— Ну, здравствуй! — прошептал он, наконец, отрываясь от него, заглядывая в глаза. — Я так скучал по тебе! Уже почти умирал... мой мальчик... мой малыш...

— Юки... любимый ... мой Юки..., — только и мог, что шептать, тот, едва дыша.

Спустя некоторое время, они сидели на маленькой кухне. Они говорили и говорили, наперебой рассказывая друг другу, что произошло за то время, пока они не виделись, не в силах остановиться. Потом Такео сказал:

— Покажи мне свой дом. Я ведь даже не знаю, как ты живешь.

— Мой дом? — Юки засмеялся. — Нет, глупый, это — не мой дом! Я просто обустроил здесь все, чтобы была возможность переночевать в городе, если необходимо. Мой дом — за городом, стоит в лесу. — Он хмыкнул. — Там сосны, и так пахнет по утрам, особенно, после дождя. Мы обязательно поедем туда. А еще я недавно купил домик в горах, знаешь, небольшой, бревенчатый, совсем простой, но я просто влюбился в него, и он ... мне так дорог... Там — камин... И пол ... такой гладкий, теплый. И такая тишина вокруг...

Юки мечтательно откинулся на стуле, его лицо светилось. Он смотрел на Такео, и столько тепла и любви было в его взгляде, что тот улыбнулся, согретый, расслабленный этим светом, а потом сказал:

— Все равно, ты же бываешь здесь, работаешь, спишь. Здесь — твои вещи, ты смотришь на них, они хранят твое тепло.

Юки встал, странно тронутый этими словами, произнес глухо:

— Пойдем.

Он показал Такео свои последние приобретения, потом отвел его в хранилище, что было в подвале, где в несколько рядов лежали деревянные коробки разных форм и размеров, потом — небольшую контору, всю увешанную полками, в каждую из которых были вложены аккуратные стопки бумаг, потом привел в кабинет. Такео оглядывал шкафы с книгами, бережно потрогал бумаги на столе, пробежался тонкими пальцами по спинке кресла, стоящего за столом, подошел к окну.

— А теперь пойдем, я покажу тебе главную достопримечательность моего дома, — дурачась, сказал Юки, — мою спальню. Знаешь, эту комнату я особенно люблю...

— Постой, — остановил его Такео. — А это что?

Он подошел к длинной черной деревянной коробке, стоящей на отдельной полке в шкафу. Юки вздохнул, опустил голову, пробурчал про себя: "Вот глазастый!", подошел.

— Оставь это. Пойдем.

— Пожалуйста, покажи мне!

Всегда такой застенчивый, Такео вдруг удивительно настойчиво обратился к своему возлюбленному, глаза его горели. По какой-то неведомой ему причине он вдруг так невыносимо захотел увидеть, что там, в этой странной, неброской коробке. Юки снова вздохнул, произнес сдавленно, сквозь зубы:

— Ну, хорошо! Отойди.

Такео отошел в сторону. Юки бережно погладил гладкое черное дерево, на секунду прикрыл глаза, потом резко выдохнул и открыл крышку...

Такео тихо подошел, взглянул внутрь, и сердце его замерло. На темном бархате, в специальном углублении лежал длинный, слегка изогнутый японский меч — катана. Клинок был убран в простые черные ножны с серебряным рисунком в виде падающих листьев, черная кожаная рукоять была оплетена серебристым шелковым шнуром. Металлический овал, который должен был закрывать ладонь во время боя, — цуба, — был украшен орнаментом и какими-то надписями. Такео смотрел на меч и чувствовал, почти наверняка знал, что это — не предмет из магазина и даже не жемчужина коллекции Юки. Было в нем что-то особенное, какая-то удивительная притягательная сила, какой-то сокровенный, особый смысл... Юки бережно взял меч в руки, подержал его, потом повернулся к Такео и медленно вытащил клинок из ножен, но не до конца, лишь наполовину. Раздался легкий металлический звон, холодная сталь серебристым светом полоснула по глазам Такео. Он не смел даже дышать, ощущая всю важность, всю невероятную значимость этой минуты. Говорят, катана — душа самурая. И сейчас, здесь, в этой комнате, Юки Асанте обнажал перед ним, Такео Бейли Кадаши, свою душу...

