Письмо, с которого все началось

— Никто садистку из тебя не делает, ты ею являешься.

— Что-о? — раскаяние как ветром сдуло. Сестры отыграться решили? Ну хорошо, вот я как им устрою!..

— Сейчас как заставлю все обратно на себя вздеть и рядом с лошадьми часа два побегать! — рявкнула на них. — В конце концов, кто здесь командир вы или я?

— Юза, родная, — вмешалась в нашу уже нешуточную перепалку Герта. — Ты же оговорилась, называя нашу добрую и любимую сестру таким нехорошим словом? Ну, согласись. — Гертруда приобняла сестру за плечи, и громко зашептала на ухо — А то ведь правда, заставит!

От этих слов сначала в ступор впала — уж от кого, а от Герты я не ожидала, что она купится на эту уловку?! На самом-то деле я ж не зверь какой... У меня уже и брови от изумления чуть не до середины лба доползли, гляжу, а сестра мне подмигивает, косясь на новенькую.

Все ясно... Снова придуриваются! Насидятся с постными рожами в обители, а потом неделю окружающим страдать приходиться от их забав и подначек. Тоже мне, шутницы выискались!

Под такие незатейливые подтрунивания мы быстро посбрасывали свою амуницию. Увязали все по переметным сумкам.

— А ты что стоишь как статуя? Иди сюда, помогу.

Голос Гертруды оторвал меня от шнурования сапога. Я подняла голову. Агнесс с мученическим выражением лица пыталась справиться с ремнем плечевого щитка. Эта копуша толком ничего не сняла, только мелочевку расстегнула.

Да-а-а, досталась нам юная неумеха. И где только таких воспитывают?

Герта споро выпотрошила ее из защитных накладок и кольчуги. Броня наздевана на нее не ахти какая, а уже падает. М-да хлипковатая спутница нам досталась! Одоспешь чуть посерьезней, не поднимется.

— Агнесс, как давно ты стала младшей сестрой? — как бы между прочим поинтересовалась я.

Мне, дуре, расспросами раньше заняться следовало, еще в ордене. Глядишь, отвязалась бы от такой обузы.

— Полгода...

Чего она там шепчет?

— Громче! Тебя же совсем не слышно.

— Полгода, старшая сестра.

— Сколько?! У тебя же начальный этап обучения еще не закончен!

Теперь мы все оторвались от своих дел, и уставились на новенькую.

— Ну, я не знаю... — смутилась Агнесс.

— То есть, как это не знаешь? — у меня аж сумка из рук выпала. — Ты где обучалась? Из какой комендатерии?

— Из дальней...

— Из дальней, девочка, понятие растяжимое! — отрезала я.

Ничего себе! Еще и говорить не хочет, откуда она.

Сестры смотрели на меня в ожидании, они-то прекрасно знали какой должен последовать приказ. Несмотря на то, что взять ее в дорогу был приказ настоятельницы, я не имела права таскать девчонку за собой, пока положенный для обучения срок не вышел.

— Живо собирай свои вещички, и мухой в монастырь! И моли бога, чтобы там не заметили твоего отсутствия!

— Не могу, — Агнесс втянула голову в плечи. — Мне мать настоятельница приказала с вами ехать.

— Возвращайся обратно! — рявкнула я, не слушая ее отговорок.

Мало мне забот с письмом, так еще и эти проблемы!

— Не могу, — продолжала упираться та. — Мне сказано с вами ехать, куда бы вы ни направлялись. У меня на то есть приказное письмо от настоятельницы.

— Приказ сюда!

— Лишь в монастыре Святого Августина его велено отдать. Это тоже распоряжение настоятельницы.

Ты смотри, девчонка-то какая упертая! Вот навязали на мою голову такое наказание!

— Тогда живо собирайся!

Думаю, что теперь быстро съездить не получится! Сестры Гертруда и Юозапа поглядывали на меня с осуждением, смешанным пополам с неудовольствием.

