"Ранен. Я же видел. Нельзя", — он из последних сил сдерживал зверя, жаждущего тоже вцепиться в Рована и напиться его крови. Еще в пещере сумеречник понял, что стал полувампиром, не приобретя взамен ничего, кроме неутолимой жажды. Кровь. Вампира. Балансируя между жаждой и желанием... не убить.
Позволить себе быть слабым. Не зверем. Хотя бы сейчас. Если умереть, то полностью. И не сожалеть. Позволить невидимой связи стать неразрывной. Запутать его. Запутаться самому в липких тенетах. Есть ли смысл во власти, и с какой стороны стоит расценивать эту самую власть?
Осколки. Просто быть. С ним. Опасная игра. Игра ли? Когда перестало быть игрой? Тогда ли, когда синий лепесток василька попался на глаза эльфу? Или когда — спина к спине? Когда — живи? И всё равно, какую цену за это пришлось заплатить.
"Ты ведь помнишь, что убить тебя имею право только я?" — непрошеная мысль. Убить? Захочет ли?
Не думать. Пытаться не думать. Не дышать. Просто раствориться в зыбкой тревожной радости. Красть у судьбы каждую минуту, каждое мгновение, понимая, что это не продлится долго. Не сможет продлиться. Мыслил ли когда-нибудь, что такое возможно? Вечные враги. Эльф. Вампир. Только вот остались ли собою, разделив кровь на двоих? Кем стал эльф, вкусивший не единожды крови вампира? Так ли мертв теперь вампир, принявший кровь ифирина? В какую пропасть толкнули друг друга? В порыве. Бездумно.
"Помню. Но я ничего никому не должен", — вампир мог отвечать лишь мысленно, жадно высасывая горячую живую кровь, утоляя голод.
— Никому не должен. Кроме себя. Себе готов платить? — ирония. Правда, никто и никому не должен, лишь себе. Ответ держать перед собой. И только. Самая высокая цена. За безрассудство.
Не дышать. Не позволять себе пьянеть от дурманящего запаха. И ловить безумие в синих глазах. Разделяя это безумие. Плавиться под прохладными ладонями. Обжигающими. Судорожно вцепляясь пальцами в простыни, выгибаясь навстречу. Больше. Желать необъяснимо больше.
— Себе я заплатил уже. Проклятье, от этого можно с ума сойти! Что ты такое?! — Рован отстранился от Аша и заглянул ему в глаза. Ловя последние слова перед тем, как друид впился в его горло:
— Сойди с ума.
"От этой обманчивой власти. Ты ведь хотел ее? Власть — обоюдоострый меч, одной стороной ударит меня, другой — рикошетом в тебя. Ты этого хотел? Неразрывных уз? Бери. Радуйся, пока не поймешь, в чем заключается цена. Я понял. Но я свою готов платить. Я..." — и даже в мыслях не посметь сказать. Оставить в потаенных закоулках того, что когда-то звалось душой. Мучительное молчание. Дробящее сознание и мир на перламутровые брызги. Сжимаясь до размеров острия иглы. Раскаленной иглы, вогнанной в сердце.
Это ведь даже не больно. Сладко. Рован мог порвать Аша на части, но тот был бы лишь рад. Эльф не сдерживался, отдавая часть себя, позволяя властвовать над собой. Дико, самозабвенно. Незачем сдерживаться. Просто быть с ним. Всё равно как. Хотя бы сейчас. Приправленная острым ядом радость. Не сожалеть. Кровь вскипела, опасным наслаждением разливаясь по венам.
Переступив через себя. Так яростно, так неистово. Словно это единственная возможность жить. Вцепившись в вампира, обжигаясь, путая поцелуи и укусы. Горячие губы. Жаркие. Жадные. Снова и снова. Судорожно глотать воздух, взрывая грудь осколочно-острым дыханием. Сияющие глаза. Взгляд во взгляд. Янтарный в синий. Два диких зверя, одержимых жаждой крови, жаждой друг друга.
