Посторонним вход воспрещён. Часть вторая.

Это оказался даже не переулок, а что-то типа прохода, лаза между домами. Раньше он тоже был перегорожен чем-то, но потом это "что-то" снесли; проложили неподалёку временные трубы, да так и забыли о них — воистину, нет ничего более постоянного... Так и лежат эти трубы с тех пор на ржавых подпорках из сваренных уголков, на неряшливых бетонных основаниях — замотанные в кожух из стекловаты и лакоткани нелепого канареечного цвета. Но земля в столице, тем более здесь, в центре — это ценность непреходящая; строить решили и здесь, да вовремя забросили, оставив лишь наскоро отрытый котлован и покосившиеся бетонные сваи. За пару десятков лет котлован затянуло землей и скрыло зарослями крапивы, до которых никогда не доберутся трудолюбивые таджики с триммерами. В стороне, на заброшенной детской площадке, торчат останки типовых качелей, завитые неким лихим забавником в замысловатую ржавую спираль. Рядом с протоптанной местным населением тропинкой — пустырь продолжал исправно играть роль проходного двора, — сиротливо притулился сгнивший остов "Москвича". А в просвете между домами, поверх всего этого, открывается неожиданно прекрасная панорама Москвы — с высотками, тающими на пределе видимости градирнями далёкой ТЭЦ, путепроводами Третьего Кольца, перспективами проспектов и зеленью скверов. Вот сюда и привела Гиляровского Алиса, и тот охнул, по достоинству оценив открывающийся вид.

— Вечером в таких местах появляться небезопасно, — заметила девушка, пристраивая треногу штатива. — Подростки тусуются, гастарбайтеры, бомжи... да мало ли? Владимир Алексеич, вы можете встать вот на тот бугорок?

Гиляровский кивнул и взгромоздился на указанную мастером высоту. Алиса, заглянув в видоискатель, цокнула языком от восхищения — так колоритно вырисовывался писатель на далёком фоне. Она в быстром темпе — не предупреждая репортёра — сделала несколько кадров. Теперь бы занять его чем-то, отвлечь — пусть рассказывает, чтобы о камере думать перестал.

— Владимир Алексеич, вы ведь писали в московских газетах на криминальные тему? Не расскажете немного, а то этот жанр и в наше время, увы, востребован ничуть не меньше...

И защёлкала затвором камеры — уже не цифровой, выполнявшей роль "пристрелки", а основной — дорогущего плёночного "Никона", к которому прибегала лишь в самых ответственных случаях.

* * *

Утро у Глеба не задалось.

Не было ещё девяти, когда в кармане заверещал мобильник: звонила вахтёрша из общежития, населённого приезжими из провинции — не гастарбайтерами-среднеазиатами, по два десятка голов на восьми квадратных метрах, а публикой почище, проживающей вполне легально, но всё же уверенно попадающей в разряд работяг-неудачников. Внезапные смерти в таких заведениях не редкость; расходы на похороны брала на себя столичная казна, так что Глеб как раз на такой вот случай подкармливал местных вахтёрш.

На этот раз не повезло мужику лет пятидесяти, работавшему техником-смотрителем — инженеру из Тамбова, приехавшему на столичные заработки. Тело нашли родственники; к сожалению, случилось это аккурат, во время смены вахтёрш, так что кроме Глеба, на лакомый кусок слетелись и конкуренты — о хлебном месте в городских ритуальных кругах было хорошо известно.

Под дверью, за которой не успело ещё остыть тело тамбовского искателя столичного заработка, разыгралась безобразная сцена, достойная Безенчука и троицы владельцев похоронной конторы "Нимфа", созданных язвительным талантом Ильфа и Петрова. Но, в отличие от своих коллег времён НЭПа, акулы похоронного бизнеса 21-го века не пытались изображать сочувствие. Разговор шёл на повышенных тонах, несмотря на скромную в общем то, сумму социального заказа. Спор был принципиальным: кто останется при кормушке? Пакет услуг предстояло оформлять через дирекцию общежития, а это — серьёзный плацдарм на будущее.

