Игры с дымом

Тон с удовольствием сказал бы больше, но выглядеть это должно было нормально. И так голос дрожал как осиновый лист: хоть и импульс, а страшно.

— Передам, — ответил Брем. Ему хотелось спросить, с чего Тону дома не сидится, и с кем это он под руку идет — но лень оказалась сильнее любопытства; и стражник погрузился в вечернюю полудрему, скользя взглядом по толпе.

— Моего почтенного отца зовут Амет, — пояснил Тон Аштаар. — Все же будет лучше, если он узнает о моем отбытии, не правда ли? — сказал он, заметив страх в глазах тааритки.

"Чушь, чушь, — подумал Тон. — Стал бы я по имени называть? так бы и попросил, чтоб отцу передали. Ладно, вроде бы не поняла".

Девушка кивнула, изобразив улыбку. Они были практически обречены. Как только стража узнает о схватке в таверне — а Аштаар даже не знала, кто там победил, — по следу тааритов сразу пойдут. Пойдут явно сильным отрядом: Искусство Гунтаара оценили в любом случае. Но немногого стоит вершапиэр, что в подобной ситуации опустит руки!

"Без боя не сдадимся! — твердо подумала Аштаар. — Они тоже не знают, на что мы способны!"

Они прошли под каменной аркой ворот и зашагали на север, провожаемые мерными ударами колокола. Какие мысли могли прийти в голову? Аштаар храбрилась, стараясь не выдать страха. Орон пытался казаться невозмутимым, но при каждом ударе вздрагивал, сдерживаясь, чтобы не обернуться. Лин мелко дрожала. Серен передал свой сверток Орону, обнял ее за плечи и склонился к уху, нашептывая.

И только Тон шагал легко и уверенно, летящим шагом; послушнику звучные удары напоминали: колокол так и остался нечищеным.

* * *

Небольшая, богато обставленная комната, в которой витает дым ароматного табака. Узорные ковры на стенах, расшитые подушки, пушистые шкуры ягуаров и песочных пум на полу.

— Гунтаар умер, — неспешно произносит седобородый старик. Он восседает, скрестив ноги, и смотрит сквозь полуопущенные веки. Рядом стоит кальян из тонкого стекла и ажурного золота; старик не торопясь берет курительную трубку, глубоко вдыхает табачный дым — мерно булькает вино, пропуская его — и выдыхает, глядя перед собой. Причудливые клубы окутывают старика, он медленно проводит трубкой по воздуху — и в дыму появляются силуэты волшебных птиц. Серые завитки переплетаются — и бесформенный клуб превращается в цветок со стрельчатыми лепестками. Курильщик ведет трубкой еще раз — и дым развеивается, уходя в отдушины под потолком. Истинно великие могут позволить себе любить прекрасное.

Он — шаир Шалхизан, высушенный солнцем и жаркими ветрами, что приходят с севера. Его щеки ввалились, сухая кожа обтянула череп, борода поредела, глаза лучинками тлеют под белоснежными бровями. Он выглядит апатичным, наслаждаясь неизменным кальяном — но горе тому, кто обманется внешностью шаира!

— Уверены, Шалхизан? — спрашивает чернобородый мужчина. Он полулежит, опираясь о подушку локтем, и небрежно держит кубок из узорного стекла. Глаза мага пылают багрово-красным огнем. Под пронизывающим взглядом в напитке вспыхивает пламя, отражаясь от прозрачных стенок; маг хищно улыбается, глядя за пляшущим в руке огоньком.

Старик затягивается снова — долго, неспешно, слушая, как дым проходит сквозь изящный сосуд. Наконец шаир поднимает подбородок, выдыхает — клуб дыма разделяется пополам, переплетается, закручивается, превращается в двух белесых змей, ускользающих и пытающихся ужалить друг друга.

— Что же Вы, Ринхизан? — спрашивает маг. — Вы молоды, Ваш разум крепок, Вам следует видеть больше согбенного старика.

