— Нет, это чересчур далеко... да и незачем. Они нам чужие. А превыше всего верят в огонь. Может, и впрямь с огнем у них тесная связь. Говорят, по углям они могут ходить, не обжигаясь.

Девушка охнула, прижала ладонь к губам. Хозяин дома улыбнулся ее растерянности:

— Я думаю, выучиться этому можно. И не обязательно быть аталинцем.

— Но если пламя охраняет их...

— Их дома горят не хуже, чем наши. И в пламени выжить предок-огонь им вряд ли поможет.

— Господин, неужто вы не верите в силы выше человеческих? — от изумления она позабыла на миг все свои горести.

Он опустился на стул, единственный в комнатке, смерил девушку внимательным взглядом.

— Многие склонны оправдывать собственные страхи или просчеты вмешательством призраков, духов, нежити... Я много лет провел в Столице — там куда опасней. Здесь вешают над порогом амулеты и травы, а там вешай, не вешай, не спасешься от удара из-за угла — неважно, сталью ударят или доносом.

— Вы бы не испугались тори-ай?

— Как я могу судить? Могу только надеяться, что не потеряю головы, если и впрямь встречусь с такими. А иначе потеряю ее совсем, — он не сдержал улыбки. Затем спросил:

— Сколько тебе весен?

— Девятнадцать исполнилось в этом месяце.

— Я думал, не больше семнадцати... Покажи мне свою работу.

Послушно достала из корзины полосы и лоскуты шелка, сразу будто охапку цветов принесли в комнату.

— Я не очень много успела...

— Но ты старалась.

Ему, похоже, и правда понравилось; девушка гордилась своим мастерством, умела и плотно класть стежки один к одному, и вести узорную змейку ровно-ровно, но знала, что учиться ей еще и учиться — подбору оттенков, тонкости рисунка. Теперь похвалой гордилась, в этот миг позабыв, что он не просто один из ценителей-заказчиков, а она не у себя в мастерской.

— Тебе по душе эта работа? — спросил он.

— Очень, — ответила Нээле. — Я рада, что росла среди вышивальщиц. Наверное, и другое бы любила, сложись все иначе, но мне трудно представить.

— Но ты решила уехать на север, а вдруг не нашла бы работы?

— Я бы нашла, — горячо сказала девушка, указывая на свои вышивки. И ощутила, как наливаются жаром уши — расхвасталась.

— Я не собираюсь отнимать у тебя заслуги, — его смех не был обидным. — Но все иногда складывается не так, как мы хотим. Впрочем, ладно, — поднялся, протянул ей платок, который все еще держал в руке. — Продолжай.

— Что со мной будет? — робко спросила она.

— Пока живи здесь. Есть еще кое-что...

Не уточнил, но она поняла.

Когда затворилась дверь, девушка не сразу взялась снова за вышивку. Она не очень понимала, что чувствует. Господин Кэраи Таэна никак не мог приобрести для нее четких очертаний. С одной стороны, его полагалось бояться. С другой — он слишком мягко и почти дружески обращался с девушкой. Испытывала робость — мошка же! — но не страх. Смысл мошке бояться ну, скажем, горы?

Только сердце ее заколотилось как бешеное, стоило ему вот сейчас оказаться рядом, и даже не слишком близко.

Домочадцы, увидев хозяина, с веселым улыбкой выходящего от вышивальщицы, выводы сделали. За ужином с ней были еще приветливей, чем за обедом.

Поутру — еще розовым было небо — еле слышный, чуть скребущий стук раздался — так могла бы мышь постучаться. Нээле приподнялась, удивленная — здешние женщины входили, не давая себе труд предупредить о своем появлении — выдавали их шаги или звон бубенчика на запястье.

— Войдите, — произнесла Нээле — дверная створка отошла в сторону, и в комнате появилась гибкая девушка лет четырнадцати-пятнадцати, настороженная, но, видно, не робкая.

— Меня зовут Айсу.

Гостья бросала на вышивальщицу быстрые взгляды из-под ресниц: жаркий уголек, по странности принявший облик юной девушки в скромном платье служанки, вот-вот и прожжет это платье.

