Прописные? Лично меня неприятно покоробили подобные рассуждения.
— Хочешь сказать, что в критической ситуации ты позаботишься в первую очередь о себе, а не о своем, предположим, гипотетическом ребенке? — недоверчиво уточнил я.
Вопрос был, конечно, провокационный, притянутый за уши, но Дьюсид он ничуть не смутил.
— Именно. Это наиболее рациональный подход к жизни. Я позабочусь о себе, чтобы у меня сохранилась возможность позаботиться о ком-то еще.
— Скорее, это наиболее циничный подход к жизни из тех, с которыми мне доводилось сталкиваться. — Я поневоле повысил голос, так рассердила меня бездушность ее утверждений. Неужели она такая во всем? И убить человека для нее — раз плюнуть? Но как же тогда ее заверения в том, что она никогда не горела желанием участвовать в грабеже и насилии? И этот ритуал, который она провела возле могилы, отдав дань почтения врагу? Или он не был для нее врагом? Наверное, я чего-то не понимаю. Что-то путаю. В башке сплошной сумбур после этих похорон. Вид мертвого человека подействовал на меня сильнее, чем я ожидал. До этого момента я никогда не сталкивался с мертвецами.
— Давай рассмотрим простенькую абстрактную задачку, — отстраненно продолжала Дьюсид, думая о чем-то ином. — Есть колония из двух десятков малолетних детей и одного взрослого-воспитателя в пустынном месте вдали от всякой цивилизации. Никаких средств связи с внешним миром. Детям всего по пять-шесть лет. Случился пожар. Всех детей взрослый успел вывести, а один застрял — частично рухнула кровля. Ребенок еще жив, но если воспитатель рискнет проявить гуманность и самоотверженность— и погибнет, то все остальные дети обречены. Без него они не выживут — без жилья, без пищи, потому что еще не умеют заботиться о себе. Вывод ясен?
— Эта задачка не имеет ничего общего с реальной жизнью, — агрессивно ответил я, чувствуя, как внутри поднимается волна самой настоящей злости.
— В тебе сейчас говорит не разум, а эмоции. Нормы морали и этики, привитые с детства. В критической ситуации все это или слетит с тебя как шелуха, или ты погибнешь. Поверь, я знаю, о чем говорю.
— Ты хочешь сказать, что будешь спокойно стоять и смотреть, как этот ребенок....
— Гипотетический ребенок, не забывай.
— Как он горит в этом чертовом огне?
— Ты не слышишь меня. Слушаешь, но не слышишь. Я пытаюсь вдолбить в твою голову простую мысль — когда случается война, а именно это вы сейчас и имеете — локальную войну, то место для гуманности, конечно, остается. Вот так сразу она не отмирает. Сказываются привитые с рождения стереотипы поведения — не убий, не навреди. Эта милая рафинированная гуманность, столь необходимая для сосуществования индивидуумов в мирное время. Действительно необходимая. Но в большинстве случаев, когда люди пытаются выжить несмотря ни на что, в условиях жесточайшего кризиса, оставшись без крова и пищи, гуманность тонет даже со спасательным кругом. Остается лишь голая и жестокая правда жизни — порвать врагу глотку раньше, чем он порвет твою. Не успел или не сумел, причем совершенно не важно, по каким причинам — моральной или физической слабости, — и список жертв естественного отбора пополнится твоим именем.
— Там, откуда ты родом, все так рассуждают? А кстати, откуда ты? Ты все еще ни слова не сказала о себе самой. Я должен знать, что ты за человек, чего от тебя ждать.
— Тебе это знать совершенно незачем, я имею право на свои маленькие тайны.
— Думаю, сейчас самое время кое-что прояснить. То, что ты порвала со своим боссом, делает тебе честь. Но ты по-прежнему находишься на моей планете, причем в качестве незваного гостя. Если ты не подчинишься общине, и мне в частности, то никакой помощи не жди. Ты обязана рассказать о себе.