А я что могу сделать? Не по своей же прихоти я эту доходяжку тащу. Вот что меня особенно угнетает в роли командира среди своих подруг: если решение им нравится — они его с радостью выполняют, если же нет — от разобиженных взглядов неделю отделаться невозможно.

Я отошла к Пятому, поправила подсумки, проверила подпругу, села в седло, только собралась тронуться...

— Ты что творишь, бесстыжая?!

Нет, меня точно с ними сегодня кондрашка хватит! Ну, чего Юза опять разоралась?!

— Как ты посмела волосищи свои напоказ выставить?!

Я оглянулась. Та-ак! Еще не легче! Агнесс взялась нас сегодня добить! Мало того, что она сидела в седле точно в поговорке у кавалеристов — как собака на заборе — и ехать собралась в поддоспешнике нараспашку и в горжете, напрочь проигнорировав покров. Так она еще волосы под него не заправила, и теперь не по уставу длинными каштановыми прядями играл осенний ветерок.. Неудивительно, что Юозапа завопила, как резаная.

Без боевого облачения верхом, сестрам полагается путешествовать в рясе, с разрезами по бокам, под которую одеваются широкие кальцони8 с высокими сапогами по колено. На голове должен быть горжет, а поверх него не очень длинный покров. Эта же ворона, только кольчугу в мешок упихала — и сразу в седло полезла.

— Бегом, переоделась! — рявкнула я на Агнесс, злясь на ее дурость.

И что за недоразумение настоятельница нам в четверку подсунула?!

В итоге мы сидели верхами с кислыми лицами, смотрели за суетными раскопками младшей сестры в своих сумках и тихо переговаривались.

— Герта, скажи. Неужели и я такая беспомощная была, когда меня определили в четверку? — я начинала под присмотром Гертруды.

— Не все так печально, как здесь, но ты полчаса блевала после своего первого трупа и потом еще два дня зеленая ходила, — услужливо напомнила мне та.

— Если после боя ее будет тошнить меньше, я поставлю самую толстую свечу апостолу Фальку, пообещала я сестрам.

— Если она вообще кого-нибудь сможет прикончить, — выразила общее сомнение Юозапа.

Прошло не менее получаса, прежде чем мы снова смогли тронуться в путь. Гертруда сразу же принялась исправлять огрехи в обучении Агнесс. Она прирожденный наставник и многому научила меня и Юзу.

— Спину держи прямо! Бока коленями сожми!

Такими темпами девочка к вечеру света белого невзвидит, через неделю нас проклянет, а через две — чему-нибудь научится.

До города мы добрались к самому закату, из-за Агнесс приходилось ехать медленно. Под вечер она едва не выпадала из седла. Ворота еще были распахнуты, а десяток стражников сидевших возле них, лениво посматривали по сторонам. А что им еще оставалось то? Места спокойные, да и народа желающего попасть в город к ночи становилось маловато. Проводив нас лишенными интереса, пустыми взглядами, поскольку с церковников-то налог содрать нельзя, они продолжили созерцать засыпающие окрестности. А мы, миновав арку ворот, направились к небольшому навесу, притулившемуся неподалеку от них. Поскольку Витрова находилась в ведении нашего ордена, там расположилась пара боевых сестер, в обязанности которых входило фиксировать въезжающих в город церковников и проверять у них проездную бирку — металлическую пластину с названием ордена и именами путешествующих священнослужителей.

— Господь посреди нас, сестры, — поприветствовала я их, предъявляя пластинку.

— Есть и будет, — последовало в ответ. — Госпиталь неподалеку от северных ворот.

— Благодарю.

Я и так знала, где он расположен, но таковы были правила.

Если бы я не показала бирку, нашу четверку должны были задержать до выяснения цели поездки. А посмей мы воспротивиться, из неприметной калиточки появились бы еще шестеро сестер, и две из них — с арбалетами.

В Церкви все серьезно, нечего болтаться без дела. Если нужно куда-то съездить, проси у начальства подорожную и отправляйся куда хочешь, вернее куда отпустят. Беглых таким способом разыскать тоже просто: при первом же въезде в город без бирки — поймают.

