— Что за праздник? — спросил Лён у спутницы.
— Просто вечер, маркиз Румистэль, — чуть пожав прекрасными плечами, ответила она.
Блестящая толпа впереди расступилась, и глазам Лёна предстал сидящий за столиком герцог Ондрильо. Он весело о чём-то разговаривал с собеседниками, и раскатам смеха вторили рулады музыки. Увидев Ираэ, герцог вскочил с места и направился к ней. Глаза его сияли, лицо разрумянилось, светлые волосы трепетали под лёгким ночным ветром. На голове его был венок из живых цветов. Он был так хорош, так удивительно прекрасен, строен, небрежно-элегантен. Он подошёл у руке графини и чуть коснулся её пальцев губами, на которых цвела улыбка. Глаза его смотрели в потемневшие среди ночных огней глаза прекрасной Ираэ. Он вежливо кивнул маркизу Румистэлю, как будто искренне благодарил за то, что тот вовремя доставил к вечернему веселью лучшее украшение двора и всего Дерн-Хорасада — графиню Ираэ Бланмарк. Музыка немедленно сменилась на вальс, и эта пара заскользила по площади среди других пар.
Маркиз Румистэль скромно отошёл в сторонку. Ему вдруг стало грустно, что он был не свой на этом празднике жизни. Эти люди строили свой Дерн-Хорасад, они хранили его стены и его дома, они украшали и любили его, им и владеть им, а не чужаку, пришельцу и никому не нужному наследнику. Он вспомнил как в какой-то миг его посетили нереальные надежды на то, что он обрёл в Селембрис то, чего не имел в своём мире — значимость, признание, величие, блеск. Он вдруг вообразил, как надевают на его голову украшенную множеством драгоценностей корону, как накидывают на его плечи роскошную мантию, как он садится на трон, подобный тому, какой видел он в гробнице Гедрикса. Львы, орлы и грифоны служат ему, а по утрам летает он над Дерн-Хорасадом на своём белом лунном жеребце, охраняя счастье жителей города.
Гедрикс был королем, великим королём-магом. Он строил этот город, он дал мир и счастье этой стране, он оставил о себе великую память и светлую любовь. Ни Финист, ни Елисей не явились сюда в поисках наследства, и только Лёна занесло сюда. И вот теперь стоит он в стороне, глядя на чужую радость и чужое счастье. Мало ли, что будет потом, сейчас-то всё прекрасно! Пусть завтра будет гроза, но нынче вечером играют трубы и нежно поют скрипки. Каждый день великого Дерн-Хорасада, каждый долгий трудовой день заканчивался праздником и весельем. Кажется, так было вечно. Дни ненастья приходили и уходили, ветра и грозы налетали и пропадали, а город оставался. Неужели придёт день когда мрак и тьма заменят свет на этих улицах и страх воцарится на площадях? Неужели это здесь будут сжигать трупы несчастных, подвергшихся нападению сквабаров? Неужели здесь заработает машина инквизиции, подобная ордену камарингов в Дюренвале и будут проводить опыты на людях?
Он не заметил в своих тяжёлых размышлениях, что Ираэ вернулась. Она стояла перед ним, держась за руку герцога Ондрильо и о чём-то спрашивала, а молодой регент смотрел на Лёна чуть насмешливо, словно не воспринимал его всерьёз. Кто он такой, этот маркиз Румистэль?! Подумаешь, маг, чародей, обладатель волшебного меча и перстня! Что стоит это всё перед признанием народа, перед всеобщим поклонением, восторгом, верностью, заслугами перед народом древнего рода Росуано?! Ничто, ничто! Наследник не соперник ему, его просто не признают. Пусть кричит на площадях о своём праве и своих блистательных способностях потомственного мага! Пусть кровь Гедрикса течёт в нём — он ничто! Хоть выгони он завтра герцога прочь из Дерн-Хорасада, уйди тот нищим — все пойдут за ним! Он, Росуано, подлинный наследник! Он — власть, он — сила, он — любовь!
Глаза герцога смеялись.
— Почему вы не танцуете, маркиз? — спрашивала Ираэ.
