Дэйра. Глава 8. Белопутье

Дэйре достаточно было услышать его первые слова, чтобы испытать облегчение. Ее донзары не были преступниками, они были мучениками, и их ждал самый чудесный рай из всех видов рая, какие только придумало человечество. Жаль, правда, что ей не попросить у них прощение за то, что продлила их страдания. За то, что не оказалась Белой Госпожой. Потому что в отличие от них она точно попадет в ад, к тому дьяволу, так и не дождавшемуся ее в бездне.

Управляющий был нудным, худым, гнусавым и напоминал Гарона Шонди. Такой же самоуверенный, напыщенный болван, взобравшийся на кучку навоза и вообразивший себя хозяином муравейника. Остальные слуги делились на тех, кто хотел быть похожим на главного раба, и тех, кто его ненавидел и боялся. Первые суетились, мельтешили и бегали, вторые еле двигались, не поднимая глаз от земли. Она не ошиблась бы, если предположила, что среди беглых донзаров были родственники и друзья вторых слуг. Но страх удержал их от побега, страх удержит и от других необдуманных поступков. Интересно, где же был ее собственный страх, когда она отправилась ночью в лес, а потом присоединилась к беглецам, отговорив их от скорой смерти и приговорив к долгим страданиям?

Поместья и его окрестностей в темноте видно не было, но судя по большому количеству слуг и солдат, которые участвовали в погоне, барон, владеющий беглыми донзарами, был не маленькой фигурой в Бардуаге. Возможно, Дэйра даже видела его, когда приезжала в гости к герцогу Морту Бардуажскому, близкому другу их семьи. К тому же, у барона были свои солдаты — привилегия, доступная лишь герцогам, которые иногда передавали ее владельцам крупных поместий или родственникам. Насколько она помнила, у Бардуажских была большая семья с полным составом бабушек, дедушек, дядьев и теток с их отпрысками.

— Приговорены к повешению за преступления, а именно, — голос управляющего врезался ржавой иглой в мозг, и Дэйра очнулась, обратившись во слух. Возможность узнать хотя бы одну из мучивших ее загадок перед смертью дорогого стоила.

— Будучи арендованными господину виконту Фрамосу Петэрскому две недели назад, обвиняемые донзары отказались от выплаты ежегодной дани в размере пяти коров, тридцати куриц, десяти петухов, ста лорнов, восьми бочек меда, двадцати мешков муки ржаной...

Управляющий продолжал перечислять знакомый Дэйре набор дани, которую она сама не так давно собирала с донзаров Эйдерледжа вместе с Гароном Шонди. Вот только в ее герцогстве было запрещено передавать донзарские деревни в аренду. Практика, которая изживала себя и сохранилась, вероятно, только в столь дремучих местах, как Бардуаг. А еще Эйдерледж называли диким... Теперь было понятно, отчего взбунтовались донзары. Этот петух Фрамос потребовал уплаты дани зимой, через две недели после того, как деревня уже заплатила ежегодную дань своему прямому хозяину — барону. По закону виконт Петэрский имел право требовать выплату не раньше, чем через год. И барон, и виконт нарушили вабарский кодекс, но о каком законе могла быть речь здесь, в глухой бардуажской тайге? Это все Лорны виноваты, подсказал ей внутренний голос, и Дэйра с ним впервые безоговорочно согласилась.

— Обвиняемые донзары отказались от выплаты женской дани, а когда в деревню явились солдаты для выполнения приказа, женщины были спрятаны в лесу, в результате празднование юбилея виконта Петэрского было сорвано, а его чести был нанесен урон, так как женская дань была заявлена гостям заранее.

В лесу тоненько запели голоса, но так как слуги и вабары внимали исключительно управляющему, слышала их только Дэйра. Им подвывал ветер и отстукивал на костяных барабанах мороз, который крепчал с каждым ударом. Под носом у Дэйры образовались снежные, заиндевелые усы от участившегося дыхания.