Голос старого шаира надтреснутый, в нем слышен болезненный скрип рассохшегося дерева. Маг говорит медленно, смакуя слова, старчески придыхая на каждом звуке. Взгляд витает в облаках дыма; высохшие пальцы изредка шевелят трубкой, придавая клубам причудливую форму.

Вино взвинченным круговоротом выплескивается и замирает в воздухе, отражаясь в красных глазах Ринхизана; в напитке пульсирует пойманный огонь.

— Ринхизан, — негромко произносит третий шаир. — Способный увидеть песчинку в барханах разглядит и искру во всемирном пламени.

Шаир Хорхизан невысок и безбород, но нити его усов спускаются на грудь. Руки его сложены на коленях, сухие губы ненадолго выходят из оцепенения — чтобы произнести несколько слов и замереть. Мир же вокруг в постоянном движении. Под рукавами развевающейся мантии перекатываются огненные сферы, показываясь из складок и прячась; в полоумном хороводе вертятся дымные птицы и змеи, направленные седым Шалхизаном. Все вздрагивает вокруг шаира Хорхизана, сам же он недвижим.

— Амулет?! — произносит чернобородый Ринхизан. Парящее перед ним вино обрушивается в кубок. — Погасшая искра амулета не есть смерть, Хорхизан.

Шаиры не спешат с ответом. Клуб дыма взмывает к потолку, превращаясь в стаю легкокрылых птиц — и они мечутся над головой длинноусого Хорхизана. Он говорит бесцветно и плавно, шевеля только губами.

— Предавший не заслуживает доверия, неспособный не заслуживает надежды. Закон сильнее воли шаиров.

— Да, Хорхизан, — произносит чернобородый шаир, его красные глаза вспыхивают. — Конечно, Вы правы.

Выводок призрачных змей взлетает к потолку: старый Шалхизан не принимает участия в разговоре. Тянутся минуты, но, кажется: бегут часы — так стремителен полет дымных птиц и змей вокруг длинноусого шаира.

— Все же жаль терять искусного мага, допустившего ошибку, — произносит Ринхизан.

— Ошибку, — повторяет Хорхизан. — Возможно, ошибки Гунтаара — единственное, что нужно миру.

Старый Шалхизан поднимает подслеповатые глаза, выдыхает клуб дыма. Против обыкновения маг оставляет его естественным, не прикасаясь мыслью — дым остается бесформенным, лишенным грации призрачных змей, и свободно улетучивается к потолку, никем не сдерживаемый и не направляемый.

— Шаиры, — произносит маг, сокрушенно вздохнув и пожевав старческими губами, — забудем Гунтаара. Взгляните: дым лишен Искусства, да и я по старости забыл его направить. И что же? У Хорхизана в стаях не прибавилось чудесных, послушных ему птиц. А их полет так прекрасен, ведь правда, шаиры?

И умолкают два великих шаира, слушая высохшего старика; и бегут часы, мечутся под потолком птицы и змеи, молчаливые слуги бесшумно заменяют пустые кубки и погасшие кальяны — и неспешно сказанные фразы повисают в задымленном воздухе.

Глава 3. Ересь лютая

К Амету медленно и болезненно возвращалось сознание. Голова была пустой как перевернутая лохань, ни одна мысль не могла удержаться. Перед глазами плыл белый пар, в нем вспыхивали огоньки — тогда месиво расползалось. Из прорех при этом ползли какие-то лапы, и держали они кружки и кувшины, а в них плескалась... "Вода! — подумал паладин. — Точно! это — вода".

Тело не слушалось, но биение сердца напоминало: а ты еще жив, человек, будешь еще топтать блюдо мира. Еще не сломила тебя смерть, не унесла на черных изорванных крыльях к престолу Всевышнего. Жив ты, человек, жив!

Есть же в таком пробуждении особая, непередаваемая прелесть.

Паладин смог разлепить глаз и охнул — яркий свет отозвался в мозгу. Открыл оба глаза — и перед ними возникли полузнакомые очертания. Кажется, казарма. Кажется, все хорошо.

