1914-1

Двадцать шестого, немцы атаковали весь фронт армии. Наш корпус вступал в бой по частям, по мере подхода к месту сражения.

Встречавшиеся нам на подходе раненные рассказывали о том, что германцы добивают наших раненных на поле боя. Зная про немцев по тому, как они себя вели в сорок первом, я лично ничему не удивлялся и про себя думал, только про то, что чем больше я их убью сейчас, тем меньше их и их сыновей будет в сорок первом году. Опять сплошные мысли о убийствах! А, что прикажете делать в моем положении? Чем больше я их грохну, тем лучше.

Впереди справа раздавался гул артиллерийских выстрелов и разрывов. Полк шел, не считаясь с отставшими, быстрее, быстрее. Двадцать седьмого августа, пройдя за полтора дня пятьдесят восемь верст, прямо с марша мы вступили в бой.

Сразу стал ощутим запах разлагавшихся тел, проще говоря, воняло немилосердно. Под шрапнельным огнем противника роты полка бегом по тому, что осталось от ходов сообщения, спешили в передовые окопы, ранее занимаемые сто шестьдесят девятым Ново-Трокским полком. Позиции, это только название, сплошной лунный ландшафт, воронки от разрывов снарядов смыкались краями. Повсеместно были видны трупы. Трупы целые, как будто человек прилег отдохнуть. Трупы, разорванные на части. Отдельно лежавшие руки, ноги, головы, обезглавленные тела. Тела, напоминавшие кучу тряпья, где невозможно было определить, где, что. И тела совершенно целые, как будто человек прилег отдохнуть. Иногда на глаза попадались даже отдельные части туловища с лежащими по соседству кишками.

И запах, трупный запах. Сладковато-приторный, переходящий в страшное зловоние.

Вчера Ново-Трокский полк выдержал удар целого немецкого корпуса, но в результате такого геройства, от него остались только разрозненные кучки людей, и очень, очень много трупов, раздувшихся и начавших разлагаться. Лица встречавшихся солдат и немногочисленных офицеров были с лихорадочно воспаленными глазами. Грязное, измызганное, обмундирование, оборванное снаряжение, и как их мало!

— Давай, давай скорее! Сейчас снова пойдут! — кричал поручик сменяемого полка.

Наш ротный Караваев прокричал команду, чтобы наш взвод занял отсечную позицию на правом фланге.

— Бегом! Бегом робяты! — это уже наш взводный Перетятько.

Вверху гулко и звонко лопались шрапнельные снаряды, оставляя в небе тающие серые разрывы. По земле, вокруг, щелкали шрапнельные пули. Иногда они находили цель и то тут, то там, падали люди.

Передовая траншея существовала только теоретически. Вся местность была покрыта множеством воронок от разрывов фугасных снарядов, обломками бревен из накатов блиндажей и перекрытий траншей. Трупов перед передовой траншей было особенно много. Между тел русских солдат были видны трупы немцев. В разных позах и в разных видах. Значит, добегали до самой траншеи. Видимо тут неоднократно бились врукопашную.

Никакой красоты и никакой ассоциации с величественностью смерти, эта картина смерти людей Ново-Трокского полка и атаковавших их немцев не вызывала. Дышать было тяжело от запаха сгоревшей взрывчатки и гниющего мяса. Это у французов, кажется, называется 'Полем Чести'.

Едва мы заняли траншею или вернее, заменяющие ее воронки, артобстрел прекратился и раздался истошный крик наблюдателя:

— Идут!!

Оказавшийся рядом со мной солдат Ново-Трокского полка сказал:

— Третья атака за сегодни!

— Ничего! Щазз мы их встретим как надо, по-саратовски!— ответил ему Крупных. Иван Степанович, на диво быстро вписался в боевую обстановку. Авторитета ему, кроме звания, добавлял Георгиевский крест.

— Прицел семь! Стрельба по готовности! Начинай! — раздалась команда взводного.

Семь, это значит пятьсот метров, здесь немцы начинали атаку с более близкого расстояния, чем в нашем первом бою. Их надо перестрелять до сближения, иначе сомнут, уж больно густо полезли они из окопов. Устроившись, поудобнее, я приложился и стал ловить серые фигурки перебегающих немцев на мушку. Вокруг раздавалась частая пальба.