— Кажется, я раньше видела тебя.... — неуверенно сказала Нээле.

— Весь дом говорит про тебя, старшая сестрица — позволишь так тебя называть? — а ты все прячешься здесь. Вот я и пришла познакомиться.

Вот неожиданность. Для кого-то в этом доме ее общество может оказаться настолько желанным?

Айсу уже пристроилась рядом на полу и протянула тонкие руки к корзинке с вышивкой.

— О, позволь мне, пожалуйста! Я лишь посмотрю, ничего не испорчу!

На миг показалось — у Тайлин могла быть такая сестренка, но нет, та была капризным и беспечным ручейком, а эта... пожалуй, именно она первой заподозрила бы опасность в холмах, вот ведь как полыхают глазищи, черные, чуть раскосые. Нээле улыбнулась: шустрая девочка.

— Расскажи мне про этот город, — попросила она.

— Так всегда делалось, — Айю колыхался виноватой темно-гранатовой тучкой, он, казалось, и пола-то не касается.

— Сколько праздников в год? Каждый раз оставлять в округах столько денег лишь на зрелища и украшения?

— Не на все, но день середины лета один из главных...

— За ним будут другие главные, так ведь? Не такие суммы. И потом... вы же не думаете, что все это и в самом деле тратится на сам праздник? Кажется, думаете... Но очень многие из этих средств окружные главы и чиновники возьмут и себе на наряды, и на обед с заморскими блюдами, и на дорожку в саду, и еще на что-нибудь якобы очень важное для самого округа. А провинция все беднее... скоро брату придется идти на врага с деревянными саблями.

— Люди... не поймут этого. За что их лишат развлечений?

— Я никого ничего не лишаю... мы говорим о простых горожанах, так ведь? Если местные власти о них заботятся, для них все будет, как раньше. Оставлено ровно столько, сколько необходимо. Цены и расходы я знаю. Если же все деньги по-прежнему осядут в чьих-то карманах... а вот и проверим.

Для продавца фонариков из округа Эннэрэн обычно столь радостные предпраздничные дни в этом году стали пасмурными. Глава округа заявил, что, раз традиция в этом году нарушена и послаблений в налоге нет, придется всем затянуть пояса, и сборщики дополнительно заглянули в каждую лавку. Поэтому и сам Яо был грустен и потерял аппетит — как же, и вместо ожидаемой скорой прибыли отдать круглую сумму, и горожане раскупать фонарики не спешили, примерно те же чувства переживая. Какой уж тут праздник.

За весь день в его лавку заглянул лишь один покупатель, обычно бывало уже больше пары десятков, и каждый брал не какой-то пяток, а целую корзину фонариков.

А были они — загляденье: из разноцветной бумаги, в форме зверей и птиц, и с цветной свечкой внутри.

— Мы так разоримся, — печально сказал Яо, высунувшись в окно. — Одной бумаги и воска на все это пошло...

— И другие праздники будут, — жена развешивала белье во дворе, унынию не поддавалась, и вообще с ее характером бы в солдаты идти.

— И снова обдерут нас до нитки. Знаешь, ведь, что говорят, кому мы всем этим обязаны.

— Знаю, что кое-кому пасть бы зашить, — мрачно сказала женщина, заходя в дом и останавливаясь подле стола. — Если еще раз увижу этого твоего собутыльника...

— Да мы и не пьем почти, — оправдывался Яо. — Так, с расстройства душевного... И у него убытки сплошные. Мы вот подумали с ним, может, господин Энори бы помог, он, говорят, праздники любит... Сейчас-то поздно уже, а если потом к нему обратиться, на будущее...

Жена с размаху шваркнула о стол полотенцем.

— Постыдился бы! Таэна — хозяева этой земли а наш долг подчиняться и служить им. А ты хочешь просить безродного о защите, и от кого!

— Но я же не поперек, — оправдывался несчастный муж, — Я же просьбу предать только, так мол и так, господина Энори-то увидеть проще.