— По-моему, помощь сейчас требуется вам, — спокойно парировала Дьюсид. — И именно я могу ее оказать. Но если ты настаиваешь именно на такой интерпретации положения дел, то я уйду. Расхлебывайте кашу, которую заварили, сами.
— Мы заварили? Да что ты несешь? Это вы сюда приперлись...
— Пожелав приобрести роботов, вы сами спровоцировали нападение.
В том, что она сказала, наверное, имелась доля правды. Но я больше не мог находиться рядом с ней, ее присутствие было непереносимо, поэтому решил прогуляться, чтобы немного остыть — мы как раз пролетали рядом с Сигнальной сопкой.
— Опусти глайдер.
— В чем дело?
— Ни в чем. Добирайся до РВЦ сама, мне нужно побыть одному.
Она высадила меня недалеко от беседки. Как только я выскочил наружу, глайдер поднялся и полетел к РВЦ, гул его двигателей напоминал звук полета рассерженного шмеля, которого выгнали работать в непогоду. Дождь сразу же набросился на меня, барабаня по голове и одежде. Но я двинулся намеренно медленным шагом. Мелкие холодные капли приятно освежали разгоряченное гневом лицо. Ничего, она возле могилы стояла так, словно никакого дождя и не было, то ли действительно не замечая столь мелкой неприятности, как дождь, то ли бравируя своей выдержкой. Так что я тоже могу немного промокнуть, не растаю.
Потом я вошел в беседку. По прозрачной крыше звонко стучал дождь. Тоскливая погода соответствовала настроению. И все же здесь было лучше, чем в РВЦ, где накопилось столько нерешенных проблем. А еще там находилась Соната...
Я вызвал одну из "стрекоз", барражировавших над ущельем, сбросил в ее память запись разговора с Дьюсид и отправил ее в РВЦ. Ухану и девочкам эта информация не помешает. По сигналу с лоцмана окна и вход беседки сразу же затянулись пленочным пластиком, включились обогрев и просушка одежды, лицо омыл поток теплого воздуха. Я плюхнулся на стул и закрыл глаза. Освещение включать не стал. Ни к чему.
Этот разговор меня взбесил. Своей рациональной циничностью он что-то глубоко задел у меня в душе, вывел из себя. Так нельзя. Так нельзя рассуждать. Жизнь не сводится к односложным ответам типа "да" и "нет", правильно — неправильно, рационально — нерационально. Этику при решении подобных проблем нельзя вот так запросто выбрасывать на свалку. Дед не уставал повторять для нас, молодых, одну из своих простых, но мудрых житейских истин, — что разница между хорошим и плохим человеком состоит в основном в том, насколько они способны отвечать за свои поступки. От себя я мог лишь добавить, что и человек без нравственного начала — тоже пустое место.
Дед, как же мне сейчас не хватает тебя и твоих мудрых советов.
И как же ты виноват в том, что натворил. Слишком много подозрительных совпадений. Слишком. Не успели мы появиться на Сокте, как некий Ктрасс находит меня и интересуется, зачем мне роботы. Дьюсид продает робота именно тогда, когда мы уже ни на что не рассчитываем. Убийство главы Конторы на Сокте, Кейнорда. А теперь появление на Полтергейсте банды Змеелова. Что же ты наделал, Дед! Я всегда был готов принять твои идеи, потому что они исходили от умного, познавшего жизнь человека, умеющего мыслить масштабно и заботиться о процветании всего нашего общества, а не только о себе самом, как большинство жителей Туманной Долины. Но это — уже слишком. Ты все это организовал. Не знаю, каким образом, но Змеелов узнал о Полтергейсте благодаря тебе.
А еще меня злило, что последнее слово в этом споре осталось за Дьюсид. Я грубил ей, чтобы вызвать на откровенность, но попался на тот же крючок сам. Это она заставила меня сорваться, а не я — ее. Следует признать, что Дьюсид — сильный противник.