— Пррроснулся?! — знакомый раскатистый голос. — Амет!

Паладин рванулся с кровати, вытянулся по струнке, стукнул себя кулаком в грудь, рявкнул "Верность Лергиру!" — уставное приветствие к старшему — качнулся и хлопнулся назад. Голову прошила боль, пригвоздив затылок к подушке, и паладин затуманенным взглядом уставился в потолок.

— Амет, — говорил майстер Тремен, прохаживаясь и стуча деревянной ногой, — я ррразочарован. Еретиков было пятеррро, — стук, стук, — а тррруп найден только один!

— Майстер, — пропыхтел Амет и попытался поднять голову, — дык, ересь лютая, они же это. Я же их еще того, чтоб знали... майстер, да сделаю, должен если.

И тут паладин понял: его не отчитывают. И майстер не ходит вовсе, стуча деревяшкой — это у него, Амета, в висках молотобойцы стучат, — а сидит майстер на краю кровати, и потирает железный обруч — Круг Всевышнего — на голове, и протягивает ему, Амету, глиняную кружку и смотрит на него, Амета, по-доброму и с сочувствием, и улыбается уголками рта.

— Живой, Амет! — заорал майстер. — Из таверррны еле успели вытянуть — сгорррела к демонам! — ты день валялся, бррредил, ересь лютую поминал. Отец Буррркин приходил, лечил; я сам, — Тремен постучал себя в грудь, — лично глядел, чтоб этот боррров старый трррезвым был. Говорррит, все у тебя обожжено там было, — Тремен ткнул паладина в живот, — внутррри. Я уж боялся, пил ты чего крепкого — дорррвался без заданий, хе-хе.

Майстер Тремен басовито посмеивался в седые усы, радуясь собственной шутке. Амет привалился к спинке кровати и блаженно глотал из кружки воду, думая: как замечательно, что все кончилось, и что он в родной казарме. Живой, ересь лютая! Живой!

— Рррасказывай! — сказал майстер.

Амет аж поперхнулся: его снова звал долг. Тремен невозмутим и не паникует — майстер же! — ну так это и не значит, что все в порядке.

— Я, это, — начал паладин. И замолчал. Что рассказывать?

— Ты — да! — поддержал его майстер.

— Огнем кидаются! — решительно загнул палец Амет. — Ересь лютая! Я как всегда, он огнем, ну я бью, а он, — паладин двинул по воздуху кружкой. — Хрясь! Я гляжу — он там, ну тут я на него!

— Пррравильно! — перебил его Тремен, и Амет с облегчением вздохнул. Как же хорошо, что есть на свете майстер Тремен, которому не приходится все объяснять по двадцать раз, и который Амета всегда поймет, какую бы ерунду тот не нес. Даже Тон иногда переспрашивает, а перед Тременом иногда и рта раскрыть не успеешь — майстер уже обо всем догадался.

— И что еррретик? — спросил майстер.

Амет попытался подумать. Вспомнил мерзкого колдуна, его багровое лицо. Вспомнил, как зашумело в голове, когда еретик шептал, и как горьковатый привкус пива появился во рту.

— Да! — паладин загнул второй палец. — Майстер, демоны его знают — но ребятам надо предупредить! Тут не так как потом! Они бойцам хмель в голове греют!

— Да ты успокойся, — сказал Тремен. — Ты водички попей.

И Амет сидел и смотрел в потолок, и допивал удивительно вкусную воду. Сознание прояснялось, и когда паладин глянул на майстера, почувствовал: Тремен мрачен как туча грозовая, хоть старается не показывать.

— Остальных-то нашли? — спросил, наконец, Амет.

И вот тут майстер Тремен совсем нахмурился, огладил свой майстерский Круг Всевышнего на голове, в упор посмотрел на паладина и очень серьезно ответил.

— Послал пятерррых. Ернан и Брегор сами вызвались, остальные жррребий тянули. Ты их знаешь, — Тремен провел по усам, — они еррресь не любят.