Дискуссия уже грозила перейти в самое пошлое рукоприкладство; явившемуся чуть позже гробовщиков участковому (он-то за экстренные вызовы не платил и пользовался в общежитии популярностью, могущей поспорить разве что с сибирской язвой или свиным гриппом) пришлось даже разгонять разошедшихся Харонов. Выскочившая на шум родственница усопшего подлила масла в огонь: заполошные вопли "Вороньё", "Стервятники" вперемешку с куда менее парламентскими выражениями разносились на три этажа старого институтского общежития. В итоге заказ не достался никому; родственница категорически заявила, что всё сделает сама, а гроб и прочие принадлежности закажет в знакомом похоронном бюро, где хоронила недавно девяностолетнюю сватью.

Пришлось уезжать, не солоно хлебавши. Час пик вступил в свои права; многомиллионный город ворочался в пробках, утренняя жара лютела по минутам — и разумеется, в первом же заторе у Глеба заглох мотор. И тут же, как назло — звонок секретарши, Ирочки: на агентство Глеба обрушился гром небесный в лице пожинспекции! Гендиректора срочно ждали в офисе, а пробка, мёртво забившая всю обозримую перспективу улицы, не оставляла гробовщику ни единого шанса, даже когда остынет проклятый корейский движок. Глеб судорожно огляделся. Хоть в чём-то повезло: в ближайшем внутриквартальном переулке кажется, имелось свободное местечко у тротуара. Бросив тачку и наскоро справившись по ГУГЛ-карте в айфоне, Глеб дворами кинулся к ближайшей станции метро. Благо, идти недалеко — два квартала, проходными дворами, скверик, и...

Очередной двор оказался форменной помойкой, даже странно было увидеть такой в самом центре столицы. Но поразило Глеба не это: посреди двора, возле сюрреалистического колена теплотрассы, стояла Алиса с фотографической треногой. Аппарат целился в странного облика типа, позировавшего на соседнем бугорке, изысканно декорированного покосившейся сваей.

Сердце Глеба ухнуло и упало. После ссоры с девушкой, он постарался выбросить её из головы, но заноза засела прочно, мысли о недавней подруге никак не отпускали неудачливого жениха. Образ Алисы непрошено всплывал, стоило только пройти мимо прилавка с розами, или увидеть фотоаппарат на груди случайного туриста.

Но хуже всего были сны — в них у Глеба с Алисой опять все было хорошо, и это оказалось невыносимо. Более всего бесило сейчас как раз то, что он никак не мог выбросить вздорную девицу из памяти — и не решался признаться себе, что привязался к девушке всерьёз. И тем сильнее была глухая злоба на вчерашнюю почти что невесту.

И вот она снова перед ним — такая же красивая, свежая, яркая; только волосы зачем-то перекрасила в каштановый. А ей идёт, надо признать — вон как задорно смеётся, не забывая встряхнуть головой, чтобы роскошные волосы рассыпались ароматной волной, привлекая к себе мужские взоры. А тип на бугре и рад пялиться — только что слюни не пускает! И разливается — прям соловей, Великий Акын...

Клиент? Что-то больно дешево для клиента одет. Новое увлечение? С такой внешностью? Борода, как у профессора, усы... сам крупный не сказать чтобы — толстый. А Глебу хорошо известно, что Алиса предпочитает спортивных мужчин.

Да нет, толстым незнакомца, пожалуй не назовёшь. Такие если и толстеют, то с годами; сейчас к этому господину — на вид лет тридцати — тридцати пяти, не больше, — лучше всего подходит определение "здоровенный".

— Есть один полицейский чин — Рудников, знаменитейшая в Москве фигура! — разглагольствовал тип. — Того как-то следователь по особо важным делам, Кейзер его фамилия, спросил — "а верно ли что ты всю шпану на своём участке в лицо знаешь — и не арестуешь?"

