— Что вы сделали с моим домом?.. С моим детством... Вы всё... всё разрушили... Всех убили... Проклинаю вас за это... Ненавижу... Всю жизнь мою, семью мою, отца... Всё, что дорого было, что я любила... Дом мой... Боже!..

Он подошёл к ней и встал рядом, заговорил:

— Зачем ты вообще сюда вернулась? Ты же представляла себе, что увидишь. Что ты хотела?

— Оставьте меня!— Она быстро стёрла слёзы с лица, спустила ноги с подоконника, спрыгнула на пол.— Я не вернусь с вами... Я не буду... Что хотите, то и делайте, вы вообще обещали, что убьёте меня... Я не вернусь к вам...— Глядела прямо большими уверенными глазами.

— Я не обещал, что убью тебя.

— Мне всё равно.— Она попыталась обойти его, но он поймал за локти, прижал к стене, притиснулся к рабыне всем телом, шепнул:

— Так уж и всё равно?

Она отвернулась, глядела в сторону, а он рассматривал её лицо, поджатые губы. Немое сопротивление, желание освободиться во что бы то ни стало только рождали стремление подавить, заставить делать по-своему.

— Чего вы хотите?— Она подняла лицо к нему, смотрела снизу.— Вы уже получили всё, что хотели... Вам мало этого? Я уже отдала вам всё, что у меня было... Чего вы добиваетесь?.. Вам нравится мучить меня?.. Может быть, вы ненормальный человек?.. Вы преклоняетесь перед насилием? Да?

— Нет.

— Зачем вы ищите меня? Отпустите, дайте мне уйти, вы уже сделали это однажды в этом доме... в моём доме! Почему-то же сделали. И я...

— Нет!— он резко перебил её.

Ацилия сузила глаза:

— Я не вернусь с вами. Вы потащите меня силой? Свяжите?

— Если надо будет — свяжу!

— Вы не справитесь со мной, вы не посмеете...

— Потому что ты сенаторская дочь?

— Это мой дом! Это моя комната! Я родилась и выросла здесь!

— Да мне всё равно, сейчас ты МОЯ рабыня, МОЯ наложница... Хочешь ты этого или не хочешь! И если надо будет — я справлюсь, я возьму силой, то, что моё — это моё...

Она опустила голову, закусив губу. Позволив ему однажды, она оказалась в его власти целиком и полностью, и он это знал, он чувствовал свою власть.

— Я никогда не буду вашей. Даже если вы будете владеть телом, вы никогда не тронете мою душу, а в душе — я ненавижу вас! — Она вскинула на него глаза.— Слышите? Ненавижу! На всю жизнь... И почему в первый раз вы показались мне хорошим человеком? Когда отпустили почему-то, когда выкупили у этого Овидия... Если бы я больше ни разу не встретила вас, это мнение так и осталось бы, но вы — ненавистный мне человек, и нет в вас ничего хорошего...

Он отступил, отпуская её, произнёс:

— Пойдём...

Развернулся и пошёл к выходу, зная, что она всё равно пойдёт следом. Собака встречала его у выхода из комнаты, он погладил её по голове, потрепал мягкие уши, мельком глянул назад — рабыня по-прежнему стояла у окна. Но когда он спустился в атриум и завозился с конём, девчонка уже спускалась с лестницы с немым выражением отчаяния и предельной жертвенности на лице.

Марций подсадил её на коня, сам повёл его в поводу; собака бежала следом. Всю дорогу они не разговаривали. Ацилия смотрела по сторонам и часто оборачивалась назад, провожая Нуманцию глазами.

В лагере уже горели костры и постовые на воротах долго не хотели их пропускать, ведь Марций был не по форме.

У своей палатки он подхватил рабыню за пояс и снял с коня, Гай уже ждал их у входа, суетился, выламывая руки.

— Нагрей воды помыться!

— Хорошо, господин...— закивал в ответ головой.

Девчонка, прямо держа голову, зашла в палатку, Марций поставил трипод посредине, приказал:

— Садись!

— Зачем?— Она изогнула брови.

— Садись, кому говорю.

