Ямато замолк и осторожно отнял мои пальцы от рукава своей рубахи — завороженный его речью, я не замечал, что до сих пор его не отпустил. Картины моего тепличного существования в Каваго неожиданно завертелись у меня в мозгу бешеным калейдоскопом, и как-то мне вдруг муторно стало и нехорошо, и противно. Будто я лимон целиком сожрал. Такое чувство бывает, когда ты случайно обидел человека, а чем — понять не можешь, вот и гадаешь, а у него самого спросить боязно. Я тряхнул головой, и мне захотелось что-нибудь сказать. Вообще все равно что, но лишь бы не молчать, и не выглядеть сопляком и несмышленышем, которого нужно поучать да жалеть. И я ляпнул первое, что пришло мне в голову:
— Знаешь, капитан, однажды я убил человека.
Я робко зыркнул на Ямато. Он молчал, только глядел на меня безо всякого выражения.
— Женщину, — продолжил я. — Честно говоря, она была единственным человеком, которого я убил.
— Ну, — улыбнулся мой собеседник, — учитывая твой возраст, вряд ли стоит ожидать, что у тебя руки окажутся по локоть в крови.
— Ты не понял, капитан. Та женщина была синоби. Из Конохи.
Лицо Ямато окаменело. То есть оно и раньше было неподвижным, будто высеченным из камня — бледного, с прожилками мрамора — а сейчас оно еще сильнее замерло, превратилось в маску. Неестественную, нечеловеческую, скрывающую звериную ярость и желание немедленно меня убить. Жестоко убить. Замучить до смерти.
— Кажется, я догадываюсь, о ком ты говоришь, — медленно и раздельно проговорил он.
Я кивнул.
— Это случилось незадолго до вашего прихода в Каваго... Ее пытали люди моего отца, но... смертельный удар нанес я.
Я не стал ему говорить, что женщину пытал Йоахим Рунн. Во-первых, потому что навряд ли он делал это лично, а во-вторых, я считал подлостью за глаза обвинять человека в чем-то.
— Ты знал ее?
— Нет, — Ямато не сказал 'на твое счастье', но слова эти явно вертелись у него на языке. Он без лишних объяснений встал со стула и ушел. В густых южных сумерках я еще долго различал белое пятно его рубахи, удаляющееся по длинной анфиладе темных комнат особняка.
Наверное, зря я ему наплел про ту разведчицу... Лучше б он не знал. Все-таки Ямато — хороший человек и выделывался он тут передо мной не из-за того, что боялся, как бы я от отчаянья не наложил на себя руки, а потому что ему безо всякого притворства было неприятно видеть меня в унынии. Он подбодрить меня хотел, а я...
В этот миг багровое, как свежепролитая кровь, солнце окончательно кануло в море, и наступила ночь. Ночь, за которой последует рассвет — но обернется он избавлением или приговором? Уставившись в непроглядно-темное — казалось, в его угольной черноте теряются даже рисунки созвездий — небо Черного Рифа, я задумался, насколько я имею право привязаться и вообще уважать человека, который покинул свою страну и пришел в мой дом, чтобы сделать из меня заложника.
* * *
А в Краю Рек цвела сакура. Никто из затаившегося на Черном Рифе седьмого звена не видел, не знал и не мог представить — даже повидавший всякое Ямато и Мутэ Юдзи, проливающий кровь, как водицу — КАК она цвела этой весной. Там, на континенте, у подножия отбитого северянами перевала Ката, замерший, было, в нерешительности генерал Исако Киетака вновь двинул свои полки на юг. Огромной лавиной, напоминающей сель и столь же страшной и разрушительной, войска Огня хлынули в долину великой Реки Исино, принявшись сразу жечь, грабить и убивать всех подряд. Исако их не останавливал. Собственно, он даже имел тайное повеление Владыки местным пощады не давать, резать, вешать и всячески истреблять жителей Края Рек. Не под корень, конечно. В меру. Чудовищное количество людей, сконцентрированное на не слишком-то обширных, к тому же по большей части заболоченных и непригодных для жизни землях, даймё Огня в будущем только помешало бы. Перенаселение, да еще принявшее такие катастрофические масштабы, как в Краю Рек было головной болью еще Хикавы Гена и его предшественников. Генерал Исако изыскал способ решить эту проблему.
— К тому же, — повторял он своим офицерам слова Владыки, — всем известно, что их поганое речное племя никуда и ни на что не годно. Их ни работать не научить, ни дерьмо за собой убирать. Легче нашими поселенцами эти земли заполнить — земля тут илистая, плодородная. Да любой наш крестьянин за такую душу продаст! Ни к чему нам это отрепье хикавовское. Велите резать. Из дюжины девятерых велите.
