| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
7. Странности, особенности поведения, слабости
— Поведение в нетрезвом виде
Агрессивен на короткое время, затем — замыкается в себе; потери контроля, как правило, не происходит; может сознательно ограничить количество потребляемого алкоголя и жёстко держаться установленной нормы
— Поведение в экстремальной ситуации
Максимальное выжидание с последующей агрессией; использование любых обстоятельств в собственных интересах и интересах группы
— Поведение в группе
Стремление к разумному подчинению (приказ выполняется, но желательно обосновать); идеальный лидер N2
— Приоритетная мотивация
Порядок во всём (материальном мире, человеческих отношениях); выгода своя и других, в идеале — взаимная практическая польза
2. ФОМА
В детдомах не принято говорить о родителях, в этом неписаные законы приютов совпадают, — от Меланполя до самой глухой провинции, в какой только может быть детдом.
В "Кречете" предками принято было гордиться. Если ты хорошо их помнишь, — гордись тем, что помнишь; если о них мало известно, — изобретай или придумывай что-либо правдоподобное; если о них не известно ровным счётом ничего, — предполагай, дай волю фантазии, возьми на вооружение любую версию, которой можно гордиться.
Фома — Гриша Фоменко — своих родителей помнил прекрасно, хотя и нечасто видел. Контрактники с Украины, оба — такие махровые хохлы. Мать прекрасно готовила украинский борщ, вареники, галушки и прочие изыски национальной кухни. Отец знал наизусть невероятное количество стихов, и фольклорных, и авторских, — от Шевченко до совсем малоизвестных поэтов. Дома говорили только на "украйинской мове", мешая западную и восточную, но никогда не переходя на русский. Вот только "дома" Гришке приходилось бывать редко. Впрочем, дома он был Гриц, и только. "Гриша" — это в интернате, где он жил неделями и месяцами, пока его родители трудились, отлаживая аппаратуру на очередном плавсредстве. Затем они получали короткий отпуск, возвращались в общагу-малосемейку и забирали Грица из интерната. Неделю-другую ребёнок отъедался домашней стряпнёй, столь не похожей на интернатский "общепит", засыпал под "Черемшину" или "Ничь така мисячна..." и забывал, как говорят по-русски.
Потом он возвращался в интернат, вспоминал русскую речь и начинал ждать следующего отпуска родителей. Так было всегда, сколько он себя помнил, а потому в его голове долго не могли утрястись некоторые факты: не было "свободной полочки".
К шестому дню рождения родители решили сделать ребёнку презент: взяли с собой на объект на две недели. Гриц был дитём спокойным, рассудительным, никому не мешал, делал исключительно то, что было разрешено, а в случае неясности задавал вопрос "Можу?" и не совершал никаких действий, пока не получал утвердительного ответа. Ангел, а не ребёнок!
Но вдруг что-то случилось, что-то такое, абсолютно не лезущее ни в какие рамки, что-то странное... Внезапно Гриц обнаружил себя на надувном плоту посреди моря, одежда на нём была почему-то насквозь мокрая, с волос текло, вокруг на волнах что-то плавало...
А после он оказался в каком-то замкнутом пространстве, без окон, среди совсем непонятных предметов и незнакомых людей. Эти люди задавали ему какие-то вопросы на русском языке, а он был настолько ошарашен внезапной сменой обстановки, что отвечал по-украински, вызывая тем недоумение новых знакомых.
Позже он перезнакомился почти со всеми, запомнил, как кого звать; рассказал им всё про себя, маму, папу, — что знал. И сам задал вопрос, на который никто не смог ему ответить: когда появятся его родители?
Пространство, в котором он понемногу освоился, было довольно большим, но замкнутым, и это тоже не сразу уложилось в голове Грица: до сих пор из любого помещения, будь то групповая, квартира или каюта, имелся выход. Здесь выхода почему-то не было, а как он сюда попал, он не помнил. Он жил в этом странном замкнутом мире довольно долго.