Она села, спрятав под себя ноги. Марций опустился перед ней на корточки, поймал за лодыжку правой ноги, потянул на себя. Ацилия дёрнулась, пытаясь освободиться:

— Что вы делаете? Отпустите!

— Мне позвать кого-нибудь на помощь?— Он смотрел снизу. Ацилия сдалась, и центурион, придерживая её ногу, поднял подол туники, открывая колено. Ацилия шумно выдохнула, но он лишь осторожно ощупал собачий укус как раз под коленом.

— Больно?

— Пройдёт...— прошептала она и потянула ногу на себя, но он не отпустил, держал за сухожилие у лодыжек снизу, осторожно провёл согнутыми пальцами руки вверх по ноге до колена по тонкой белой коже. Ацилия вздрогнула, напряглась, пожимая плечами от дрожи по всему телу, опять потянула ногу, от удивления раскрывая глаза.— Что вы... делаете?..

— Красивая кожа... Жаль, останется след... — Отпустил её ногу и поднялся, Ацилия тут же спрятала колени под подолом туники.— Помоешься и ложись спать.— Она промолчала, и он, уже отойдя к выходу, обернулся:— Я не слышу!

— Хорошо, я помоюсь и лягу спать.— Вскинула глаза.— Я слышу вас, господин...— добавила тихо.

И удовлетворённый он вышел.

Она, уставшая и разбитая, засыпала с сырыми волосами, перед самым-самым, как отрешиться от мира, слышала его голос, они о чём-то разговаривали с Гаем, шумно лили воду, наверное, раб помогал ему мыться. Одна единственная мысль мучила её: что будет с ней дальше? С ней она и заснула, боясь, что он придёт к ней, спящей, но утром проснулась одна и облегчённо вздохнула.

Он не коснулся её втечение следующего дня и следующей ночи.

Всё пошло, как по-старому, как ещё до того, как она стала его любовницей.

* * *

Она осмелела, стала выходить из палатки, общалась с другими рабынями у тех костров, где была кухня, хотя многие из них были волчицами — проститутками. Ацилия подозревала, что центурион не знал об этом, иначе бы он запретил.

Особенно она сошлась с одной взрослой женщиной, Авией, которая многое рассказывала ей о жизни в лагере: кто кого ненавидит, почему, какие у кого пристрастия, кто чем занимается в свободное от службы время. Она уже несколько лет жила в этом лагере, переходила с легионом с места на место, семьи у неё не было, и она жила только гарнизоном. Именно от Авии Ацилия узнала о вражде центуриона Марция с центурионами Овидием и Лелием, настоящих причин этой вражды мало кто знал, зато в лагере хорошо все знали о везучести Марция в кости.

— Ты уже спала с ним?— напрямую спросила Авия, поднимая глаза от чищеного котла. Ацилия растерянно вскинула брови, и Авия, всё понимая, продолжила чистить посуду. — Тебе надо научиться считать дни, когда позволять ему, а когда — нет...

— Считать дни?— удивилась Ацилия.

— Конечно, или ты хочешь родить от него ребёнка? — усмехнулась, поворачивая котёл на другой бок. — Мужчины не держат возле себя беременных женщин — это лишняя обуза, да и беременная женщина невсегда готова удовлетворить его... Самое лучшее для тебя в этом случае, если он прикажет тебе вытравить ребёнка ядом, а худшее — просто продаст тебя сутенёру, тот не будет с тобой мелочиться, и заставит работать...

— Зачем ты запугиваешь её, Авия?— заговорила другая женщина.— Просто дай ей цикуты, только почувствует неладное — сама избавится от него... Если всё сделать быстро — это не опасно...

— Цикута...— повторила Ацилия. Она не могла поверить в услышанное. Ребёнок! Ведь в самом деле, она теперь перешагнула ту грань и находится в опасности оказаться беременной, она же теперь живёт с мужчиной! Правда, пока у неё это было один раз, но... Она перевела глаза на Авию, нахмурилась, спрашивая:

— Как это можно узнать? Как я узнаю, что беременна?

Авия усмехнулась в ответ:

— Узнаешь... Почувствуешь...— замолкла вдруг.

Она стояла лицом к Авии, поэтому не видела того, что видела она.