Это больше не было войной. Война превратилась в бойню, где уже никто не мог оказать сопротивления солдатам Огня, а те, пользуясь этим, ровно как и попустительством командиров, не утруждали себя подсчетом своих жертв. Какие уж там девять из дюжины... Строго Исако карал лишь за осквернение буддистских храмов.
И, конечно, за нанесение ущерба заводам и фабрикам — их оставляли нетронутыми.
Крестьян загоняли на сеновалы или просто ломали им ноги и бросали в стога, после чего сено поджигали. То тут, то там на деревьях болтались повешенные, люди из разных слоев населения, бедные и богатые, горожане и сельские жители. Но деревьев в Краю Рек росло мало, в основном ели, пальмы, плодовые, да декоративные насаждения — словом, поросль для повешения негодная. Поэтому людей, стариков, детей, мужчин, занасилованных до полусмерти женщин жгли заживо в их же домах или просторных амбарах, забивали насмерть палками и камнями, бросали связанных в реки и каналы, а особо удачливых просто закалывали копьями или секли топориками безо всяких изощрений. Человеческая кровь текла по улицам городов и деревень, заполняла до краев сточные канавы, смешивалась с грязью и водой, пропитывая землю смрадным липким запахом. На трупах мертвецов пировали вороны и одичавшие собаки и даже редкие выжившие, опустившиеся до каннибализма, обезумевшие от ужаса и голода — оккупанты отбирали и уводили с собой весь домашний скот, все запасы риса, овощей и прочей снеди, какую находили.
Край Рек полыхал. Полыхал весь поперек — от границы с Ветром, до границы с Огнем. Горели города, села и деревни — все, большие и малые, те, что позажиточней, и те, где даже грабить было нечего. Без разбору. Тысячи и тысячи беженцев ринулись на юг, прочь от багрового марева пожарищ, объявшего северный горизонт. Огромные толпы тащились к побережью по широким трактам и проселочным дорогам, мимо опустевших домов, мимо сломанных, брошенных по обочинам телег и автомобилей. Бежали почти все, поспешно, оставляя врагу скарб и жилища, еще не ведая, что бежать им некуда. Что с юго-запада, без объявления войны, без вообще каких бы то ни было заявлений, перейдя границу, движется огромная, едва ли не в два с половиной раза превосходящая войска Огня девяностотысячная армия Края Ветра. Но не для того, чтобы сразиться с северянами. Чтобы успеть урвать и свой кусок, да пожирнее. И тоже жжет, тоже убивает, насилует и грабит.
К концу апреля 'преступный режим Хикавы' пал окончательно, рассыпавшись, словно осколками, паникой и хаосом в Каваго и тех областях, куда еще не добрались захватчики. А вместе с ним, казалось, кончилась вся логика мира, и сгинул в небытие здравый рассудок, потому что за долгие годы мира Восток отвык, или делал вид, будто отвык, от такой жестокости и неприкрытого, даже какого-то по-залихватски радостного геноцида. Потом, когда уже все закончится, когда Огонь и Ветер растерзают Край Рек напополам, об этом будет сказано много слов и сделано много гневных выпадов, обвинений и упреков. Никто не сможет ответить, ЗАЧЕМ это было учинено. Будут и задним числом сфабрикованные доказательства провокаций Хикавы, и доводы в пользу исторической неизбежности, и неприкрыто националистические теории, но причины, способной оправдать массовое истребление, так и не будет названо никогда. Бойня, в которой погибли сотни тысяч, навеки останется в хрониках, как великое безумство и великая трагедия, ставшая апогеем триумфа Огня, и о ней навряд ли скоро забудут. Все так.
Но никто ничего не сделает. Ничего.
Ах, да. И как уже было сказано, цвела сакура — волшебным, небывало нежно-бархатным цветом, будто деревья вытягивали из земли впитавшуюся в нее кровь и окрашивали ею лепестки своих нежных цветков. Ветер срывал их, кружил в танце, смешивал с пеплом и копотью пожарищ, а затем расстилал эту смесь по земле, по траве, рисовым полям и мостовым разоренных городов, одевая умирающую страну в пепельно-розовый погребальный саван.
Цвела сакура. Край Рек заходился в агонии.
Глава 15
Черный Риф... Раньше Наруто и не предполагал, что можно так возненавидеть какое-либо место. Оказалось, можно. И не только возненавидеть, а еще и привыкнуть к нему: к этому перламутровому морю, плеску волн, гудкам кораблей. К жаре, жуткой, выжимающей из тела последние капли влаги, и не менее докучливой духоте, особенно невыносимой по ночам, когда само дыхание давалось с трудом. И это несмотря на конец апреля!