"Заплатил, — эхом — мысли Рована. — Только полностью еще не понял цены. Но уже осознал. Я не отпущу тебя, потому что я твой пленник. Не отпускать — не значит быть постоянно вместе. Хотя я хотел бы..." — откровенен, открыт в мыслях и действиях, беззастенчиво прижимаясь, отдаваясь всецело кровавому ритуалу. Никакой разницы. Условности. Пустые условности. Главное в другом — быть с ним. И что болит и жжет сильнее, всепоглощающая пустота, царившая ранее в душе эльфа, или этот яростный испепеляющий огонь? Больно. Но желанно. Пусть на короткое время, но быть нужным для кого-то. Единственного. Испытывать нужду в нем. Единственном. И от этого быть живым настолько, что становилось страшно.
Двое, такие разные и такие одинаковые. Аш замирал от странного удовольствия каждый раз, когда вампир впивался в него, высасывая горячую кровь. Слишком живую, приправленную дикой жаждой зверя, готового вот-вот вырваться наружу. Осознавал ли Рован, что это значит для сумеречника, какую нерушимую цепь он позволил сковать и связать ею их двоих? Вряд ли. Вампирам неизвестна вековая тоска эльфов. И уж точно неизвестно понимание такого уровня близости, обозначаемого одним словом. Непроизносимым для Аша.
— Мой! Не отпущу! — зверь рванулся из клетки, сметая всё на своем пути. Отдаваясь проклятой одержимости, ловя безумным янтарным волчьим взглядом шальной туманный васильковый взор. Острые клыки Аша впились в пульсирующую жилку на шее вампира. Пьянящая кровь отравленным медом наполнила рот, делая сумеречника еще более сумасшедшим. Стон на грани воя, не размыкая клыков, жадно впитывая живительный яд. Пальцы впиваются в плечи, намертво пригвоздив Рована к постели.
... и отрезвляющим взблеском — изумрудный взгляд и резкий запах меда...
"Так синие или зеленые?" — пристальный взгляд Риза.
"Зеленые настоящие!" — крик Ранко.
Задавить в себе вырывающегося из-под контроля ифирина было еще сложнее, чем сдерживать волка или того, другого, жаждущего крови полувампира. Но он сумел, едва удержавшись в сознании, осколком разума понимая, что если ЭТО чудовище вырвется из границ лабиринта в настоящий мир, то последствия будут непредсказуемы. Серебряный блеск погас в глазах, начавшие светлеть и удлиняться волосы снова приобрели иссиня-черный цвет, стекая по плечам эльфа на грудь вампира.
Усталость навалилась как-то сразу. Аш откинулся на подушки; чуть вздрагивающие пальцы зарылись в светлые волосы вампира, осторожно перебирая пряди. Дыхание выравнивалось. Безумие отступало, оставив терпко-сладкий ядовитый привкус на губах. Неправильная радость. Лежать вот так, рядом с единственным, кто по-настоящему дорог. Больше, чем дорог. Неотделим теперь. Лежать бы так... ближайшую вечность. Аш запутался. Всплески воспоминаний смешались с происходящим здесь и сейчас. Не понимал, что он чувствует на самом деле. Нет, понимал. Но к кому?
— Не шевелись. Просто полежи. Все остальное в своей жизни ты еще успеешь, — Аш со слабой ухмылкой прикрыл глаза. Ни о чем не жалея. Никогда нельзя сожалеть о том, что кому-то подарил свою душу. Особенно, если в ответ получаешь такой же подарок. Не сказанное вслух, но, тем не менее, понятное обоим. И остается лишь насмехаться над собой, ведь себе не соврешь. Даже если очень постараться. Эльф был подавлен.
Угомонив свой бестиарий и растолкав его по самым глухим закоулкам сознания, он невольно улыбнулся. Первого зверя, снежного волка, он принял по собственному желанию, согласно избранному пути друида, взявшего тотем. Второго монстра, ифирина, принять пришлось: эльф хотел жить и готов был платить за это. Вынужденный союз. И третьего хищника, полувампира, Аш принял... случайно. Просто не задумавшись о последствиях. Союз странный, не давший ничего, кроме неутолимой жажды, пусть и не такой сильной, как у вампиров.
"Вам там не скучно?" — мысленно спросил своих "зверушек" эльф, гадая, имеет ли он право до сих пор называть себя эльфом. Сможет ли контролировать этих тварей: молодого, чересчур порывистого волка; безвозрастного ифирина, который суть вечность; безумного кровопийцу дампира. Сумеет ли всегда держать их в узде сознания друида, сына леса? И сколько осталось от настоящего Аша под влиянием этих троих?