Знакомый мужской голос чуть не заставил её сердце остановиться:

— Что ты здесь делаешь?

Она обернулась и увидела его совсем рядом, потеряв дар речи. Но он и не стал дожидаться, когда она вновь обретёт его, схватив за локоть и толкнул перед собой, приказывая:

— Пошли!

Она шла, а Марций шёл следом, не подгонял, но его дыхания за спиной было достаточно.

В палатке она не дала ему и рта раскрыть, спросила вдруг:

— Вы правда заставите меня убить своего ребёнка?

Он нахмурился вдруг, спросил:

— Ты что, уже беременна?

— Не знаю...нет, наверное...— Она задрожала ресницами.

— Где ты нахваталась этого? С этими девками, крутишься с проститутками, словно одна из них... Я же запретил, по-моему, нормальным языком, и ты сама сказала, что всё поняла...Что мне делать?.. Приказать тебя выпороть?— Она замотала головой, закусывая губу.— А что сделать?

— Вы не понимаете... Вы на целый день уходите, у вас работа, какие-то занятия, чем-то вы занимаетесь, вы не сидите тут, а я должна целый день с утра до вечера быть одна, я ничего не делаю, никого не вижу, ни с кем не общаюсь, я должна мучиться от безделья.

Он перебил:

— А чем ты в доме своего отца занималась? И скучно тебе не было?

Она оторопела от вопроса и заговорила негромко, отвечая на вопрос этот растерянно, не замечая подвоха:

— Я читала, ходила в гости, ко мне приходили в гости, я следила за розовым кустом в саду... Училась...Я общалась с людьми...

— Одним?— перебил он её.

— Что?

— Я спрашиваю, ты следила за одним розовым кустом?

— Да... Садовник мне больше не позволял...

— Ха-ха-ха-ха-ха!— он засмеялся вдруг, качнувшись на пятках, а Ацилия нахмурилась — для неё тогда это было важно.— Проклятье! Кого я у себя пригрел? Один розовый куст! А у тебя там не было одной овечки или одного оливкового дерева?.. Сумасшествие! — Он усмехнулся, стёр выступившие от смеха слёзы.— Патриции... Богатеи, нахлебники, привыкшие загребать жар чужими руками... Вы проводите жизнь в безделье, в то время, как другие ложат головы, проливают кровь свою и чужую, завоёвывают вам новые земли, золото и рабов... Получая за это смешные гроши!..

— Но вы же военный!

— А по своей ли воле? Ты знаешь?— Он качнулся вперёд, в упор глядя ей в лицо, прямо в глаза.

— Нет, не знаю. Но, если вам не нравится — бросьте и уйдите...

Он усмехнулся, поймал её за руку, ещё ближе притягивая к себе, спросил:

— А тебе нравится быть моей рабыней, быть моей наложницей? Возьми и уйди! Получится? Сможешь?

Она промолчала, и он отпустил её, отошёл в сторону, уперев руки в пояс, стоял, опустив голову. Ацилия спросила вдруг:

— Так, выходит, вы — такой же раб, как и я? — Он резко обернулся, сверкнув глазами, а она не дала ему и слова молвить.— Только, если я — ваша рабыня, то вы — раб обстоятельств... И я в лучших условиях — я могу уйти, удачно сбежать или дождаться помощи из Рима, и я никого не убиваю, ни над кем не творю насилия... А вы... — Она не договорила — он дал ей пощёчину по губам, и рабыня замолкла, стирая с губ след удара, уронила голову на грудь, зашептала:— Значит, я права... Вы такой же раб, даже хуже, потому что ваши обстоятельства заставляют вас рисковать жизнью,— она вскинула голову, уперев в него взгляд, — убивать других и жить за смешные гроши... Жить в постоянном страхе за свою жизнь... Да вы жалок! Вы — добровольный раб...— Он снова ударил её по губам, пытаясь убить эти слова, не дать им родиться, но они уже прозвучали, проникая в сознание...

" Добровольный раб..." Да как она смеет? Патрицианка с одним розовым кустом!..

— Забываешься...— сухо произнёс он, а рабыня стирала каплю крови в уголке губ.