Слишком далеко они забрались на юг. Радиосводки сообщали, что на большой земле стояла прохладная погода: где-то около пятнадцати-восемнадцати градусов в Каваго, а в Конохе и вовсе градусов пять. Мутэ Юдзи утешал их тем, что обитателям Юга сейчас куда как хуже, а в странах Севера, например, в той же Катунийской Империи, все еще трещат морозы, и едва ли скоро станет теплей. А им, обитателям средних широт, вроде как бы еще повезло.
Генину не было известно ни о свержении Орочимару, ни о предсмертной агонии Гаары Песчанника, ни о запланированной на следующую ночь крупномасштабной чистке рядов в Конохе, которую при всей своей любви к бабке Цунаде он не смог бы одобрить. Поэтому он крепко заблуждался, полагая, будто на материке кроме войны ничего интересного не происходит, и что завершения этой истории им придется ждать еще очень долго.
— Как бы мне тут чего не поломать, — задумчиво пробормотал он, шагая мимо пестрых зарослей цветов в адмирал-префектовой оранжерее.
'БОИШЬСЯ ЭТОГО РАЗБОЙНИКА?'
— Ты же видал, что он сотворил вчера с пленными катунийцами.
Прежде Наруто только слышал о крутом нраве адмирала-префекта, а сам видел другие его стороны: приторно-добродушного, но гостеприимного хозяина и целеустремленного ученого редкой специализации. Вопреки всем стараниям, у генина не получалось вообразить его жестоко расправляющимся со своими врагами, и он с недоверием слушал рассказы Сайто о зверствах пиратов, об их разорительных набегах на побережье и дерзких абордажах. 'У страха глаза велики, — рассуждал он, — наверняка привирает и преувеличивает'.
Однако на днях байкам Хикавы нашлось подтверждение. В порт Черного Рифа прибыл гигантский полупассажирский сухогруз, выглядящий среди конвоирующих его пиратских эсминцев кашалотом в окружении косяка океанической сельди. До захвата транспорт принадлежал катунийцам — это был ответ Мутэ Юдзи на бесчинства 'Василиска'. Неуловимый корабль-мститель почему-то не спешил проявить себя, добавив к списку трофеев десятое неприятельское судно — возможно, он просто-напросто вернулся на свою далекую базу для пополнения запасов продовольствия и пресной воды. Так или иначе, радости пиратов не было предела, а имперцев потеря этого плавучего исполина, вне всяких сомнений, заставила выть от отчаянья.
Членов команды, рискнувших оказать сопротивление, перебили еще во время абордажа, и в каком-то смысле они совершили мудрый поступок, ибо живые, как писал классик, вскорости 'позавидовали мертвым'. Женщин и молодых девушек различной степени сохранности (некоторых сознательно не тронули, потому что за девственниц давали большую цену) согнали по трапу и заперли в вонючих бараках для рабов, предназначенных на продажу торговцам с Юга. Подходящий для продажи товар можно было изыскать и в числе выживших мужчин, но адмирал-префект, желая подкрепить свой авторитет, несколько подмоченный безнаказанными действиями 'Василиска', велел пересажать всех на колья, и трупами украсить бетонные волнорезы. Пираты, прекрасно осведомленные о скупости и скопидомстве Укиё, такого подарка от него не ждали и были приятно удивлены, а потому взялись за дело с энтузиазмом. Чуть погодя к их празднику присоединились чайки и немногочисленные портовые вороны, обрадованные обильным угощением.
Всего было казнено свыше полутора сотен человек. Наруто все это, разумеется, не понравилось, однако что-то изменить здесь, даже убив Мутэ Юдзи, он был бессилен и только лишний раз подивился, с какими людьми водит знакомство Какаши-сенсей.
'ЧТО ТАКОЕ? РАНЬШЕ Я НЕ ЗАМЕЧАЛ ЗА ТОБОЙ ТРУСОСТИ, ПАЦАН. НЕ ССЫ, ОН НЕ ОСМЕЛИТСЯ ПОДНЯТЬ РУКУ НИ НА ТЕБЯ, НИ НА ТВОИХ ДРУЖКОВ. ОН БОИТСЯ КОНОХИ'.
— Не знаю. Я не понимаю этого человека.
'ЗАТО ОН ЧИТАЕТ ТЕБЯ КАК РАСКРЫТУЮ КНИГУ'.
Опасливо оглядевшись, нет ли поблизости слуг и охраны, Наруто сошел с тропинки и полез в гущу благоухающих кустов.
— Меня сроки поджимают, воротник, слышишь? Бабка меня мечтает накачать какой-то дрянью и выставить драться против Орочимару. Я пока еще не уверен, за я или против, но она как пить дать выставит! А если и не выставит, то Акацки за мной придут. А не придут — так еще какая-нибудь приблуда объявится. А я не готов, ясно тебе? Не готов!