Юки так давно уже не доставал этот меч, он почти забыл, как тот силен, как привычно и удобно он ложится в его руку. Ему захотелось снова почувствовать это единение с ним, услышать пение клинка, подаренное только ему, ощутить, как свистит воздух, рассекаемый острым лезвием. Пальцы на рукояти сомкнулись сильнее, он прищурил глаза, лицо его затвердело, губы сжались в тонкую жесткую линию. Он уже почти слился со своим мечом, вновь превращаясь в беспощадного воина, каким был когда-то... Но через мгновенье, когда спящая в глубине его души холодная жестокость уже почти полностью завладела им, захватила его сознание, он вдруг будто очнулся, встретившись взглядом с испуганными глазами Такео... Резким движением он загнал клинок обратно в ножны. Сталь возмущенно зазвенела во властных руках своего хозяина.

— Прости, — прохрипел Юки, тяжело дыша.

Он помолчал немного, потом добавил:

— Я стараюсь не хранить его дома и редко достаю. Он делает меня... Я становлюсь другим, когда держу его, знаешь...

Да, теперь Такео знал, он видел собственными глазами, каким может быть его Юки, его ласковый, страстный, требовательный Юки, когда в руках его — этот меч с серебристым шнуром на рукоятке.

— Можно мне подержать его? — спросил он.

Юки вопросительно взглянул на него. В этой просьбе было что-то такое — глубокое, потаенное, даже больше, чем интимное, она была, словно просьба разделить тайну... И он протянул меч своему другу, отдавая в его руки часть своей силы, часть своего я... Такео аккуратно взял меч, посмотрел на Юки, прося разрешения, тот понял, кивнул головой. Такео чуть вытащил меч из ножен, обнажая лишь небольшую полоску стали, упиваясь его тонким звоном, чистотой его клинка, заворожено наблюдая, как играет свет на белом металле цубы.

— Что он значит для тебя? — тихо спросил он.

Юки посмотрел ему прямо в глаза и сказал холодно:

— Я убил им своего врага.

Такео уже знал это, наверное, он почувствовал это с самого начала. Это чистое, прекрасное, блестящее лезвие... На нем была чья-то кровь... И эти, произнесенные вслух слова, прозвучали лишь как подтверждение. Внезапно что-то привлекло его внимание, будто царапнуло его взгляд. Он прищурился: среди орнаментов на цубе был выгравировано что-то...

Юки заметил, как Такео всматривается в знаки и произнес:

— Это имя моего отца.

— Кристиан Асанте, — прочитал вслух Такео.

Потом вдруг в глазах его все темнеет, он судорожно вздыхает, глаза его расширяются от ужаса, он шепчет:

— А... это?

— Имя того человека, который убил его. Имя моего врага — Ичиро Кадаши.

Юки не слышит надтреснутого голоса Такео, не замечает, как искажается от внезапного кошмарного осознания его лицо, он весь — лишь в своих мыслях, в своих воспоминаниях. И только спустя вечность, он поворачивается, берется за меч, хочет забрать его у Такео, но замирает, сталкиваясь с его страшным остекленевшим взглядом. Они стоят, держась обеими руками за полоску стали, спрятанную в черных ножнах, не в силах расцепить заиндевевшие пальцы. Наконец, Такео выдавливает:

— Ичиро Кадаши — мой отец.

Проходит тысяча лет, прежде чем Юки произносит:

— Нет... Это невозможно...

Но нет в мире таких слов, которые могли бы теперь изменить того, что произошло, или исправить их прошлое. И теперь уже никогда нельзя будет вернуться назад, на какие-то десять минут назад, когда они еще ничего не знали, когда Юки мог увести их обоих из этой комнаты, от этой коробки, от этого чудовищного понимания, кто они теперь друг для друга. И Асанте опускает глаза, душа его рвется от боли...