Проплутав с полчаса по кривым и узким городским улочкам, мы наконец-то добрались до госпиталя. Перед его воротами, обшитыми металлическими листами, во всеоружии стояли два брата Ордена Святого Жофре Благочестивого, поскольку в их подчинении тот госпиталь и находился.

В Единой Церкви лишь два ордена заведуют госпиталями и паломниками: этот и орден Святого Бенедикта Путешествующего. Братья вели себя отлично от городских стражников: были собраны, внимательны, зорко следили за проезжающими.

Я поприветствовала их, и один из братьев распахнул створку ворот. Мы спешились, и, ведя коней в поводу, прошли во двор.

Госпиталь оказался небольшим: угрюмый трехэтажный корпус гостиницы, приземистое здание больницы, трапезная и часовня. Все эти строения по периметру были окружены стенами, вдоль которых расположились с десяток торговых лавок, уже закрытых к этому времени.

Не успели мы осмотреться, как к нам сразу подскочили мальчишки, чтобы увести лошадей в конюшню. Я отвязала сумки и взвалила на плечо, сняла скатку с оружием, хлопнула Пятого по крупу, разрешая: 'Иди, можно', а то не доверяет он чужим. Потом оглянулась: все ли на месте? Герта подхватила вещи младшей сестры, та стояла на нетвердых ногах, слегка покачиваясь. Да уж! Сама бы себя до кельи донесла, и хорошо.

Едва мы вошли в здание гостиницы, как к нам подлетел невысокий, круглый, с большой лысиной монах из братьев-прислуживающих.

— Общую комнату на четверых, — попросила я.

— Как скажете. Вас проводить? А то трапеза скоро.

— Веди, — кивнула я согласно.

Брат подхватил фонарь и заспешил впереди. По узкой лестнице мы поднялись на второй этаж и прошли вглубь коридора. Распахнув одну из дверей, брат показал нам узкую келью с единственным окном, вдоль стен которой стояли пять топчанов, а также табурет с большим тазом и кувшином в нем. Положив вещи тут же у порога, мы вышли.

— Больше никого не подселяй, — распорядилась я.

— Как скажете, — брат ловко отцепил от связки, висевшей у пояса, нужный ключ, закрыл дверь и протянул его мне.

— Идемте. Молитва вот-вот начнется, — с этими словами он развернулся и заспешил обратно, подняв повыше фонарь, чтобы не споткнуться в коридоре в потемках.

Мы торопливо спустились вниз, пересекли двор и вошли в полупустую трапезную. Хотя она была небольшой, многие места оказались свободными. С другой стороны оно и понятно — сейчас не сезон для паломников, вот народу и мало. А едва мы расположились за накрытым столом, прозвонил колокол. Настоятель госпиталя встал со скамьи, и возблагодарил Господа за хлеб насущный. Мы помолились и приступили к еде.

На столе стояли плошки с пшенной кашей, горкой лежали редис и лук, ржаной хлеб был нарезан крупными ломтями, а в кувшинах — вода. Сегодня была пятница — постный день.

Впрочем, еду в госпиталях всегда подавали скромную до безобразия. Конечно, можно было отправиться на постой в трактир или харчевню и поесть нормально, но могу дать руку на отсечение, какой-нибудь доброхот обязательно донесет об этом настоятельнице. Правда, это не так страшно... Самое главное, что за ночевку в городе нам пришлось бы платить свои, кровные. А я, между прочим, за прошедший год сильно поиздержалась.

Несмотря на то, что все мы дали обет бедности, выжить в этом мире 'небедным' гораздо проще. Так что в денежных делах каждый из нас крутился, как мог. Я, например, имела небольшой доход от ткацкой мануфактурки, кузни, пары торговых лавок в вольном городе и нескольких вкладов в банках на разные имена. Основную часть денег я переводила в капитал, а оставшуюся мелочь пускала на прожитие. Известно, что стяжательство грех, но если мой доход сравнить, например, с епископскими средствами, то я так — мелкий лавочник супротив негоцианта.