— Обвиняемые донзары сорвали спектакль, который готовил виконт Петэрский для представления у двора герцога Бардуага. В назначенный срок они не передали десятерых детей для роли ангелов и скрыли их в лесу. А когда дети были найдены, донзары устроили нападение на солдат, выполнявших свои прямые обязанности, за что были приговорены к наказанию плетьми, но бежали.

Несмотря на то, что вокруг места казни горело много факелов, сам барон и его свита, закутанные в шубы и одеяла, сидели поодаль, в полумраке. Дэйра старательно всматривалась в темноту, пытаясь различить, кто именно из восьми вабаров, толпившихся вокруг кресла краснолицего барона, был виконтом Фрамосом Петэрским. Пока она различила только одного. Всадника, который волочил ее по бардуажскому тракту, Дэйра запомнит на всю жизнь. У него был сломанный нос и резкие, орлиные черты лица. Он стоял прямо за баронским креслом и называл краснолицего папой.

Управляющий, зачитывающий прегрешения донзаров, стал заикаться и несколько раз отбил зубами дробь от охватившего его озноба. Завозилась свита барона, стали притопывать и хлопать руками слуги, толпившиеся вокруг места казни. Недовольно всхрапнули лошади, вдали залаяли собаки. Мороз крепчал, голоса в лесу пели громче.

Холода не чувствовали лишь приговоренные донзары — они уже разговаривали с дьяволом, заждавшимся их в бездне, да Дэйра. Она вообще ничего не ощущала, разве что жар от цветка за пазухой.

Где-то приглушенно запел петух. Приближалось утро. Странно, что барон не отложил казнь до утра, а предпочел морозить свой зад лишь бы наказать беглецов. К чему была спешка?

Ответом стал приглушенный шепот двух служанок, которые уже подпрыгивали от холода недалеко от виселицы. Они держали в руках большие корзины — пустые. Дэйра глядела на эти корзины с того момента, как на шею ей одели петлю, но только сейчас поняла их предназначение. Туда сложат внутренности повешенных — кишки и органы. Ей не приходилось быть свидетельницей подобных ритуалов, но Стэрн частенько выпрашивал у нее потроха дичи. Донзары верили, что, если их закопать в углу коровьего стойла, то зимой никакая хворь скотину не тронет. Однако лучше всего, говорил он, помогают от зимних болячек потроха человеческие, которые вынуты у висельников. Но так как подобное достать было трудно, то обычно закапывали звериные.

Дэйра могла представить, как эти служанки должны были ненавидеть управляющего, слишком медленно зачитывающего обвинение. Вот уж кто с нетерпением ждал ее смерти. Вообразив, какую посмертную надпись она бы оставила на своей могиле, Дэйра едва не поперхнулась — от смеха, горечи и рвущихся слез. "Маркиза Дэйра Ингара Фредерика Айно Зорт, двадцати шести лет от роду, была казнена за участие в донзарском восстании и вздернута на виселице. Ее живот был вспорот, а внутренности закопаны в коровнике, чтобы коровы зимой не болели".

Между тем, девушки болтали много интересного. Что Фрамос Петэрский смертельно обиделся на своего любовника — барона за то, что тот арендовал ему столь дурных донзаров. Что обидевшийся виконт уехал в замок к герцогу и до весны в этих краях не покажется. Что сам барон ужасно спешит выехать вслед за своим возлюбленным в замок Морта Бардуажского, чтобы уладить конфликт с другом и подготовиться к балу, который будет дан по случаю возвращения герцогского сына Феликса из путешествия по Сикелии. А еще в замке герцога ждали графа Георга Эстрела, невесту Феликса — Ирэн Карлбири и маркизу Дэйру Зорт, которая была выбрана, чтобы представлять Эйдерледж на церемонии "Утреннего Цветка" в столице. Учитывая скорые новогодние праздники, бал в замке герцога Бардуажского обещал быть самым знаменательным событием края за весь год. Жаль, что ни Марта, ни Фреда — так звали служанок, туда поехать не смогут.

Смеяться захотелось невыносимо.