Немцы шли своей излюбленной густой цепью и видимо не ожидали того, что в окопах истребленного полка окажется столько стрелков. Цепь германцев быстро редела. Сзади цепи я разглядел немецкого офицера, который в отличие от наших бежавших впереди своих солдат, командовал и управлял атакой, находясь позади. Дважды я по нему промахнулся, но третью пулю послал точно. Офицер переломился в поясе и упал. К нему бросились двое. Успокоил одного из них, до второго уже не стало дела, стал выцеливать тех кто вырвался вперед.

Не слыша команд сзади, цепь, избиваемая выстрелами, залегла, не добежав до окопов метров семьдесят. 'Сейчас в штыки' — подумал я. Так и есть!

— Рота! В атаку вперед! За мной!

На остатках бруствера выросла фигура штабс-капитана Караваева. Картинно размахивая шашкой, он рванулся вперед. В голове мелькнуло: 'Видимо, он так себе и представлял в юнкерском атаку'.

— Ура!!! У-р-а-а!!

Густо полезли бойцы из воронок и остатков окопов. Их согнутые спины, выставленные вперед штыки, мелькали впереди.

— Отделение в атаку вперед!

Замешкался, подвернув ногу. Догоняя своих, бегу стараясь оправдать свою задержку.

Немцы вскочили и бросились навстречу. Это был не штыковой бой, это была даже не драка стенка на стенку, это была самая настоящая свалка. Куча перемазанных грязью людей, вопящих, рычащих, бьющихся насмерть. Бились штыками, прикладами, ножами, кулаками и зубами. Сплошной звериный вой. Я очнулся от криков ротного:

— Отходить в окопы! Отходить в окопы! Отхо-о-дить!

Живой, стало быть, наш 'штабс'. Невеликого ума, но храбр и честен. За солдат не прятался. Но что со мной? Сижу на корточках, в руке немецкий плоский штык, весь почерневший от крови. Как он оказался у меня не знаю и не помню. Бросил его с отвращением. Рядом со мной два трупа немцев, поискал глазами свою винтовку. Вот она! Воткнутый в грудную кость немецкого унтера с галуном на воротнике штык никак не хотел вылезать. Пришлось наступить на живот немца ногой, и резко дернуть винтовку на себя. Оглянулся еще раз вокруг. Увидел под грудой тел дергающуюся руку, а над ней русский офицерский погон на плече. Добежал, стал растаскивать с офицера сплетенные тела. Подпоручик с залитым кровью незнакомым лицом с насмерть зажатым в правой руке наганом. Пальцы к артерии на шее, жилка бьется, значит жив. Рядом уже никого из наших нет.

Поддерживая раненых, рота отступила в окопы, один я задержался. Стыд и позор, в атаке отстал, людей из виду потерял! Угрызения совести прогнали посвистывающие над головой пули. Пришлось лечь на землю и тащить офицера волоком. Господи! Больно грудь с правой стороны. Гимнастерка изорвана и залита кровью. Тащить волоком тело офицера тяжело. Невольно вспомнилось как в 'Они сражались за Родину' санитарка тащила Бондарчука. Таки дотащила же! Неужели я не смогу? Дотащу! Но больно! Больно! Метрах в пяти от остатков траншеи навстречу мне, извиваясь ужом, выполз Леппик. Подхватил офицера с другой стороны, проползли, и ввалились в окоп.

— Наш ротный! Подпоручик Цветков! Живой? — один из последних солдат Ново-Трокского полка.

— Вроде живой. Пульс прощупывался, иначе не потащил бы.

На всякий случай опять трогаю артерию, бьется.

— Живой! Тащи его в тыл ребята! — двое легкораненых согнувшись полуразрушенным ходом сообщения, утащили спасенного офицера в тыл.

— Взвод! Привести в порядок позицию! — Это уже Перетятько.

Злобный малоросс! Живой!

Солдаты, достав лопатки начинают окапываться на этих позициях смерти. Тем временем Янис Леппик помогает стянуть мне гимнастерку, туго перебинтовывает рану не груди. Спрашиваю его:

— Наши все целы?