Потом выход обнаружился: оказалось, надо было подняться как бы на чердак... А через несколько месяцев Гриц покинул это странное жильё навсегда.
Он оказался в детдоме, похожем на привычный с младенчества интернат, только воспитатели и ребята были другие, — к этому привыкнуть было легко. А так — всё то же самое: казённые стены, казённое бельё, казённый вкус супа в столовой... Говорили тоже привычно — по-русски. Здесь его снова подробно расспросили, как зовут его самого, его папу, маму, сколько ему лет, когда день его рождения, где он жил раньше. Он рассказал, объяснил, что он украинец, даже спел "Черемшину", которую так любил его отец...
Поначалу он ждал, что родители приедут к нему через несколько месяцев, как обычно, но их не было. Он терпеливо ждал, он уже умел ждать к своим шести годам. Он перестал ждать только к середине второго класса, просто потому, что устал. А устав, сообразил, что в тот день, когда обнаружил себя на плоту посреди моря, случилось что-то не просто плохое, а непоправимое.
Его "удержала на плаву" его национальность, — не столько сама по себе, сколько осознание себя представителем данного этноса. Он был украинец и гордился этим, как научили его родители. Уже учась в школе, он с особым интересом выискивал в хрестоматиях стихи, переведённые с украинского, и с удовольствием демонстрировал всем окружающим знание оригинала; а когда началось изучение истории, то всё, имеющее отношение к "земле предков", учил мало не наизусть.
Поначалу немного расстраивало отсутствие личной собственности. Прежде, в интернате, у него были кое-какие свои вещи, а здесь — только то, что на нём. Но это продолжалось недолго: у Грица была явная коммерческая жилка и особенная рассудительная прижимистость, — по-видимому, тоже национальные черты, унаследованные от родителей, — в сочетании с невероятным упрямством это давало свои результаты; вскоре он буквально "оброс" собственностью типа карандашей, ручек, солдатиков, фантиков, винтиков и тому подобного мелкого "мусора". Он собирал всё это, сортировал, чинил, менялся, разве что не продавал, — впрочем, и продавал тоже, но редко; единственное, чем он не занимался никогда — это ростовщичество, хотя просто занять деньги или дать напрокат какую-нибудь вещицу мог (впрочем, не всегда и не каждому; он не был жадиной в классическом смысле этого слова, просто поступал так, как считал нужным, и если он решил, что эта вещь вам не нужна, то вы можете искать её в любом другом месте, вот и всё). Переубедить его можно было только фактами. На "слабо" он не ловился.
С первого класса к нему приклеилось прозвище "Фома", против которого он ничего не имел: не хуже и не лучше, чем всякое другое, а прозвища были у всех. Иногда говорили "Упрямый Фома" — по известному детскому стишку; на это он тоже не обижался: своим упрямством он гордился и прозвище "Упрямый Фома" считал поэтому за комплимент.
Временами он задумывался о том, что, всё-таки, случилось с ним, и куда пропали его родители. Но эту тайну он раскрыл, уже оказавшись в ОСпН "Скаут". Он обратился к документам, которые оформили на него в Комиссии по Делам Несовершеннолетних, когда устраивали в детдом. Вот тут-то и выяснилось, что отчество его матери фигурировало там с пометкой "усл.", а местом рождения был записан город Порт-Морсби — с той же пометкой. Порт-Морсби находился на территории Конфедеративного Союза Островов, отколовшегося от Республики и объявившего о своей "самостийности" за год до его появления на свет. Григорий привык доводить начатое до конца и послал в Конфедерацию запрос о судьбе семьи Фоменко. Из присланного ответа он узнал, что и его отец, Фоменко Трофим Яковлевич, и мать, Фоменкова Олеся Тимофеевна, урождённая Климчуковна, — граждане Украины, — и он сам, Фоменко Григорий Трофимович, гражданин КСО по рождению, "погибли 01.09.2000." Узнал он и о том, где в последний раз видел своих родителей, — на БПК "Адмирал Юмашенко", находившемся в стадии "доводки" после капремонта, и потопленном в то несчастное утро торпедой с подлодки Б-101. Вот тогда-то Гриц и достроил, наконец, всю событийную цепочку, звеном которой был он сам.