Он растерялся. Как: почему он не танцует? Он... он не умеет. Да, он никогда не танцевал, потому что топтание на дискотеке не есть танец. Он не может двигаться так красиво и свободно, как делает это герцог Ондрильо. И снова признание собственного недостоинства затопило его душу, а на лице, наверно, выразилось такое состояние, что Ираэ оставила руку герцога и подошла к маркизу.
— Мы будем танцевать медленный менуэт, — сказала она серьёзно, но глаза её лукаво улыбались. Она прекрасно поняла, что неуклюжесть маркиза происходит от недостатка светского общения. Да, он, наверно, много повидал чего, но с женщинами обращаться не умеет, и дворцовый этикет ему чужд, как чужда воину придворная галантность.
Такой женщиной не восхищаться невозможно, и не уступить ей — тоже. Румистэль доверился ей, поверив этим искренним глазам. Неуловимый знак, и медленные, торжественные волны менуэта потекли над площадью. Все немедленно вовлеклись в танец, и площадь расцвела, подобно цветнику, роскошными цветами пышных дамских юбок.
Рука Ираэ, открытая чуть ниже локтя, прекрасная рука, украшенная тонким бриллиантовым браслетом, на среднем пальце великолепный перстень, похожий на пышное соцветие. Нежная кожа, чуть позлащённая светом множества огней. Длинные, артистичные, уверенные пальцы лежат в руке маркиза, и он боится сжать их сильнее, поскольку кажется ему эта рука хрупкой, как стебель ландыша лесного, как тонкий весенний лёд на краю проснувшегося родника, как причудливая трель таинственного певца, встречающего свет зари среди буйного цветения сирени. Стой, слушай, наслаждайся, но не смей приблизиться, не смей взглянуть, не смей дыханием своим разрушить дивное мгновение.
Она идёт, как будто бы плывёт. Как будто бы над ней не властны все законы земные и все преграды плоти — сейчас взлетит, как птица, и закружит над площадью со сладкой песней, и потекут на землю с высоты хрустальные напевы и волны неземных слов.
Она склоняет грациозно шею, и падают на грудь ей лёгкие локоны красно-золотых волос, в которых заблудился ветер и свет ночных огней. Руки исполняют танец, словно произносят фразы безмолвного, полного намёков языка. Стройный стан кружит и проплывает мимо, как проходит свежим ранним утром мимо мыса лёгкий бриг, ловящий парусами ветер. И тогда лица маркиза касается слабый нежный запах фиалковых духов. Он смотрит очарованно и ловит взглядом её взгляд, и потрясается душа, и трепещет сердце, и замирает память, и всё уходит в никуда — лишь Ираэ, одна лишь Ираэ царит среди ночного ветра и серебристо-синих облаков. Она и конь, кружащий в высоте.
* * *
— Герцог меня любит. Я знаю это давно.
Эти слова она сказала, когда зашёл случайно разговор о герцоге Ондрильо. Румистэль с графиней гуляли во внутренних парковых садах, где среди специально высеченных в камне нишах, среди плодородной почвы росли прихотливые растения, привезённые из разных стран. Высокие кроны пальм соседствовали с пихтами, а роскошные тропические цветники — с обыкновенными берёзами, под которыми стояли изящные, удобные скамьи. На одной из них присели Румистэль и Ираэ.
— По сути дела, наш брак давно решён, — спокойно признаётся Ираэ, и это странно ранит сердце Румистэля.
— А вы любите его? — чуть слышно спрашивает он.
— Наверно, да. Не знаю. Разве это важно?
Да, это, пожалуй, и не важно. Любовь Ондрильо сделает жизнь Ираэ прекрасной. Не слишком сильное чувство со стороны жены даёт ей многие преимущества перед мужем. Она будет достойным украшением герцогской короны, и Росуано так просто не позволит никому наслаждаться ароматом этого редкостно благородного цветка. Вчера это было особенно заметно, когда после менуэта маркиз отвёл графиню к столику и перехватил случайно острый взгляд, оброненный Ондрильо — тот смотрел, как смотрят фехтовальщики на противника: расчетливо, прицельно, твёрдо.