— Кого ты видишь, когда сжимаешь меня в объятьях? Не лучше ли мне уйти? Тебе нужен не я. В какие игры ты играешь? — слова Рована резанули по живому, вскрывая совсем свежие раны, заставляя кровоточить и жечься что-то в груди. Сумеречник застыл, отказываясь верить в то, что вампир хочет уйти. Всего лишь несколько часов зыбкого тревожного счастья, в которое хотелось верить, хотелось ощущать... еще чуть-чуть... еще мгновение... еще вечность. И растерялся, услышав, что Рован понимает больше, чем сам друид.
— Хочешь уйти так скоро? Столь мало тебе от меня нужно? — злость в голосе. Но почему он так предательски дрожит? Почему вместо сказанных слов хочется надрывно закричать "Не уходи!!!"? Почему? Аш знал, почему, и от этого становилось тошно. Он не хотел терять Рована. Не так. Не сейчас. Что же ты творишь, кровосос проклятый, разве можно вот так? Да что же ты такое, шим бы тебя побрал?!
— Да мне вообще ничего не нужно от тебя. Вот только ты придумал себе что-то и меня впутал в эту свою игру, — зашипел вампир.
— Это я играю?! Совсем сбрендил, кровопийца? — в мгновение ока Рован оказался подмят под Аша и вдавлен в постель. Сумеречник завис над вампиром, в янтарных глазах полыхала ярость, пряча в своем огне вертикальный зрачок. Нет, друид был вовсе не настроен на продолжение ритуала, скорее уж хотел прибить нахального Рована, приведя пророчество о "скорой и скучной кончине" в исполнение. Эльф разозлился. Сказать, что он играет, когда он душу наизнанку вывернул?
"Душа? А есть ли она у меня? Что нужно тебе в моей душе?" — и ответом:
"Размечтался. Нет у тебя ее, не нужен ты ему. Разве сам этого не видишь?"
Аш вдруг остыл так же мгновенно, как и вспыхнул, уловив в васильковом взгляде невысказанную горечь. Отчего-то такую понятную, что зубы свело оскоминой. Отпустило, отступило наваждение. Крик-шепот вампира на миг сбил его с толку. Разве он считал, что у Рована нет души? И замер, внезапно осознав, насколько они похожи. Пальцы расцепились, ладони сползли по плечам, неловко сгребая в объятья того, кого мгновение назад готов был убить, лишь бы не мучаться больше, не страдать. А сейчас в странном порыве хотел успокоить, уберечь от чего-то, над чем не имел власти.
— Есть она у тебя. Есть, — прошептал он едва слышно. И осторожно поцеловал в висок. Впервые за безумный вечер — осторожно.
— Тебе тоже не бывает скучно, всегда есть с кем поговорить? — не вопрос, утверждение. Слишком узнаваем другой отголосок мыслей, не Рована. Того, кто забрался внутрь его и теперь отравляет существование. — Не говори с ним. Говори со мной. Так легче, так проще.
— С тобой? И ждать, когда ты опять уйдешь, оставив меня лишь догадываться о причинах, зачем я тебе нужен? — Рован злился, выплевывая обиду.
Нехотя разомкнув объятья, Аш уселся на постели. Момент, когда нужно остановиться, привести мысли в порядок и дать возможность отдохнуть обоим. Чтобы окончательно остудить чересчур горячую голову, Аш поднялся и вышел из комнаты. Вернулся через минуту, неся в руках кувшин и пару кубков.
— Ты же пьешь вино. Знаю. От тебя пахнет вином. И уже не первый раз, — эльф протянул вампиру кубок, наполненный хмельным нектаром дикого винограда. Рован утвердительно кивнул, принимая предложенное:
— Пью, куда ж я денусь. Вино, оно почти как кровь.
— Я не оправдываюсь. Просто отвык объяснять кому-то, куда и зачем я ухожу. Упрекай меня дальше, если хочешь, но подумай, что произошло бы, не вернись я с отчетом о выполненном задании. Вербовщик послал бы отряд охотников на вампиров. Ты не понимаешь, каких охотников. Я ведь лучший, а если я не справился — значит, необходима большая сила. Ну и чем бы это закончилось? Они бы нас нашли. И что тогда? Ты спал, я не хотел будить. И не хотел ничего говорить при тех, что были с нами. Ты волен думать, что захочешь, но я оставил тебе знак, что всё равно найду тебя. И что ты сделал? — Аш натянуто усмехнулся, давая понять, что взаимные обвинения ни к чему не приведут. И вновь наполнил кубки.