— Мало! — рявкнул Амет. Тремен устало взглянул на подчиненного. — То есть это, ну, это, больше бы надо, майстер, — поправился паладин.

— Обожди, — сказал майстер. — Хрррамового послушника Тона, приятеля твоего, видел стррражник по имени Брем, — Тремен наставил на паладина указательный палец. — У ворррот видел. С ним люди: по описанию — еррретики, а?! Тон перрредал тебе... а Брем этот сказал все мне: тут случай не тот. Обожди! — майстер поднял ладонь. — Тон сказал, что по тррракту уходит в Зенир! Ну?!

Тремен уставился на Амета: объясняй.

— Майстер, я за ними! — гаркнул паладин, вскакивая. Покачнулся, но удержался на ногах. Еле сдержал рвущийся из тела стон.

— Обожди! — еще раз сказал Тремен. — Какого демона туда этот Тон поперррся?

— Обманули-запугали-заставили! — выпалил паладин. "Помощь еретикам", — всплыли недобрые слова.

— Пррредположим, — провел по усам майстер. — Догонишь — ррразбирайся, только ты ж тут ночь валяешься, как теперррь угнаться?

— Так!.. — начал Амет. И умолк. И замер. Что теперь? Тут и руки опускаются, и остается только по-ребячески глядеть на майстера: выручай, не выдай. Сам-то заплутал, у самого голова не варит.

— В Зенир тебе, — с готовностью сказал Тремен. — Ррраз он по тррракту — ты по коррроткой дороге давай, через кладбище, чтоб раньше еррретиков успеть. И все рррассказывать ландмайстеррру Мерру, чтоб он ррребят подготовил и колдунов встретил.

Амет секунду помедлил и вытянулся по струнке, превозмогая боль.

— Слушаюсь, майстер, — ответил он.

* * *

"Паладина вера спасает, долг направляет, а Дар бережет, — вспомнил Амет фразу из устава, снимая со стены вынесенную из таверны рапиру. — Спасает, потому что чем еще спасать душу от демонов, если не верой? Направляет, потому как что еще проводит сквозь сомнения, если не долг? А бережет известно почему: чем еще ересь бить?"

Амет потянул рапиру из ножен: сначала, на длину ладони, медленно — потом рывком. Отбросил ножны и в упор посмотрел на клинок. В детстве еще, когда деревяшкой размахивал, как мечталось-то о рапире — легкой, красивой, "всамделишной". Паладинской.

Грозное оружие. Легкое, острое — бриться можно, только неудобно и лень как-то, — и герб Ордена на рукояти. Меч, щит, копье, все как надо. Это еще с тех времен, когда паладины мечами махали, по старинке — потом уже король Ликон Жестокий додумался: зачем руке такая тяжесть? Рапира — самое то: и длинная, доставать врага удобно, и резать можно, и колоть сподручно, и пальцы гардой закрыты, и рука не устает.

Амет представил себе краснолицего еретика: прямо впереди, огромного и наглого, с огнем на ладонях. Взмахнул перед собой, крест-накрест располосовал воздух, ткнул еще. Потом еще ткнул, с выдохом — сказал: "на, ересь лютая!" и улыбнулся. Хорошо майстер делал: каждый день ребят гонял, чтоб тренировались.

Вот только тело ломит, будто и не лечили. Так: чтобы не помер и ходить мог. Совсем отец Буркин разжирел и обленился. Его же никто не гоняет, а если случится что — кто бойцов исцелять будет?

Паладин поднял ножны и убрал клинок. Хорошее оружие. Надежное. Не раз спасало — а вот сейчас поможет? На что враг способен? Какой ересью владеет? Как с ним бороться, чего ожидать?

Паладин толкнул дверь и пошел в конюшню. "Догоню — посмотрим!" Размашисто прошагал мимо пустующих стойл к своему Бархану, провел ладонью по шершавой морде коня и потянулся за седлом.