— Трошина закололи, Николаева и этого ... как его? Из пополнения, Тяжных, что-ли, нет в окопах. Да еще четверо раненых в тыл отправили, ефрейтор распорядился.

— Так, ... отделение вполовину уменьшилось. Крупных значит цел?

— Цел. Двоих немцев приколол.

— А Перетятько? Взводный, цел?

— Не видел и не слышал про него.

— Да как же не слышал? Он только, что команду проорал. — Нелогично спросил я, сам не сообразив, раз проорал, значит жив и более менее цел. Тьфу господи!

— Не знаю, все в голове шумит, и кто там чего кричал не пойму. Немец прикладом задел. — поведал Леппик затягивая узел

— Ты головой потряси, глядишь и оклемаешься.

Янис хмыкнул и ехидно спросил:

— Вас, господин унтер-офицер, за грудь немец зубами рвал?

— Хрен его знает, не помню.

Надев гимнастерку, подпоясавшись и промочив горло из фляги, я обошел свих бойцов, деловито орудующих персональными шанцевыми инструментами, расчищая траншею.

Через сорок минут 'он' начал обстрел фугасными снарядами. Тоскливо сидеть под обстрелом, и гадать, попадет, не попадет?

Кто курил козью ножку, кто нервно грыз сухарь, некоторые просто сидели с закрытыми глазами, несколько человек бормотали молитвы.

— Спаси господи люди твоя...

— Мать Пресвятая Богородица ...

— Укрепи меня Господи ...

Примерно через полчаса после начала обстрела по траншее прошел подпоручик Ромишевский, наш полуротный. Присел, пережидая обстрел.

— Енгалычев!

— Я, вашбродь!

— Принимай третий взвод, Перетятько ваш убит только что, меня от осколков закрыл. В первом отделении командира тоже убили. У тебя, сколько людей осталось?

— Со мной семеро.

— Ранен?

— Ерунда Ваше благородие, царапина.

Рядом грохнуло, мы с поручиком вжались в переднюю крутость траншеи. Переждав 'дождь' из комьев земли, Ромишевский строго сказал:

— Смотри, сам не маленький. В первом отделении, человек десять еще. Переходите по траншее влево, уплотняйтесь, на подходе первый батальон, им надо место освободить.

— Слушаюсь! Ваше благородие! Разрешите вопрос?

— Ну, давай чего там? Только быстро!

— А ротный наш как? Цел? — Вопрос закономерный, хорошо, когда командир роты понимающий. А то будет какой-нибудь дятел.

Опять разрыв, опять вжимаемся в землю.

— Цел. Батальон принял. Среди уцелевших ротных самый старший по званию и по производству оказался. Так, что я теперь ротный. Понял? Большие потери в роте, считай все пополнение за одну атаку ... Ну вроде перенесли огонь. Я пойду, а ты выполняй приказ.

— Слушаюсь Ваше Благородие. Отделение! За мной!

Умер Перетятько Андрий Власиевич. Упрямый как все хохлы, службист и знаток уставов. А если разобраться, то из малороссов получаются самые лучшие унтера, как в мое время из украинцев сержанты. В мое время говорили: 'Хохол без лычки, как ...без привычки'. Был, и вот уже нету. Службист, пропитан уставом до мозга костей, все как положено, и вот погиб, прикрыв собою офицера. Светлая ему память!

* * *

Следующую атаку мы отбили ружейно-пулеметным огнем, в рукопашную не сходились. Да и немцы атаковали как-то неуверенно. Правда у меня во взводе было еще четверо убитых и пятеро раненных, за время предшествовавшего атаке обстрела. После того как вечером, вместе с горячей пищей, с перевязочного пункта вернулись солдаты сопровождавшие раненных, в том числе легко раненный Иванов, во взводе стало двенадцать человек. Людей меньше, чем было в отделении на восемнадцатое июля.