— А вам всё равно больнее...— Вскинула подбородок.— Потому что на всю жизнь — до самой смерти...

Нет, на этот раз она вывела его, он рвал на ней одежду, как безумный, и даже кираса не мешала, набросился, аж в глазах потемнело от досады на неё, от элементарной злости.

Она сопротивлялась, как могла, но на этот раз он был в выгодном положении — он уже не стеснялся дать ей пощёчину или сделать больно. Он насиловал её, как это делают все мужчины в захваченных городах и посёлках, опьянённые кровью, силой и чувством безнаказанности. Потом, возможно, ему будет горько за содеянное в обиде, но он оправдает себя тем, что она всего лишь рабыня, даже, пусть, патрицианских кровей...

На этот раз он сам уходил, оставляя её рыдающей и кусающей губы от унижения, обиды и пережитой боли. Она прошептала ему в спину чуть слышно:

— Я ненавижу вас...

— Я знаю...— согласился он. — Зато тебе нескучно от безделья. Ненависть — это тоже занятие. — Остановился над ней, поправляя пояс. — Я поговорю с офицером по хозяйственной части, тебе найдут работу, чтобы ты даром хлеб не ела... — Ушёл.

— Сволочь...— прошептала Ацилия в кулак и разрыдалась с новой силой.

* * *

Конечно же, работу ей нашли, чтобы кормить четырёхтысячный легион никаких рук не хватало. Простые солдаты готовили себе сами, но нужно было носить воду, молоть на ручных мельницах муку, перебирать просо, мыть горы посуды. Этим занимались женщины среднего возраста, те, что уже не могли зарабатывать на жизнь своим телом, те, кто уже потерял былую молодость и красоту, те, кто жил при гарнизоне из милости.

Когда среди них оказалась Ацилия — "неумеха" и "молодая дура" — все женщины разделились: кто-то жалел её, ведь на её месте могла оказаться любая, а кто-то невзлюбил, называя "белоручкой", поручал самую грязную работу или тяжёлую. Она молча старалась всё это делать, по вечерам валилась с ног от усталости, понеопытности резала ножом пальцы, пока скребла грязные закопченные котлы.

— Давай-давай,— поторапливали её с усмешкой.

Авия жалела её:

— Что же это так? Зачем же он это делает? Разве можно тебя на такую работу? Ты посмотри на свои руки! Вспомни, какие они у тебя были!

Ацилия спрятала руки в складочках туники, и устало вздохнула:

— Что я могу сделать... Я научусь же когда-нибудь...

— Надо поговорить с ним, тебе не место здесь!

— Кто с ним будет разговаривать?.. Ах, Авия, если бы ты знала, сколько раз я просила его позволить мне написать письмо в Рим, к родственникам — но нет! Он такой упёртый...Страшно! Злится... Ворчит недовольно...

— Его, кстати, наверное, снимут с центурионов, ты знаешь об этом? Слухи быстро расходятся...

— Да? Нет, я не слышала этого... За что?

— Да кто его знает. Легат взъелся, может, за драку с Лелием... Трибун сильно ругался, грозился пожаловаться на него... А Лелий-то на хорошем счету, он центурионом уже шесть лет, а твоего только-только, ещё полгода не прошло, как назначили...

— Подрались? Да-да, я помню...— Ацилия убрала со лба выбившуюся прядку волос.

— Лелий сам виноват, поносил твоего Марция, и тебя заодно...

— Меня?— Она опешила.

— А ты не знаешь? Да тут все собрались на это поглядеть...Скандал такой, ты что! Кричал, что ты ещё девушка, а Марций не способный. Просил тебя ему продать... Ну и в том же духе, пока до драки не доорались... Над Марцием тут все хихикали, он редко до женщин ходит, у него таких подвигов мало... А сейчас, как ты у него, все попритихли...

"Ничего себе, не способный!— подумала Ацилия,— Странный, это другое дело... А что касается его способностей, то всё у него нормально, кому, как не мне об этом знать..." А сама почувствовала, как кулаки сами собой стискиваются от внутреннего неприятия этого человека. Собственник он, как сам говорит: " Моё — это моё!" Разве можно таким быть? Ужасный человек...