Такео смотрит в его лицо. Разрозненные, неважные до этой минуты фрагменты вдруг соединяются в его пылающем разуме в одну целостную, ужасающую картину. И он чувствует, как рушится весь его мир, как все будто выворачивается наизнанку, предстает перед ним уродливой, черной, безумной стороной. В одно мгновенье все его счастье и вся сияющая радость его сердца сменяются в нем таким невыносимым ощущением собственного предательства, такой бешеной ненавистью, что, не в силах вынести этих чувств, он отталкивает меч с такой яростью, что Асанте буквально отбрасывает к шкафу. От удара сверху начинают сыпаться книги, какие-то коробки, Юки с трудом удерживает равновесие, но глаза его пылают, в руках все еще зажат меч...

Юное лицо Такео искажено болью, стыдом, ненавистью, он с ужасом смотрит на свои руки, потом наклоняет голову, пряча жгучие слезы, цедит сквозь зубы:

— Ты не знал?

Юки выпрямляется, отвечает каким-то чужим, глухим голосом:

— Нет! — потом тихо добавляет: — Он сломал мне жизнь! Уничтожил мою семью!

— Это был ты! Ты убил его... Ты убил моего отца... А теперь ... теперь ...

Такео не может больше говорить, он закрывает лицо руками, прячась от себя, от всех, от мира, так жестоко наказавшего его за его любовь. Не в силах больше находиться в этой комнате, в этом доме, рядом с этим человеком, он устремляется к выходу, натыкаясь на двери, сваливая полки, хватаясь за мебель, пытаясь удержаться на ногах. Он будто слепой, слезы жгут его глаза, он ничего не видит вокруг, не слышит, как Юки кричит ему вслед: "Такео, постой!.. Пожалуйста!.. Такео!!!" Он хочет только одного — вырваться, убежать, укрыться от убивающей его боли. Ему не хватает воздуха, он одним рывком разрывает ворот рубашки, его трясет, ему кажется, что еще немного, и он умрет. Он выбегает на улицу, устремляется, спотыкаясь, куда-то мимо машин, мимо домов, расталкивая прохожих руками. Они в ужасе шарахаются в сторону, с удивлением оборачиваясь на обезумевшего юношу, который весь в слезах бежит куда-то, не разбирая дороги...

А в это время в комнате, среди разбросанных книг и поваленной мебели, сидя на коленях, согнувшись, закрыв руками лицо, беззвучно рыдает другой юноша. Рядом с ним, на полу, лежит в черных ножнах длинный меч с серебристым шнуром на рукоятке.

Через две недели

— Такео, — с тревогой обращается к нему отчим, когда они сидят за ужином, — я очень волнуюсь за тебя, мальчик. Что с тобой происходит?

— Ничего, — отвечает тот глухо, — со мной все хорошо.

— Но ты же никуда не ходишь, — вступает в разговор мать, — весь день проводишь в своей комнате, почти ничего не ешь. Скажи нам, что случилось?

Такео поднимает голову, повторяет:

— Все в порядке. Ничего не случилось.

Но мать видит его измученный, потемневший взгляд, видит, как ввалились его щеки, видит черные тени вокруг его глаз, его искусанные бледные губы, и ее сердце переполняют тревога и беспокойство.

— Сынок, может быть, ты плохо себя чувствуешь? Может быть, поговорить с врачом? Вот мистер Уилсон...

— Мне не нужен врач, мама! Пожалуйста... Мне просто нужно ... время ... побыть одному. Я пойду, хорошо?

Всегда такой послушный, он не дожидается ответа, встает из-за стола и уходит. Мужчина и женщина беспомощно переглядываются между собой, в тревоге и страхе.

...............

Через несколько дней, так же, за ужином, Такео произносит:

— Я хочу поехать в тот город... туда, где похоронен мой отец.

Женщина роняет нож, ее руки дрожат, когда она поправляет сбившуюся скатерть.

— Сынок, — шепчет она, — но я думала, ты уже забыл, пережил это.

— Я не забыл, мама!

— Но это ведь ... так далеко.

Отчим смотрит на Такео, в его глазах — и удивление, и уважение к внезапно повзрослевшему сыну. Он накрывает руку жены ладонью и произносит:

— Это — мудрое решение, Такео. Я не смогу сам поехать с тобой, но попрошу мистера Кадо сопровождать тебя. Он давно знает нашу семью и не откажет мне в просьбе.