"Вот потому, — отвечает Рудников, — годов двадцать уж на своём месте. А то ведь и дня не протянешь, пришьют! Конечно, говорит, всех знаю". Потому и благоденствует лихой народец, что справедливость там такая вот... особая. Один ловит — другой прячется и бежит. И каждый вроде как при деле и в своём праве. Справедливость должна во всём быть, голубушка Алиса Николаевна; ну вот, ну беглый. Тоже люди, всяк жить хочет. А то что? Один человек, хоть и на казённой должности супротив всех их? Всех-то не переловишь. А и переловишь — другие набегут. Жить всем надо! Вот и уживаются. Оно конечно, если команда придёт взять кого-то поимённо — тогда да, тогда возьмёт, конечно. А может и шепнёт заранее: мол, вали по-тихому из Москвы, пока не успокоится. Тот, сердешный, и валит...

Иногда случаются облавы, без того никак. Выберут дом, где поспокойнее, нахватают полные корзины "шпаны", а "крупные" никогда не попадаются. Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих и административно высланных. На другой же день рассортируют: беспаспортных и административных через пересыльную тюрьму в места приписки, а они через неделю опять в Москве! А Рудников всё знает — и молчит. Что ему? Зря не лютует, но, конечно, примечает всё. А содержатели притонов да ночлежек — в "Каторге", "Сухом Овраге", "Кулаковке" — все понимание имеют; Рудникову с каждого непременно навар идёт. Но и не зарывается — вот, говорил я однажды с тамошними деловыми ребятами...

"Экие, право же познания насчёт криминального мира! — подумал Глеб. — Уголовный авторитет? Вор в законе? Нет, не похож..."

Глеб полагал себя большим знатоком человеческих типов — по роду деятельности ему не раз приходилось оказывать услуги и кавказским уголовным королям, и бандитам формации девяностых. Нет, связей с ними он не имел — мало ли контор на московском рынке похоронных услуг? — но видеть приходилось. Алисин собеседник не походил на уголовника. И тем не менее, Глеб не собирался упускать отличный повод уколоть свою "бывшую" побольнее.

Алиса вздрогнула и чуть не опрокинула штатив, когда за спиной раздался знакомый голос:

— Ну, здравствуй, дорогая. Вижу, профессионально растёшь — поднялась уже до фото-сессий для братков? И как, хорошо платят?

Гиляровский увидел, как помрачнело, вытянулось лицо девушки.

— А иди ты... — огрызнулась Алиса. Она быстро взяла себя в руки, не желая показать Глебу своё замешательство! — Тебя это уж никак не касается!

И прильнула к видоискателю, в упор не замечая вид что не замечает бывшего бойфренда. Ну просто в упор не видит! И откуда он только взялся на этом пустыре... всё настроение испортил! Нет, дальше работать не получится, старайся не старайся, и никакая натура не поможет...

А Глеб не унимался — беседа со спиной, которой девушка всячески пыталась выразить равнодушие, раздражала его несказанно.

— Да уж конечно, не касается. Это же ты, а не я предпочитаешь не цивилизованные, престижные места, а разного рода притоны, вроде тех, о которых тут сейчас заливали. Что, ищешь где время весело провести?

Алиса, не выдержав, оторвалась от фотокамеры. Тем более, что "модель" покинула кадр — Гиляровский уже стоял рядом и недобро глядел на незваного гостя.

— Алиса Николаевна, простите бога ради, я имел неосторожность вас скомпрометировать?

— Вы? Нет, конечно! — сорвалась девушка и отвернулась. Не хватало ещё, чтобы кто-то заметил предательские слезинки!

— Эту особу, как ни старайся — не скомпрометируешь.— презрительно бросил Глеб. — Фантазии, знаете ли, не хватит...

На этой фразе успешный хозяин похоронного бизнеса намеревался покинуть сцену — с достоинством, как и подобает безусловному победителю.

Но — не вышло.