— И никого не надо просить, — сурово сказала жена. — Господин Таэна и так знает все, раз так сделано, значит, нужно. Всяко бывало, и кровь, и слезы, но они защищают нас, иначе не фонарики бы ты здесь мастерил, а навоз за лошадями рухэй убирал. Не уподобляйся тем, кто сплетни разносит сам знаешь о чем.

Здесь торговец был согласен с женой: подслушать чужой разговор мог любой камень, доселе годами мирно лежавший возле забора. За сплетни некоторые уже поплатились, кто-то отделался штрафом, а кто-то и голову потерял.

Женщина где-то в дальнем коридоре смеялась, то размеренно, тускло, то отрывисто, громко. Когда Нээле засыпала, безумный этот смех проникал и в сон, казался птичьими криками. Другие голоса оставались снаружи. Тут пресекали громкие разговоры, но тишины все равно не было. Может, поэтому и темнота не пугала. А во сне тело становилось бесплотным и пыталось обойти соседок по камере, подобраться к решетке и проникнуть сквозь нее...

Открыла глаза, ощутив солнечное тепло на щеке, шевельнулась, еще не до конца осознав где она — и подушка теплой была от солнца.

Приснится же. Ведь и впрямь подумала в первый миг, что все еще там, за тюремными стенами, и вот-вот и удастся скинуть телесную оболочку, сбежать. Странно все-таки было. То ли слишком многое случилось и до, и после, то ли кто-то из сил-заступников над ней сжалился, почти и не вспоминаются эти дни...

Сегодня Нээле не торопилась вставать. Солнце понемногу карабкалось на небо, а в мастерской поднимались с рассветом, но девушку пугало время, оно двигалось медленно и неотвратимо, как вода прибывает в наводнение. Служанки, жившие с ней в одной комнате, давно ушли; уже собиралась подняться и Нээле, когда в дверь поскреблась Айсу. Возвещала о своем приходе тихо-тихо, а внутри, в комнатке была уже прежняя, бойкая и востроглазая. Помогла Нээле причесаться — та вспомнила, как сама когда-то прислуживала Тайлин, и снова проснулась тоска по легкомысленной подруге. Ужас, который они перенесли вместе в холмах, сделал маленькую девушку почти сестрой вышивальщице. А теперь у нее нет и могилы...

— Пойдем, погуляем, сестрица, ты здесь будто привязанная.

И в самом деле, привыкла сидеть в четырех стенах, и в голову не пришло узнать, позволено ли...

Вот он, сад, на который девушка доселе только смотрела. Красиво там было, и спокойно-спокойно, только шмель гудел, будоражил воздух. Цветы раннего лета — ирисы, жасмин, ранние колокольчики, неизвестные девушке белые и розоватые грозди. За высокими кустарниками почти не было видно стены. Мирное место, здесь и сами ночные холмы кажутся вымыслом, не говоря о темной жути, бродящей меж ними — что ж удивляться неверию в ее, Нээле, слова?

— Старшая сестрица, мы можем гулять здесь, позади дома, сюда редко заходят хозяева и управляющий.

— А у тебя сейчас нет работы?

— Есть, — хихикнула Айсу. — Но есть и на кого оставить ее.

Нээле подставила лицо солнцу:

— Как хорошо тут... Будто в Стране Облаков — спокойно, и такие чистые краски...

— Да, сестрица... Особенно летом. У нас лучшие садовники в городе.

На траву бы сесть или лечь, касаться ее, теплой земли... Но травяной сок — хоть на ней и не драгоценный наряд, у девушки нет права на эту одежду. Опустилась на камень со стесанной верхушкой, на котором закреплена была круглая дощечка — для сидения.

Юная служанка пристроилась рядом с ней.

Скоро Нээле знала историю Айсу, мало похожую на ее собственную, разве что одиночеством. Сирота, она была еще и шестой дочерью в семье, где рождались только девочки. Мать служила прежним хозяевам этого дома, но уже давно и ее, и отца забрало поветрие, как и двоих сестер. Остальные были уже замужем, одна за вдовцом с детьми.