Снаружи, раскрасив вечерний сумрак желтыми и зелеными сигнальными огнями, на землю опустился глайдер. Пленка на входе на миг свернулась, пропуская высокую широкоплечую фигуру Ухана, облаченную в рабочий комбез. Вот тебе и посидел в одиночестве. "Опекун" с небольшим запозданием протиснулся вслед за ним, встряхнулся, словно собака, избавляясь от дождевых капель, и замер над левым плечом хозяина, чья драгоценная жизнь была вверена его попечению. Невидимые и неощутимые лучи сенсоров, следуя заложенной в него стандартной программе, наверняка ощупали мою персону снизу доверху, проверяя на благонадежность. Я уже начинал привыкать, что Ухан и его дроид — неразделимы.
— Как у нас с ремонтом? — негромко поинтересовался я.
— Порядок. Закончили. Что могли, то сделали. — Ухан с хмурым и озабоченным видом опустился на свободный стул напротив. — Ты чего в темноте сидишь?
Сказать ему, кто, по моему мнению, виноват в бедах, постигших общину? Нет, не буду. Ничего доподлинно неизвестно. Доверие Ухана ко мне ослабнет, если он мне не поверит. А это совсем ни к чему.
— Думаю, — нехотя пояснил я. — К тому же у нас осадное положение, светомаскировка не помешает.
— Понятно. — Он бросил на столик небольшую, с ноготь, овальную капсулу. — Держи. Как и обещал.
— Что это?
— "Черный рай", что же еще. Забыл, как познакомился с ним на Сокте, когда тебя выворачивало наизнанку после симулятора? Смотреть было страшно, как ты мучаешься...
Я взял капсулу, подкинул на ладони. Невесомая. Грамма два, не больше.
— Спасибо. Но он мне не нужен.
— Тогда прибереги на черный день. Всякое может случиться. Не тебе, так еще кому-нибудь понадобится.
Я засунул капсулу в нагрудный карман.
— "Черный рай" на черный день. Забавно.
— Я вот почему пришел, Вождь. — Ухан немного помолчал, затем с мрачной решимостью спросил: — Что ты думаешь об ультиматуме? Как мы ответим?
Что это его так завело? Тоже наслушался прописных истин от Дьюсид или успел просмотреть запись с нашим разговором?
— Не знаю, — медленно проговорил я. — Не знаю, дружище Ухан, что и думать. Может, имеет смысл поступить так, как они требуют. Не станут же они уничтожать всю колонию, все сто двадцать семь тысяч человек. Им ведь нужно совсем не это. Хорошенько выпотрошат все наше имущество, вот и все... Их ведь можно понять — боевые роботы противника, засевшие где-то в горах и способные совершить вылазку в любой момент, очень даже нервируют— и морально и физически. Приходится отвлекать дополнительное внимание и средства на охрану своей техники и людей, которые и так заняты важным делом — грабежом наших домов.
— Ты в самом деле так думаешь? — Брови Ухана изумленно поползли вверх.
Он явно ушам своим не верил. Уж не после сегодняшнего ли боя он растерял свое чувство юмора? Подумать только, столько событий — и всего за каких-то несколько дней. Если, конечно, не учитывать время, затраченное для полета на Сокту.
Я через силу усмехнулся, посмотрев ему в глаза:
— Конечно, нет. Стоит нам сдаться, и эти сволочи совсем распояшутся. К тому же теперь мы знаем, сколько у них людей и техники.
— Точно, — Ухан сразу оживился. — Сегодня они потеряли сразу трех роботов. Осталось четыре. "Гончий", два "Молота" и "Рубила". Последний — самый опасный, девяносто тонн все-таки. Но если сравнивать наши команды в целом, то перевес не так уж и велик, если, конечно, не учитывать их ракетные катера и два десятка штурмовиков-пехотинцев. Правда, Дьюсид высказывала предположение, что на их транспортном корабле остался еще один робот, запасной. Она его не видела, лишь подозревает, что он существует, один из ангаров транспортника остался нерасконсервированным, и Змеелов держит его про запас. На мой взгляд, заявление сомнительное. Если резервный робот есть, то почему Змеелов не выставил его на Чемпионате, когда лишился "Костолома"? Зачем ему было связываться с Дьюсид? Скорее всего, Змеелов просто хранит там контрабанду. В общем, у нас есть шанс одолеть их в прямом столкновении.