Температура быстро падала, но ветер утих, и это настораживало сильнее, чем если бы вокруг них выла стихия. В наступившей тишине голос управляющего звучал надтреснуто и скрипуче, но Дэйра его не слышала. С ней говорил холод. Тревожно нашептывал, будоражил, дергал за связанные руки, тормошил порванную одежду. С нее градом лил пот. А вот барон, похоже, начинал замерзать.

— Давай вешай, — приказал хозяин поместья, который, похоже, получал удовольствие от лицезрения людей перед смертью. Но вся его свита, уже не скрываясь, стучала зубами, подпрыгивала и хлопала себя по плечам. Не помогали ни бочки с огнем, ни дополнительные одеяла, которые вынесли слуги.

Палач, стоявший все это время истуканом, к огорчению Дэйры, не окоченел. Вздрогнув, он встрепенулся и с охотой взялся за веревку. Ему предстояло потрудиться, хотя Дэйра сомневалась, что вес исхудавших донзаров станет для него тяжестью.

А вот с ней ему предстоит повозиться. Ей казалось, что она вросла в землю, проросла в ней корнями, и сдвинуть ее с места теперь можно, разве что отрубив ноги.

Рыба Амрэля все-таки ожила, прошептала София в ее голове. Дэйра и без нее это знала. Она давно пыталась пробудить в себе хоть толику магической силы, которую надеялся найти в ней брат короля. Воображала, как посылает огненные шары в толпу вабаров, как с неба падают молнии, как раскрывается бездна под ногами, и враги падают прямо к дьяволу в пасть. Чего только не попробуешь ради того, чтобы выжить. Все ее магические фантазии ограничивались знаниями, полученными из донзарских сказок про волшебников. Те именно так и поступали в трудных ситуациях — бросали молнии во врагов, опрокидывали на их головы горы и ледяные глыбы, кидались огненными шарами. А еще можно было превратить вабаров в кроликов или прошлогоднюю листву, наслать на них проклятие и заразить смертельной болезнью. Или попытаться что-то сделать с собой. Например, стать великаншей, отрастить себе крылья, щупальца, зубастую голову или хвост с ядовитым жалом. Да что угодно, лишь бы не чувствовать, как петля затягивается на твоей шее.

Мороз погладил ее по щеке, превратил в лед слезу и успокоил боль в распухшем глазу. Дэйра набрала воздух в легкие, встала на цыпочки, вытянулась в струну, насколько возможно. Потом опустилась на пятки обратно. Петля затянулась, но лишь крепче обхватила шею — в воздух Дэйру никто не поднимал.

Вабары сидели неподвижно, также недвижимо стояли слуги и приговоренные донзары. Женщину со сломанной ногой, которая все-таки упала, больше никто не поднимал. Солдат, нагнувшейся к ней, так и замер с согнутой спиной — словно кланялся своей жертве.

Дэйра скосила глаза на палача. Жирдяй стоял с поднятыми руками, в которых еще была зажата веревка. Он как будто удивлялся.

Замерли служанки с пустыми корзинами. Их пальцы, сжимающие плетеные бока, сияли в темноте ослепительной белизной.

Потом стоячие стали падать. Рухнул палач, отломив одну руку, которая ударилась о землю, попадали слуги и вабары из свиты, покачнулся и завалился хозяйский сынок, разбив при падении лицо и пальцы, навсегда легли беглые донзары, чьи страдания, наконец, были закончены. Один лишь барон остался сидеть на своем кресле-троне, возвышаясь горой посреди ледяного царства мертвых.

Замерзли лошади солдат, ожидавшие у ворот; собака, чесавшая за ухом и навсегда замершая в предсмертной позе; ворона, сорвавшаяся с ветки в дурном предчувствии. "Мороз и железо рвет и на лету птицу бьет", — гласила одна мудрая донзарская поговорка.

Казалось, что в мире замерзли все — все кроме Дэйры.

Какое-то время девушка неподвижно стояла, прислушиваясь к ощущениям и ожидая, что превратится в лед. Но пальцы ног в сапогах двигались, намятые бока и глаз болели, живот ныл... от голода. Это чувство было столь неожиданным, что Дэйра очнулась и принялась вертеться, пытаясь освободиться. Помог холод. Веревки на запястьях намокли от пота и крови, а когда ударил мороз, мокрая материя заледенела, став хрупкой. Повозившись, Дэйра разорвала путы.