— Угу, я сейчас в понятливого сыграю, вдруг получится? — и всё же объяснение явно Рована озадачило.
— А ты забавнее, чем кажешься, — Аш не смог сдержать смешок: это было действительно весело, наблюдать за растерянным вампиром. Эльф расслабился, напряжение схлынуло. Он растянулся на кровати, улегшись на бок и опираясь на локоть, и изучающее-иронично разглядывал Рована. Впервые видел его таким. И было что-то тревожное в том, чтобы вот так разговаривать с ним.
— Забавный? Я тебе не зверушка, — огрызнулся Рован, залпом осушил вино и повертел опустевшим кубком.
Аш невольно рассмеялся.
— Зверушка. И я тоже зверушка. Неужели не понимаешь? Только мы действительно не белки безобидные. И нечего здесь корчить оскорбленную невинность. Когда ты в первый раз вцепился в горло жертве, тогда и стал хищным зверем, алчущим чужой крови. Вон клыки какие отрастил, — насмешливо оскалился эльф, демонстрируя собственные, ничуть не меньшие и такие же острые, и указал на кувшин: — Вино там, хочешь — наливай, закончится — принесу еще.
Аш привык, что многим сложно постичь, каково это — прожить полторы тысячи лет. Не только смертным; он насмотрелся и на собратьев-эльфов, которые впадали в ступор, пытаясь осознать, какой громадный опыт взвален на его плечи. Неписаный закон: переступив тысячелетний возраст, его соплеменники становились отшельниками, живыми легендами. Так было принято. Не общиной эльфов — так сами решали для себя те, кто умудрился прожить столько. И выжить. И понимать, что означает выживание. Может, и есть миры, где нет нужды бороться за жизнь, но Аш был из другого мира: с юных лет ему приходилось зубами выгрызать свое место под звездным небом. Опыт сложился в многовековую мудрость, часто скрываемую за насмешкой — над собой. И лишь раз его сердце дрогнуло. И тогда зверь вырвался наружу, ломая оковы и возводя нерушимые стены, не позволяя сумеречнику впасть в тоску и закончить жизнь, угаснув.
Теперь сердце эльфа снова попало в плен. И уже некому было его спасать. Не будет перемен, дарованных рождением волка, никто не сотрет услужливо память. Второго такого подарка быть не могло. Да и не хотел его Аш. Не хотел забывать эти васильковые глаза, эту сжигающую страсть, пусть и настолько неправильную. И лишь где-то в глубине сознания острыми осколками ранили изумрудные блики.
— Так и будешь валяться, наливаясь вином, или пойдешь со мною на прогулку? Видишь ли, я по ночам в доме быть не люблю, для этого вполне хватает дня. И еще — ты что-то, кроме крови, употребляешь в пищу, или только крепкие напитки? — почти обреченно спросил друид, подозревая, что, скорей всего, Рован в иной еде не нуждается. И верно: тот отрицательно покачал головой и, дотянувшись до кувшина, снова наполнил кубок. Аш не понимал, как себя вести сейчас. И оттого шел наперекор своим желаниям: хотел сгрести строптивого вампира в охапку и молча растянуться на постели, но вместо этого прятался за пустой болтовней, до которой был совсем не мастер. Он вообще не умел общаться и привык жить в одиночестве, хотя нельзя сказать, что это ему нравилось. Можно даже сказать, что он был весьма разговорчив, вот только не с кем было. Потому и терялся, говоря много и часто невпопад. Просто найти того, кто разделил бы такую жизнь, он не смог.
Потому и сбегал сейчас от ненужных, бессмысленных разговоров. И был рад, что Рован решил остаться и приминать подушки, напиваясь. Хотелось оказаться там, где можно привести в порядок мысли и хотя бы попытаться понять себя. Вернее, принять то, что произошло, что родилось в душе и теперь не давало покоя, выжигая эту самую душу едким огнем.