'ТАК ЧЕГО ЖЕ ТЫ ХОЧЕШЬ? ВЫЖИТЬ ИЛИ УБИТЬ ОРОЧИМАРУ И УЧИХА ИТАЧИ ВМЕСТЕ С НИМ?'
— Я хочу стать сильней.
'ТЫ УЖЕ СТАЛ СИЛЬНЕЙ, ПАЦАН. НЕТ... ТЫ УЖЕ ОБРЕЛ ТАКУЮ СИЛУ, КАКАЯ ТОЛЬКО МОЖЕТ БЫТЬ ДОСТУПНА СМЕРТНОМУ И НЕ СВЕДЕТ ЕГО ПРИ ТОМ С УМА'.
— О чем это ты?
'РАНЬШЕ ТЫ СЛЕПО ВЕРИЛ, ЧТО СЛУЖЕНИЕ ДЕРЕВНЕ СТАНЕТ ДЛЯ ТЕБЯ КЛЮЧОМ КО ВСЕМ ДВЕРЯМ И СПАСЕТ ОТ ВСЕХ НАПАСТЕЙ: ОТ МЕНЯ, ОТ БОЛИ ПОТЕРЬ, ОТ ОДИНОЧЕСТВА... НО ШЛИ ГОД ЗА ГОДОМ, И ТЫ ПОСТЕПЕННО ОСОЗНАВАЛ, ЧТО КОНОХА, КЕМ БЫ ОНА НИ УПРАВЛЯЛАСЬ, НЕ РЕШИЛА НИ ОДНОЙ ТВОЕЙ ПРОБЛЕМЫ. С ТОБОЙ ОБРАЩАЮТСЯ КАК С ПЕШКОЙ, ОРОЧИМАРУ ЖИВ, А САЗКЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ В БЕГАХ. И ТЫ ОКАЗАЛСЯ СЛИШКОМ СЛАБ, ЧТОБЫ ЕГО ВЕРНУТЬ. ТЕПЕРЬ ВСЕ ПОМЕНЯЛОСЬ. ТЫ ЖЕЛАЕШЬ ОБРЕСТИ ИСТИНУ, УЗНАТЬ ПРАВДУ, ДОКОПАТЬСЯ ДО СУТИ — ЭТО ОСВОБОЖДАЕТ ТЕБЯ И ПОТОМУ ДЕЛАЕТ СИЛЬНЕЙ. НИКАКОЕ СЛУЖЕНИЕ НЕ ПРИДАСТ ТЕБЕ СИЛЫ, ЕСЛИ ТОЛЬКО ЭТО НЕ СЛУЖЕНИЕ СЕБЕ САМОМУ. НИКАКИЕ ИДЕАЛЫ НЕ ПРИБЛИЗЯТ ТЕБЯ К ПОБЕДЕ, ЕСЛИ ТОЛЬКО ЭТО НЕ ТВОИ СОБСТВЕННЫЕ ИДЕАЛЫ. КОНОХА — КАМЕНЬ НА ТВОЕЙ ШЕЕ. СБРОСЬ ЕГО, ИЛИ ОН УТЯНЕТ ТЕБЯ ВНИЗ'.
— Сам не понимаю, зачем я тебя слушаю, воротник, — пальцы генина раздраженно теребили висящий на его шее кулон, дареный ему Пятой. — Ты уломал меня учиться твоим премудростям, а теперь еще и требуешь от Конохи отречься? Не жирно тебе?
'НЕ ЖИРНО, ПАЦАН, НЕ ЖИРНО. Я НЕ ДЛЯ ТОГО ВРУЧАЮ ТЕБЕ СВОЮ СИЛУ, ЧТОБЫ ПОТОМ ЕЙ РАСПОРЯЖАЛАСЬ СОПЛЯЧКА ИЗ КЛАНА СЕНДЖУ'.
— 'Вручаю тебе свою силу!', 'Используй ее с умом!' — все это напоминает мне те дурацкие комиксы, с которых так прется Конохамару, — Наруто поглядел назад и пришел к выводу, что с тропинки он все еще слишком хорошо виден.
'КОМИКСЫ?'
Вот неплохое местечко. Лужайка — шагов десять в поперечнике. Со всех сторон непроницаемые заросли, причем даже не цветов, а какого-то бурого кустарника в полтора человеческих роста с крупными, плотно посаженными шипами — непонятно вообще, откуда такое страшилище взялось в райском саду адмирала-префекта. Если кто и заметит что-то подозрительное, ему еще нужно будет сюда продраться.