Вытащив кляп изо рта, она согнулась пополам, ожидая, что ее стошнит. Но, постояв на коленях и отдышавшись, поднялась и, не оглядываясь, побежала к воротам. Нужно было скорее увидеть, что мир там, снаружи, остался прежним, а не превратился в мертвый лед, который до конца жизни будет преследовать ее в кошмарах.

В воротах замер мальчик-слуга с вязанкой хвороста за плечами. Но он был живой — дышал. Как же хорошо, что барон отправил этого мальчишку ночью в лес за дворами, подумала Дэйра. Хотел наказать, а получилось так, что спас ему жизнь.

Парень стоял, открыв рот, и с глазами, полными ужаса, смотрел на приближающуюся Дэйру. Бежать он и не пытался. Маленький донзар был смышлен не по годам — разве можно зимой убежать от холода?

— Видал? — спросила Дэйра, кивнув в сторону баронского двора.

Мальчик кивнул и сделал шаг назад, но она схватила его за плечо, удерживая на месте.

— Расскажешь кому-нибудь? — ей достаточно было прищурить глаза, чтобы парень едва не упал в обморок.

— Нет, никому, до конца жизни молчать буду, — отчаянно замотал головой донзар.

Дэйра кивнула и, тотчас забыв о мальчишке, медленно побрела по дороге в темноту. Она знала куда идти, ведь Копра была рядом. Голоса в голове ей об этом сказали.

В Копре была кровать. И еда. И кареты с быстрыми лошадями, которые завтра доставят ее на бал к герцогу Морту Бардуажскому. Там, на празднике в честь приезда высоких гостей, она встретиться со многими интересными людьми. В том числе, и с Фрамосом Петэрским, с которым ей нужно было решить один вопрос.

— Клянусь, я никому не скажу, что видел вас, Белая Госпожа, — донеслись до нее слова, и Дэйра остановилась на обочине леса, наполовину скрытая мраком. Парень все еще маячил в воротах замерзшего поместья. Только он опустился на колени и уткнул голову в дорожную пыль, не решаясь поднять на Дэйру глаза.

Она не возражала. Знала, что нить, которая начала рваться после того, как за ней закрылись двери Эйдерледжа, теперь оборвалась окончательно. Пусть люди называют ее, как хотят — госпожой или безумной. Кажется, она только что сделала шаг по дороге, которая раньше была для нее невидимой. Нет, Дэйра не поедет в Хальмон. Лечить людей — это призвание, с которым рождаются. Она, кажется, родилась со способностями иного толка — приближать смерть, а не отодвигать. К тому же, у нее только что появилось одно важное дело в Бардуаге, да и, пожалуй, в столице ей будет, чем заняться.

Если Фрамос Петэрский был птицей, то Лорны были куском железа. Как говорила мудрая донзарская пословица, мороз рвет и то, и другое.

* * *

В Копре было мирно, спокойно и сонно. Охранники на воротах крепко дремали, и даже лязг петлиц не прервал их здоровый сон. Дэйра скользнула во двор, словно Черная Тень из донзарских сказок. Тень приходила к тем, кто не плотно закрывал двери на ночь. Она многое, что могла натворить — чаще всего, дурного. Но сейчас Дэйре просто хотелось спать.

По дороге она заглянула к оврагу, куда собирались прыгать донзары, и бросила туда остатки разорванной тряпичной куклы, которую подобрала у ворот в поместье. Ей не нужен был еще и голос дьявола в голове — разноголосицы у нее там хватало. Река, по-прежнему с грохотом катящая куски ледника, приняла подношение жадно, и Дэйра решила, что обиды не будет. Однажды она забрала у реки Нильса, теперь, вот, донзаров. Каждая подобная ошибка дорогого стоила. Впрочем, за донзаров она будет платить еще долго — с этим пришлось смириться.