Увидев Осипа Иванова, прижимистого и хозяйственного мужичка, я был крайне удивлен. Большинство, получив даже незначительное ранение, старались поскорее убраться с позиций, а он с перевязанным правым предплечьем вернулся в строй. Не ожидал я от него такой тяги к товариществу. На мой недоуменный вопрос, почему столь рассудительный человек так глупо рискует своей единственной жизнью, Иванов ответил:

— Помирать, все одно придется, господин унтер-офицер, медаль у меня есть, теперя, мне еще одну дадут, а то и 'Егория', за них, однако больше пенсия вдове пойдет. Я вот в околотке побывал, ранения руки дохтуру показал, должны наградить, что я раненый в строю осталси.

Потом Иванов ехидно поглядел на меня, и продолжил:

— Вот, Вы господин взводный, в первом бою рану получили?

— Да какая там рана? Так порез небольшой. С такой раной в полковой лазарет и идти стыдно.

— А здря! Медаль Вам за ефрейтора дали, это правильно, могли еще одну за ранение получить. За третью степень, пенсия больше чем за четвертую. Али Вы богатый такой, что деньги не надобны?

— Ну, не бедный.

— Все одно! О жене подумали бы, ей средства не лишние будут. Разрешите идтить?

— Идите Иванов.

Я глубоко задумался, с такой меркантильной оценкой наград я ранее не сталкивался. Для меня эти побрякушки большого значения не имели, а ведь действительно согласно статуту за них полагались какие-то выплаты. Ну если еще раз принесут на взвод награды, себе ни при каких обстоятельствах брать не буду. Дадут персонально, возьму, а если так как дали на взвод, то уж лучше еще кому-нибудь отдать. Пришел Ромишевский дал команду оттаскивать в тыл погибших. Этой скорбной работой, взвод занимался до утра. Приходилось будить людей, которые зачастую наклонившись, чтобы половчее ухватить труп, тут же падали и засыпали. Марш, напряжение боя, вымотали, казалось все силы.

Когда рассвело, люди со страхом ожидали повторения вчерашнего. От нашей тринадцатой роты, как и от всего полка, остались ошметки. Не смотря на то, что подошли, наконец отставшие во время марша, даже то, что в строй поставили половину нестроевых, людей в окопах явно было мало. Кормили, правда, очень хорошо. Закладывали в котел продукты на роту, а получала пищу едва половина от штатного состава.

Переходить в контратаки полк не мог чисто физически. Оставалось одно, зарываться в землю во время перерывов между обстрелами. Впрочем, немцы вели их вяло. И в атаки больше не ходили. Наверняка заразы ткнувшись в одном месте и получив в морду, теперь ищут слабину в другом.

Пока носили убитых в тыл, перемазались все как черти! Баня нужна, а разве тут до мытья, когда такой запах стоит, что только и думаешь о возможности эпидемии. За эти четыре дня, что мы простояли под Бялой, нормально никто уже говорить не мог. От постоянных выбросов адреналина у всех тряслись руки. Грязное перепаханное снарядами поле принявшее на себя погибших наших и немцев, казалось олицетворением безрадостного будущего.

Двадцать восьмое августа, немцы как они считали, нашли слабину у местечка Иодлаукен. Язык сломаешь, пока выговоришь. Начались очень тяжелые бои, и были очень большие потери. Наши несколько раз переходили в контратаки. Говорят, там вперед идти приходилось по трупам. Может врут, а может и правда. Мне вспомнилось описание боев у деревни Арбузово, на 'Невском пятачке'. Наверное, там было нечто подобное.

У нас те же редкие обстрелы. Тяжело ранили нашего командира полка Струсевича Осипа Осиповича, который позже скончался в госпитале от полученной раны. Как говорили, рана у него была пустяковая, но полковник получил заражение крови, которое и свело его в могилу. Столбняк! Прививок ведь не делали!

Во главе полка встал подполковник Белолипецкий Валериан Ерофеевич, командир второго батальона. В моем взводе осталось девять бойцов. Я получил осколочное ранение, опять в левое плечо и решил — хватит испытывать судьбу. Справа какая-то грызенная рана на груди, слева осколочная на руке. Передал взвод ефрейтору Крупных и самостоятельно отправился на перевязку. Дальше полкового лазарета, правда, я не ушел.