В воровских притонах Москвы — и в "Аде" на Цветном, и в жутких норах "Сухого оврага", и сухаревских шламбоях — кулаки Гиляровского пользовались заслуженной и весьма грозной репутацией, уступая разве что лапищам властителя Хитровки, Рудникова. Оно и неудивительно: бурная молодость, карьера циркового силача, бурлацкая лямка, военная страда Кавказа — всё это не способствует томности натуры. Так что, удар отправил импозантного могильщика прямиком в заросли крапивы. Бил Владимир Алексеич вполсилы, "без потяга"; противник, несмотря на высокий рост и недурное сложение, показался ему хлипковатым, в таких вещах намётанный глаз ветерана масленичных кулачных боёв ошибиться не мог. Длинные ноги Глеба, в дорогих, австралийской шерсти, брюках, нелепо высовывались вверх из кущ помойной растительности.

Алиса, увидев образовавшуюся картину, прыснула в кулачок — набежавшая слеза высохла, будто и не было её вовсе. Как там у незабвенных "Митьков"? "А у бедного Икарушки только ножки торчат..." Злость на отвергнутого поклонника немедленно прошла, и теперь девушка была готова даже пожалеть Глеба, как запоздало жалеют злобную, безмозглую собачонку, сдуру разозлившую меланхоличного с виду кавказца.

— Благодарю вас, Владимир Алексеевич, — сдержанно, но с чувством сказала девушка.

— Так ведь не за что, Алиса Николаевна. — лицо Гиляровского расплылась улыбкой. Левой ладонью он потирал кулачище — жест, не изменившийся с тех пор, как древний примат, далёкий пращур пещерного жителя, впервые сжал пальцы лапы для удара. — Со всем моим удовольствием, только попросите!

В крапиве завозились. Вслед за нецензурной бранью послышался скрежет проволоки, и из дремучих буро-зелёных зарослей показался Глеб. Держась за наливающуюся болью скулу, он сначала дико заозирался, потом схватился за карман с мобильником — но, увидев, как враз посуровело лицо незнакомца, как угрожающе нырнула его рука к карману брюк, кинулся прочь, спотыкаясь и оскальзываясь.

От Алисы жест репортёра тоже не укрылся.

— Ой, Владимир Алексеич, кто у вас в кармане? Не пистолет, случайно? — встревожилась девушка. — А то у нас с этим строго, тем более, что вы без документов...

Гиляровский улыбнулся, вытянул руку из кармана штанов. На ладони его оказался массивный кастёт из жёлтой латуни.

— Вот, Алиса Николаевна, приобрёл, знаете ли, привычку. По роду деятельности где только бывать не приходится, вот и обзавёлся. Господская игрушка — наш народец всё больше со свинчаткой в рукаве. А если лабазный сиделец — так тот и вовсе с безменом.

С безменом? — удивилась Алиса, живо представив себе ражего детину в купеческой поддёвке и с черной, снабжённой жестяной стрелкой коробочкой вместо оружия. — Безмен-то зачем? Крючком, что ли, поцарапать?

— Гиляровский озадаченно взглянул на собеседницу. Потом физиономию его озарила улыбка:

— Уж и не знаю, барышня, как у вас тут, в будущем, выглядят безмены — а по нашим временам это изрядная чугунная гирька на длинном, локтя в полтора, веретене, на манер палицы. От такого, ежели приложить с охоткой, не всякая кирасирская каска убережёт. Неужто не слыхали? В нашем благословенном отечестве безмен спокон веку торговому народу заместо оружия — уж сколько песен да баек про это сложено! Ухватистый да убойный инструмент, одна беда — под полой не очень-то поносишь, длинный. Вот лихой народ и предпочитает старый добрый кистень-гасило.

— А кастет? — продолжала допытываться Алиса. — Вы вот сказали — господская придумка, а я думала, кастеты только хулиганы разные носят!

Ну, это вы зря. — покачал головой репортёр. — В России кастеты появились недавно, лет тридцать назад, в Одессе, от французских моряков. А в Британии, как я слышал, сие изделие, вместе с револьвером и тростью — непременное оружие всякого джентльмена.

— Трость, значит, тоже оружие? — удивилась девушка, воспринимавшая этот предмет исключительно как ортопедическую принадлежность.