И, уже обращаясь к женщине, добавляет:

— Пусть съездит, дорогая, не стоит волноваться. Он уже взрослый, и все понимает. И он должен это сделать. Ведь это нужно, ты знаешь.

— Да, — соглашается мать, — знаю.

...............

Когда Такео вернулся в университет после летних каникул, учителя и друзья едва узнали его. Из робкого улыбчивого мальчика за эти три месяца он превратился в хмурого юношу с жестким лицом и глазами старика. И он больше не боялся темноты...

1973 год, США, побережье Атлантики

Прошел год, снова наступили каникулы, и Такео вместе с родителями приехал на отдых, в только что купленный отчимом новый дом на побережье. Ему нравилось вставать по утрам, когда все еще спали, и уходить к океану. Он бродил по берегу, потом подолгу смотрел на горизонт, туда, где вода и небо сливались в одну тонкую неровную линию, потом просто лежал на песке, раскинув руки, наблюдая, как кружат в прозрачной голубой выси белые птицы. Боль его притупилась, утихла, и, хотя душа еще по-прежнему напоминала разорванный шелк, развеваемый ветром, раны потихоньку начали заживать, они уже не кровоточили так сильно, как раньше, лишая его желания дышать и жить. У него появилась девушка, они очень сдружились, и со временем эта дружба могла перерасти в нечто большее. Родители перестали волноваться за него: он хорошо учился, его интерес к медицине окреп и, по оценкам его учителей, он подавал неплохие надежды. И он больше не давал им повода для тревоги. За это время он приучил себя глубоко прятать и маскировать свои чувства. Теперь он всегда был спокоен и вежлив, улыбался, изображал интерес и радость тогда, когда это было нужно... Ему и самому уже иногда казалось, что он делает все это вполне искренне...

Но где-то, в самой глубине его существа, словно выжженное на его сердце, но старательно укрытое зарослями колючих ветвей, сухих листьев, густой спутанной травы, еще продолжало светиться имя — Юки.

..................

Такео вернулся из города, припарковал машину, вошел в дом. Из библиотеки слышались голоса, отчим разговаривал с кем-то. Такео не стал мешать ему, а прошел в гостиную, собираясь забрать оставленные там утром журналы. Войдя в комнату, он удивленно нахмурил брови. На столе, недалеко от края, на облетевших лепестках забытых в вазе цветов, стояла небольшая деревянная коробка, сверху лежал белый конверт. Ощущая все нарастающую тревогу, боясь даже думать, Такео медленно приблизился к столу, взял в руки бумажный пакетик, беззвучно шевеля губами, прочитал на нем свое имя, отложил в сторону. Потом, уже почти понимая, похолодевшими пальцами бережно открыл крышку... В складках яркого шелка, в темных, украшенных кроваво-красными камнями ножнах, лежал персидский кинжал с резной костяной рукояткой.

Такео отдернул руки, сердце его на миг перестало биться, а потом рванулось из груди так, что он был вынужден схватиться за край стола, чтобы не упасть. Мир вокруг него вдруг завертелся с невыносимой быстротой.

— Здравствуй, Такео!

Юноша вздрогнул, резко обернулся.

— Ты?!!...

Такео сжал кулаки, стиснул зубы так, что у висков заходили желваки.

— Что ты здесь делаешь?!!

Воздух вокруг них будто мгновенно сгустился и потемнел, казалось, что еще минута, и в комнате затрещат электрические разряды. Они не виделись так долго, тысячу лет... Но теперь, когда встретились, поняли, что ни один из них не забыл того, что произошло — не получилось забыть, как ни старались. Ненависть, странным образом смешанная с отчаянной, обреченной любовью, из тлеющих (а ведь, казалось, уже почти переставших тлеть!) углей в один миг взметнулась во всепожирающее яростное пламя. И вот они стоят друг перед другом, — бывшие любовники, непримиримые враги, разделенные навсегда кровной местью. Между ними — пропасть... и нет ничего, кроме жаркого тепла. И оба они желают одного и того же ...