Ныне большинство братьев и сестер получали свою маленькую денежку, покровительствуя либо состоя в доле у торговцев или ремесленников. А епископат с бейлифатом9 смотрели на это сквозь пальцы, поскольку знали, что в любой момент могут взять нас за горло, и повода искать не нужно. Впрочем, такие вещи имели и обратную сторону: случится какой бунт и зависимые от священнослужителей люди с большим рвением поддержат Мать-Церковь. И подобное положение устраивало всех: от Папы до последнего золотаря.

На протяжении всей трапезы я чувствовала на себе чей-то взгляд, но чей — так и не смогла определить. За столами сидели около десятка паломников, четверо из братьев-прислуживающих, трое братьев из непонятно какого ордена, несколько путешествующих монахов из духовенства и сопровождающие их беллаторы10 из ордена Святого Георга. Кто именно из них наблюдал за нами — неизвестно. Трапеза проходила в молчании. Под конец я настолько извелась от сверлящего взгляда, что едва сдерживала желание выскочить отсюда.

Но вот вечеря практически закончилась, и настоятель поднялся со своего места, ознаменовав ее завершение. Мы тоже встали, и только направились к выходу, чтоб пойти к себе, как Агнесс попыталась что-то спросить.

Герта тут же оборвала ее:

— Рот закрой! — так яростно прошипела она, что Агнесс от неожиданности прикусила язык.

Та-ак! Похоже, и старшей сестре что-то не понравилось во время трапезы!..

Мы в полном молчании поднялись в келью, и только начали распаковывать вещи, как Гертруда обратилась к девочке:

— Еще раз чего-нибудь спросишь при посторонних — месяц заставлю молчать!

Да-а-а, старшая сестра не на шутку рассвирепела.

Агнесс сникла и нахохлилась, вроде как, собираясь заплакать. Я же, не обращая внимания на ее понурый вид, тихо спросила у Герты:

— Тоже почувствовала?

— Тут бревно только не заметит... — так же тихо ответила та. — Но кто это был, я так и не определила. А ты? — обратилась она к Юзе, которая на своем топчане расстилала постель.

— Да вы обе дурью маетесь! Мерещится вам, что ни попадя...

— Ничего нам не мерещится, — немного возмущенно ответила я сестре, отрываясь от разбора сумки. — За нами наблюдали.

— А если и наблюдали, то что с того? — не сдавалась Юозаппа.

— Значит, ты тоже заметила? — обрадовалась я.

— Заметила, не заметила, — пробрюзжала та, — какая разница? Может, до этого кто боевых монашек не видал, вот все глаза и проглядели?!

— Во взгляде не праздное любопытство было, а прицельный интерес, — возразила ей Герта.

— И что с того?! — уже не выдержав, Юза окончательно рассвирепела. — Нам с того что?!

— С того, что завтра выезжаем прямо с утра и одоспешенные! — отрезала я.

Юозапа аж поперхнулась, а когда обрела дар речи, то выпалила:

— Фиря, ты у нас совсем того? Знамением осененная?! Из ордена заставила нас в доспехах ехать — едва живьем не сварились, теперь вновь напяливаешь... Я больше не собираюсь опять туда-сюда бултыхаться! Мне надоело!..

— А раз надоело, так вовсе не снимай! — рявкнула я в ответ. — Я тебе даже спать в них разрешаю.

Юозаппа от гнева пошла пятнами, и уже открыла рот, собираясь сказать в ответ что-нибудь позаковыристее, но я опередила ее.

— Все, разговоры окончены! Дверь свободным топчаном подпереть, сумки перепаковать, чтоб с утра не мешкать, и ложимся спать.

Уже в темноте я расслышала едва различимые всхлипы. Похоже, мы довели младшую сестру до слез. С одной стороны, жаль ее — девчонка совсем, с другой — быстрее всему научится, легче в пути будет и ей, и нам. Если такая нежная, чего к нам пришла? Отправлялась бы куда-нибудь к элиониткам, тихо себе молилась, не покидая стен монастыря, а не моталась с нами.