Айсу уродилась самой пригожей из всех, и самой шустрой — поэтому попала в число младших служанок дома.

— А правда, сестрица, что ты успела и в тюрьме побывать?

— Кто говорит?

— Так...

Занятная эта ее манера, говорить, возводя к небу глаза, будто оттуда рука высунулась и знаки на облаках начертила.

— Вот их и расспрашивай, не меня... нет в этом ничего, кроме желания позабыть, — вздохнула Нээле.

Слухи о ком-то — будто пряности в блюде, самая малость делает его вкусным, избыток — отвратительным. И неизвестно, какое слово может стать тем самым избытком. Слишком многое было и до, и после. И на ведьму уже косились. И невесть чем бы закончилось, если бы...

— Айсу, твой хозяин... какой он человек?

— Я не знаю, — хихикнула девушка.

— Не знаешь? Как это?

— Он пробыл в Столице двенадцать лет, и приехал всего пару месяцев как. До этого приезжал тоже, в гости ненадолго, но я тогда не служила в этом доме.

— Но что о нем говорят?

— О, это... — Айсу пододвинулась ближе и зашептала: — Нельзя сплетничать о хозяевах, но кто же удержится?

Вдалеке прошли две женщины, важно, ручными птицами проплывая по саду. Нет, Нээле никогда не обрести уверенности даже здешних служанок. Айсу, заметив женщин, пригнулась — видно, и впрямь от какой-то работы сбежала, но те внимания не обратили, и девчонка снова выпрямилась, упруго, как полная сил и сока травинка.

Рассказывала, то ли новым ушам радуясь, то ли возможностью поговорить о запретном.

...Домашние привыкли к нему — ряд простых и понятных требований следовало неукоснительно соблюдать, в остальном он не был придирчив. Ждали куда худшего, ведь даже сюда доходят слухи о столичных золотых дворцах, где и птицам положено петь в лад, и людям дышать, и дождевым каплям падать. Никаких таких ужасов не последовало, даже напротив, свободы поболее, чем при старых хозяевах.

— Любит, чтобы все было сделано хорошо и вовремя, а так вежлив даже со слугами. Мало подобных хозяев. Но он все время проводит в палатах управления или у себя за делами, или ездит с визитами.

Смерила Нээле недоверчивым взглядом, склонилась к самому уху и зашептала:

— А еще не здесь, но в городе ходят такие речи — боятся, что он позабыл имя предков и обратился к Столице всеми помыслами. Говорят, сроду не было такого, чтобы из их семьи...

Что уж она хотела услышать в ответ, неведомо, Нээле ничего не сказала. Совсем надо быть без ума, такие вещи обсуждать, даже если предложено искренне. Да и не по чину и не по знаниям им обеим.

— А тобой, сестрица, он заинтересовался, выходит, раз взял к себе в дом, — служаночка снова хихикнула.

— Не мной. Просто... так получилось, — говорить о камне желания не было, да и не стоило.

И чем, в самом деле, могла заинтересовать сама Нээле? Даже в мастерской несколько вышивальщиц были красивей нее.

— Да уж будто тебе все равно! — Айсу повела плечиком, потянула себя за тонкую косичку над виском. — Да уж будто поверю!

— Нравится он тебе? — спросила Нээле. — Если уж начистоту?

— Ну... откуда я могу знать, — засмеялась девчонка. — Больше, чем прежний хозяин, это уж точно. А так мы и не видим его почти, но и не достается от него никому. У господина генерала нрав куда круче.

Нээле призадумалась. Мягким и добрым этот человек ей не показался, хоть и проявил участие немыслимое. Но вот, сама она докатилась... слышала, что слуги вечно сплетничают о господах, и пожалуйста — сама начала. А как иначе, если от человека вся твоя жизнь зависит?

Бездумно поднялась, пошла, разглядывая цветы, пятна света и тени на листьях и лепестках, дрожащих в воздухе полосатых шмелей. Склонилась над невиданной травой с красными узкими листьями, словно лентой окаймлявшей клумбу.