Заявление о запасном роботе для меня было новостью. Значит, Ухан все-таки сумел разговорить Дьюсид, пока я дрых в оружейной.
— Боевая мощь измеряется не только в тоннаже, — напомнил я. — И ты забываешь, что "Вурдалак" поврежден, за "Снайпера" мы еще и не брались, а пилоты противника гораздо опытнее, чем мы с тобой вместе взятые.
— Ну и что? Возможности ремонта у них куда меньше, чем у нас.
— Они обещали расстрелять заложников к утру, — сдержанно напомнил я.
О том, что среди этих заложников и наши отцы, я говорить не стал. Незачем лишний раз давить на больное место.
— В том-то и вся петрушка, что у них заложники. — Ухан досадливо крутанул белобрысой головой. — Проблема не в количестве техники и штурмовиков. А в заложниках. Но, по моему скромному мнению, мы уже ответили на их ультиматум. Боем в ущелье. Конечно, можно сослаться на незнание, дескать, Соната к тому времени не успела передать ультиматум, но, как говорится, незнание не освобождает от ответственности. К тому же этот ультиматум — фикция. Для отвода глаз и усыпления бдительности. А раз так, то... — Ухан тяжко вздохнул, с шумом выпуская воздух из своей широкой груди. Решение ему самому явно не нравилось. — А раз так, то нужно просто готовиться к следующему бою. И Дьюсид придется посвятить в суть Чертога. Она хорошо знает возможности команды Змеелова, его людей и техники. Дьюсид для нас сейчас — драгоценный источник необходимых сведений и верных оценок. Ее "Вурдалака" стоит отремонтировать по полной программе, а не возиться с этими бесполезными заплатками, которые слетят от первого же попадания. Да и с ремонтом "Снайпера" тоже больше не надо медлить.
Пришел черед хмуриться мне.
— Нет, Ухан. Мы не можем ей доверять. Она чужая для нас.
— Я и не доверяю. Но у нас нет выбора, придется воспользоваться ее помощью. Она нам необходима.
— Повторяю, мы не имеем права привлекать ее к решению наших проблем. С чего ты так уверен, что она нас не предаст? Как только что предала Змеелова? А если ее побег — всего лишь уловка?
Ухан посмотрел на меня как на сумасшедшего, скептически поморщился:
— Я думал, мы это уже прошли, Вождь, а ты опять все заново... Пойми, она не из команды Змеелова. Она лишь подписала контракт, а не приносила клятву верности.
— Ты понимаешь, о чем я. К тому же тайна Хрусталитов...
— Вождь, дружище, да пропади она пропадом, эта тайна! — едва не заорал Ухан, ударив кулаком по столику с такой силой, что чуть не проломил его. Я вздрогнул. — Все и так зашло слишком далеко, и нам понадобится Дьюсид и ее боевой опыт, потому что мы не имеем никакого!
Ну надо же. Я приподнял брови, изумленно глядя на своего приятеля. Никогда не видел, чтобы он так разъярился. Мягкий, тактичный, дружелюбный Ухан. Эта чертова война уже начала менять его характер. Как и предсказывал Дед. Впрочем, я чувствовал, что и сам уже изменился. И на многие вещи смотрел уже иначе. Особенно после шокирующих откровений Дьюсид. Нет, я не принял того, что она сказала. Потому что ее утверждения шли от ума, а не от сердца. Каждый из нас имеет право на собственное мнение, здесь она права, и я остался при своем. Нельзя быть таким циничным. И все же...
Я опустил локти на стол, слегка подавшись к Ухану, с лица которого еще не сошло гневное выражение, и проникновенно спросил:
— Ухан, дружище, еще утром вы с Мараной едва не обвинили меня в предательстве, когда я заговорил о том, чтобы вызвать правительственную помощь по гипертранслятору, а теперь ты хочешь...
Его гнев сразу ослабел, затем на лице мелькнуло виноватое выражение, которое тут же пропало, он отвел взгляд и нахмурился, плотно сжав губы.
