап закончит возиться с рукой д'Артаньяна.
Дело свое лекарь явно знал, но при этом же был словоохотлив до невозможности, вываливая на голову пациента всю свою философию...
— Профессия, воплощенная в нескольких поколениях семьи, становится частью самого человека, проникает в кровь, откуда ее уже ничем не вытравишь! — повторил он, провожая псевдогасконца до двери. — Традиции — великая вещь! Не сомневаюсь, мой сын подобно мне станет врачом. И его сын — тоже. Мы представители самой гуманной и человеколюбивой профессии в мире и никогда не позволим себе сделать какую-нибудь гадость людям, как этот мерзкий жуликоватый эскулап Гийом!
— Прекрасно, мэтр! Прекрасно! — одобрил его гуманизм и человеколюбие разведчик и спросил, уже выйдя на улицу: — Я не запомнил, как ваша фамилия, мэтр?
— Гильотен, сударь! — поклонился добрый медик. — Жак Гильотен, всегда к вашим услугам.
— Спасибо, я запомню! — улыбнулся д'Артаньян, принимая поводья из рук Портоса и вскакивая в седло.
* * *
А через час четыре товарища уже сидели за накрытым столом в гостиной де Тревиля и, перебивая друг друга, рассказывали о своем путешествии капитану, который слушал их разинув рот, не в силах поверить, что все это — правда. Но это и в самом деле была правда, за исключением одного эпизода о сражении с великанами-людоедами, придуманного Портосом для собственной услады.
Узнав о мужестве и стойкости д'Артаньяна, капитан поднял тост в его честь:
— Вы — железный человек, д'Артаньян!
В ответ псевдогасконец лишь скромно улыбнулся.
Капитан де Тревиль конечно же не мог знать, что других людей в русском спецназе просто не держат...
Когда же командир спросил мушкетеров о дальнейших планах и услышал в ответ, что они намерены приступить к исполнению служебных обязанностей, он лишь отрицательно покачал головой.
Капитан сказал своим подчиненным, что есть как минимум две причины, по которым им не стоит сейчас находиться в столице. Во-первых, сказал он, это маленькое дорожное приключение наверняка привлекло самое пристальное внимание его высокопреосвященства, и потому мушкетерам вместе с д'Артаньяном гораздо безопаснее сейчас находиться за пределами Парижа. Ну а во-вторых, до сих пор не поступало никаких известий от их духов, господ Гримо, Мушкетона и Базена.
Ввиду этого, сказал господин де Тревиль, он бы на их месте, не медля ни одного дня, отправился в сторону Кале по Амьенской дороге и навел справки о молодых мушкетерах, ибо настоящий дедушка обязан проявлять строгость, но ни в коем случае не жестокость по отношению к своему оруженосцу и никогда не бросать его в беде.
Поблагодарив капитана за дельный и стоящий совет, четверо друзей тем же вечером оседлали коней и отправились по Амьенской дороге, останавливаясь в каждом населенном пункте и скрупулезно собирая информацию о своих младших товарищах.
Довольно скоро их усилия были вознаграждены. Они отыскали Мушкетона в Шантильи, пронзенного ударом шпаги и окруженного толпой девиц, жаждавших поухаживать за красавцем-мушкетером. Базена в Кревкере — с пулей в плече и окруженного сонмом монахов из соседнего монастыря, уговаривавших его отречься от всего земного и принять постриг. И, наконец, Гримо непосредственно в самом Амьене — целого и невредимого, но запертого в подвале трактира уродом-трактирщиком и окруженного кучей обвинений в фальшивомонетничестве.
Сразу было видно: отвлекающий маневр удался молодым мушкетерам на славу, и они действительно отвлекли на себя колоссальные силы противника.
Довольные своими оруженосцами, старослужащие как следует повеселились с девицами в Шантильи, разогнали монахов в Кревкере и настучали по физиономии уроду-трактирщику в Амьене (Атоса едва удержали от того, чтобы спалить трактир дотла). После этого друзья объявили духам благодарность за то, что те вели себя как настоящие рыцари и, дав им пару дней на поправку, двинулись в сторону столицы.
В общем — отлично порезвившись на лоне природы и почувствовав себя хорошо отдохнувшими, д'Артаньян и шестеро мушкетеров вернулись в Париж, убежденные, что Ришелье про них уже и помнить забыл.
Эта убежденность доказывала лишь одно: мушкетеры еще не знали, кто такой Ришелье...