Ираэ была в прекрасном настроении, она составляла букет, беря стебли цветов из корзины, которую держал маркиз. Всё это она делала с таким изяществом, что на неё смотреть можно было, не отрывая взгляда. Это была наследница столь древнего рода, что благородство сквозило во каждом её движении, в каждом слове, в каждом взгляде. И в тоже время она была пленительно живой, непосредственной и естественной. При взгляде на неё у Румистеля кружилась голова. Он любовался ею, как экзотическим цветком и впервые понял, что за сладостное чувство быть рядом с женщиной, которую боготворишь. Он понял, что произошло с ним — он влюбился. Мгновенно, пылко, бесповоротно.
Любовь с первого взгляда было то, во что он никогда не верил, поскольку всегда испытывал поначалу к новому человеку чувство осторожности и раскрывал себя отнюдь не сразу.
Ираэ привыкла к поклонению, она всегда встречала вокруг себя ту атмосферу любования и восхищения, которая любую женщину делает красавицей. Она была бриллинтом Дерн-Хорасада, а Дерн-Хорасад был ей оправой.
— Мы с вами тогда не договорили, — напомнила графиня. — Вчера разговор ушёл в сторону.
— О чём же? — не мог вспомнить Румистэль.
— О Красном Кристалле. Я не слишком понимаю, почему мой кузен Ондрильо так тревожится. Что связано с этим красным камнем?
— А, да, — наконец, дошло до маркиза. — Я говорил о том, что послужило причиной того странного явления, которое я называю пространственным коконом? Раньше эта местность вокруг моря, все королевства, лежащие вокруг него, были частью огромной земли, называемой Селембрис. Вы знаете историю короля Гедрикса?
Ираэ кивнула, не сводя и него своих удивительных лиловых глаз. Она была в лёгком утреннем платье, с открытой шеей и высоко подобранными волосами. Полупрозрачный плащ из бледно-розового газа защищал её от прямых лучей солнца и пышными оборками окружал её лицо. Она выглядывала из этой своеобразной рамки из искусственных цветов, как пленительный портрет, трогающий своими красками и свежестью. Ираэ была прекрасна. Она казалась неземной, и только тонкий аромат — слияние духов и нежного запаха девичьей кожи тревожил Румистэля и лишал его спокойствия. Впервые он ощущал подобный трепет в душе и, гулкие удары сердца отдавались в горле.
— Он оставил здесь, в горе, в этом Красном Кристалле, тело своего друга, герцога Алариха, — говорил он, как в трансе, глядя как тонкие пальцы девушки перебирают стебли хризантем.
— Он не хотел прибегнуть к могуществу Перстня Исполнения Желаний, чтобы оживить Алариха, потому что Перстень может многое, но не всё — Гранитэль не может воскресить себя.
— Где этот перстень? — внезапно спросила Ираэ.
— Вот он, — снимая с пальца и показывая ей чёрный бриллиант, сказал маркиз. На миг ему вдруг захотелось оставить всё — и поиски, и саму цель пути. Оставить всё, как есть. Пусть Красный Кристалл останется в горах, пусть всё остаётся так, как требовал герцог Росуано, потому что неясное предчувствие своей неправоты вдруг кольнуло в сердце. Он совершил тяжёлый путь, он много потерял, он достиг конца дороги, но вдруг заколебался. То будущее, что обещало ему наследство, оставленное Гедриксом, представилось ему таким желанным, таким близким. И в этом будущем могла быть... могла быть Ираэ.
— Здесь заключена принцесса? — спросила Ираэ, держа кончиками пальцев перстень, золото которого потускнело от многих веков скитаний.
— Да.
— Она нас слышит? — девушка подняла глаза на маркиза.
— Да, — и в сердце Румистэля вдруг поднялась горькая волна, как будто он предавал Гранитэль, как будто он лишал своей внезапно вспыхнувшей любовью принцессу возможности быть ему другом.
— Она оживит Алариха?