Несчастливым то утро было не только для него: торпедой, оборвавшей жизни экипажа "Юмашенко" и всех, кто находился на борту, кроме самого Фомы, началась очередная братоубийственная война, — ещё один локальный конфликт в масштабах шарика между осколками бывшего СССР: Армения — Карабах, Грузия — Абхазия, Молдова — Приднестровье, Экваториальная Островная Республика — Конфедеративный Союз Островов... На свою беду "Юмашенко" в то утро забрёл в территориальные воды Республики (в запросе, посланном радистом подлодки "на землю", значилось "6 миль"; на самом деле, вероятно, было значительно меньше; важна была не глубина проникновения, а прецедент). Потом говорили, что командиру подлодки, де, не давала спать слава Бесноватого Адольфа: развязал войну первого сентября; иной раз добавляли, что лучше бы помнил, чем это закончилось для Бесноватого...
Возможно, командир подлодки, впрямь, худо закончил, но этого Григорий выяснять не стал, его это не интересовало. К тому же, экипаж того плавсредства относился к нему совсем неплохо: на то была своя причина. Подводники Республики, потопившие "Юмашенко", были немало удивлены, обнаружив на поверхности плот с единственным уцелевшим. Но, если этот белоголовый детёныш мало что мог понять в происходящем, то экипаж подводной лодки понял сразу и всё.
...Это суеверие родилось в армии США во время войны в Корее и, Бог ведает какими путями, проникло в Республику — осколок советской империи: если вы убили родителей, а киндер при этом уцелел, то такой ребёнок становился для вас живым талисманом. Сугубо сухопутная примета: раздобыть подобный "оберег" морякам, тем паче подводникам, было практически невозможно. Тем ценнее оказался для экипажа Гриц, хотя и был много старше любого "талисмана" времён Кореи (там в этой роли котировались младенцы одного-трёх лет), но здесь выбирать не приходилось...
Фома не знал, сколько пришлось напрягаться потом полковнику Романову, доказывая "верхнему" начальству, что этот кадр нельзя упустить, несмотря на рождение в стане оппонентов. Впрочем, у Романова работа была такая: он взвешивал все анкетные "pro" и "contra" каждого киндера, и, отыскав довольно аргументов "за", доказывал с пеной у рта, что ни одно "против" не является достаточно весомым для отсева, — ни одно, кроме плохой учёбы во время испытательного срока. Но "вылетало" не так уж много народу; а попав в "спецназ" по новой, пацаны, как правило, уже не упускали свой шанс. И это — при том, что почти каждый из них был ну очень неблагополучен. Почему бы?!
...ЖДИ, КОГДА ДРУГИХ НЕ ЖДУТ...
В кабинете полковника Романова зазвонил телефон. Евгений Дэн снял трубку:
— Отдел комплектования. Старший лейтенант Дэн слушает. Да, — и, нажав кнопку "S", сказал, — Владимир Борисович, к Вам Мерзляков по личному вопросу.
— Пусть пропустят, — отвечал Романов, не отрываясь от компьютера.
— Пропустить, — сказал в микрофон Дэн. Он мог бы сказать это, и не обращаясь к полковнику с вопросом: Мерзлякова он знал, ответ просто не мог быть иным. Тем более — сейчас.
...Январь. В "Кречете" отгремели новогодние праздники с неизменным балом-маскарадом. Очередная девятая учебная рота готовится к экзаменам... Парни из электронной разведки 12-го ДДК в очередной раз хакерствуют — взламывают банки данных Комиссии по Опеке и Попечительству: очередной набор грядёт. Горячее время. А когда оно не горячее, спрашивается?
...Стук в дверь.