* * *
По возвращении в столицу Атос заказал себе пару дюжин шампанского и налег на тренировки, памятуя о конфузе в Кале, а Портос закрутил роман с какой-то герцогиней. Арамис принялся спешно разыскивать даму, так и не дождавшуюся от него вожделенных английских румян, а д'Артаньян, оставшись в одиночестве, постарался до мельчайших подробностей вспомнить удивительное и невероятное происшествие, круто сломавшее размеренный ритм его парижской жизни и давшее его мыслям новый импульс...
Информация к размышлению
(Джордж Вильерс)
Герцог Бекингемский. Первый министр Англии.
Уроженец города Лондона. 1591 от Р.Х. года рождения.
Злобный протестант. Беспощаден к врагам Английской короны и носителям Французской.
Характер — твердый, нордический, решительный (немного безбашенный).
Чрезвычайно богат, влиятелен и опасен.
В связях порочащих его не замечен (женщины — не в счет, женщины для мужика не порок).
Слабости — Анна Австрийская (ради нее пойдет на что угодно).
* * *
Впрочем, кроме лондонского вояжа мысли лазутчика занимала еще одна тема. Констанция.
Вернувшись в Париж и не обнаружив обещанного письма, он стал ждать его с упорством, присущим лишь влюбленным и психически больным маньякам, что, по мнению Атоса, было приблизительно одно и то же.
Действительно: оказав королеве Франции услугу, вознесшую скромную труженицу-кастеляншу на необыкновенную высоту в глазах Анны Австрийской, д'Артаньян вправе был рассчитывать на благодарность. Сидя дома у окна или же стоя в карауле во время службы, он непрестанно размышлял о Констанции, о том, что его может ждать с этой женщиной. Понятное дело — она замужем, но все люди (даже галантерейщики) смертны, и, если господин Бонасье однажды оставит этот мир (ведь он в два раза старше своей жены), ничто уже не помешает возлюбленным соединиться узами законного брака. Черт возьми, в такие моменты псевдогасконец чувствовал, что просто сходит с ума от любви! Как мог он, разведчик, находящийся в глубоком тылу врага и готовый в любой момент отдать жизнь во имя Отечества, думать о подобных вещах?!
Но он думал о них! Что поделать: ему было всего двадцать лет, и он был влюблен, и он был готов пойти на риск ради своей любимой! Он был готов увезти Констанцию с собой, в Россию, когда подойдет время возвращаться. Увезти, не думая, как посмотрит на это Центр. А родители? Как они посмотрят на такой мезальянс? Ведь она женщина низкого происхождения, галантерейщица, а он...
Черт возьми, несколько раз он действительно ловил себя на том, что всерьез думает о разнице в их социальном статусе! Шевалье д'Артаньян настолько прочно вошел в него, с такой силой пронизал все его существо, что он вполне серьезно стал воспринимать себя как знатного француза, а не русского простолюдина.
Впрочем, по-другому, наверное, и быть не могло: не случись этого, он уже давным-давно провалился бы, сгорел, словом, был бы разоблачен. Только лишь перевоплотившись в француза настолько, насколько это возможно для человека, родившегося на Русском Севере, можно было надеяться на успех в том нелегком деле, которым он занимался...
...В подобных размышлениях д'Артаньян провел три дня после возвращения из Амьена, а на четвертый вечером к нему заглянул его домовладелец — Бонасье.
— Вечер добрый, сударь, — сказал он, останавливаясь возле двери и почтительно кланяясь.
Как и положено человеку благородного происхождения, псевдогасконец лишь небрежно кивнул в ответ на приветствие, продемонстрировав тем самым, что готов слушать галантерейщика.
— Сударь, — начал тот, — я к вам вот по какому делу: моя жена Констанция только что прислала мне письмо, вызвавшее у меня тревогу...
— Отчего же? — спросил лазутчик, насторожившийся, как только прозвучало имя его возлюбленной.
— Она пишет, что хотела бы прийти завтра вечером после службы домой, однако опасается это сделать...
— Отчего же? — повторил д'Артаньян.
— Она пишет, что в последнее время, стоит ей только выйти из Лувра, она тотчас же начинает чувствовать слежку за собой: какой-то мужчина крадется за ней по пятам до самого дома!
— Не может быть! — воскликнул молодой человек, охваченный дурными предчувствиями: уж не в этом ли разгадка того, что от Констанции до сих пор нет никаких вестей?