— Не знаю, — внезапно свалился он с облаков на землю. — Она обещала оживить моего друга Пафа. Я виноват в его беде. Я сунулся безрассудно в историю Гедрикса, я проник в образ этого героя, я прожил его жизнь, как свою, я сделал его частью самого себя. А Паф пошёл за мной, обманутый лживыми посулами моего врага. Я вышел из наваждения, а он остался, неведомым образом закованный в Красный Кристалл, подобно герцогу Алариху. Повторение истории, пусть даже в образе наваждения, подобно реальности — это и есть реальность, только в пределах замкнутого мнимого пространства. Паф повторил путь Алариха, и два Красных Кристалла — реальный и мнимый — слились воедино, произошло совпадение двух пространственных объектов, что и послужило смыканию области вокруг моря и прилежащих земель в пространственный кокон. Гранитэль отомкнёт затворы Пафа и тем самым снимет чары с этих земель.
— А что с Аларихом? — спросила Ираэ.
— Он останется в Кристалле, — печально ответил Румистэль. — Таково желание короля-мага, а он, я думаю, знал, что делал.
— Он любил принцессу? — тихо спросила девушка.
— Да, он любил её, — так же тихо ответил Румистэль, сам поражаясь тому, какое эхо породило в нём это слово. Неожиданно для самого себя он взял руку графини, в которой было кольцо с чёрным бриллиантом, и нежно поцеловал её. Он ещё не успел подумать, рассердится она или нет, как в кустах рододендронов, окружающих скамейку широким полукругом, вдруг что-то зашумело и пошло петлять, тревожа пышные головки цветов.
— Нас, кажется, подслушивали! — удивилась Ираэ, поднявшись с места. -Кто мог себе позволить?!
И в это время на дорожке показался герцог Росуано. Он шёл быстрым шагом и, заметив кузину в обществе маркиза, бросил на него острый взгляд, в котором сквозило недовольство.
— Простите, дорогая, — радушно сказал он, целуя руку девушки. — Вы что-то задержались со своим букетом, и я уже решил, что к завтраку цветов у нас не будет.
— Что это? — удивился он, увидев в пальцах Ираэ перстень.
— Мой Перстень Исполнения Желаний. — ответил Румистэль как можно более нейтрально. Ему было неприятно, что герцог вторгся в их с графиней разговор.
— Он подарил тебе его? — удивился герцог. — Что это значит?
— Ничего, — ответила девушка, отдавая перстень маркизу. — Это ровным счётом ничего не значит.
Она взяла со скамьи букет, поправила цветы и направилась по дорожке ко дворцу. Герцог проводил её взглядом, мельком глянул на Румистэля, словно в чём-то подозревал его, и лицо Ондрильо омрачилось: он вдруг понял, что наследник трона неравнодушен к Ираэ.
"А где же прячется Ксиндара?" — вспомнил маркиз, идя следом за герцогом к завтраку. Спрашивать Росуано про стражника, который вчера присутствовал при короткой дуэли двух магов, было неразумно — следовало скрыть, что во дворце у него есть свой человек.
* * *
— Ну ты даёшь! — налетел на Лёна ближе к ночи некий господин с бантами герцогских цветов. — Недурно ты тут устроился! Это же надо — выдал себя за самого Румистэля! Уж я пройдоха, а ты ещё круче! Чего таким простым-то притворялся?!
Лавар Ксиндара тихо смеялся и толкал приятеля в плечо. Его по рекомендации Кореспио устроили при дворцовой страже — Росуано был в хороших отношениях с герцогом Дюренваля.
— Бери выше, — шёпотом же ответил ему Лён. — Я наследник Дерн-Хорасада.
— Ну это уже слишком! — с большими глазами отвечал Лавар. — А головы лишиться не боишься?
— Нет, не боюсь. Я действительно наследник. Король Гедрикс мой предок.
— Нормально, — помолчав, сказал Ксиндара. — А я-то, дурак, тебя оберегал, сигналил тебе из кустов, чтобы ты на герцога не попал. Выходит, ты в своём праве?
— Так это был ты?! Нет, ты вовремя меня предупредил — герцог, кажется, приревновал меня к своей кузине.