— Товарищ полковник, разрешите войти! — На пороге — стройный, гибкий, как хлыст, парень, затянутый в синие джинсы и белую рубашку с короткими рукавами; на кармане рубашки — разовый пропуск; стёкла солнцезащитных очков-хамелеонов в тонкой металлической оправе медленно светлеют в полутьме кабинета.
— Игоряша, давай без церемоний, а? Здравствуй, орёлик, — отвечает Романов, поворачиваясь к вошедшему. — Проходи, садись. Штаб штабом, а чужие здесь не ходят.
— Здравствуйте, Владим Борисыч, здравствуйте, Евгений Петрович. Всех — с наступившим. И с наступающим — Рождеством...
Игорь Мерзляков был с Дэном на "Вы". Когда-то, в самом начале карьеры тогда ещё лейтенанта в Отделе комплектования ОСпН "Скаут", Мерзляков умудрился с ним поцапаться, и до сих пор отношения были прохладными, а общение — подчёркнуто-вежливым. Но сейчас от внимания Игоря не ускользнуло то, что Дэн смотрит на него как-то растерянно; и игла беспокойства вновь кольнула в сердце, уже не в первый, ой, далеко не в первый раз.
— Садись, Игорь, — повторил Романов, и Мерзляков понял со всей определённостью: что-то случилось. Что-то из рук вон плохое... Ох, не случайно не нагрянули к нему ребята на католическое Рождество и перед Новым годом, как прежде было. Год назад, "похитив" Джо с учебки, они вломились к нему в общагу всем кагалом. И лишь проводив Старый год тридцатого, отбыли в гостиницу, чтобы встречать Новый где-то в городе. А нынче — ни ответа, ни привета. Он получил письмо от Артура и знал, что триста четырнадцатая должна была получить такое же, но...
Если они не притопали к нему, значит, всё ещё не вернулись из вылазки, а должны были вернуться... Значит... Значит...
Игорь медленно опустился на стул напротив Романова. Сквозь окончательно посветлевшие стёкла очков на полковника вопросительно уставились серо-голубые глаза.
Романов вздохнул, снял свои очки, аккуратно сложил их и положил на коврик для мыши.
— Ты уже всё понял, Игорёк. Правда, не хочу тебя пугать раньше времени, возможно, ещё обойдётся...
— Они что, до сих пор не вернулись?
— До сих пор.
— Но должны были? Давно?
— Неделю назад.
— Пропали..? — Игорь вцепился рукой в край стола так, что костяшки пальцев побелели.
— Да, — Романов накрыл его руку своей. — Игоряша, я не хочу тебя пугать, но не хочу и давать особой надежды. Они возвращались с задания и... вертолёт, на котором они возвращались, сбили.
— Их никто не видел мёртвыми?! Да? — Игорь кидал вопросы резко, отрывисто, голос его вдруг зазвенел мальчишеским дискантом, но сам он этого не замечал.
— Достоверно — никто. Их сбили двадцать девятого, второго там высадилась ПСГ и обнаружила то, что может быть... В общем, ты понял, чем. Сейчас проводятся лабораторные анализы. Скорее — на подтверждение, чем на опровержение. Но как знать...
— "Там" — это где?
— Сумба.
— Как?! Как их занесло туда? Там же закрытая зона! Владим Борисыч, этого не может быть! Это ошибка!
— Нет, Игоряша, к сожалению, это не ошибка. Они возвращались попутным палубником, и пилот, вероятно, решил "срезать угол". Теперь мы уже вряд ли узнаем, зачем его понесло туда, возможно, на то и были веские причины... Ясно одно: от вертолёта мало чего осталось, — Романов надел очки, прошёлся пальцами по клавиатуре компьютера. На экране появилась фотография: выгоревшие джунгли — вид сверху. — Это со спутника. А вот это уже — снимки, сделанные ПСГ, — изображения на экране сменяли друг друга. Не дай Бог увидеть такое "живьём"! — Там собрали около десятка тел — фрагментарно, в основном. В обугленном состоянии. Количество тел приблизительно совпадает...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
