Дэйра. Глава 8. Белопутье

Глава 8. Белопутье

"В жизни есть только одна дорога, она покрыта колючими кустами, которые рвут наше тело и оставляют нас перед Господом Амироном в слезах, покрытыми ранами и истекающими кровью".

С такими напутственными словами капеллана Карлуса Рейнгольда экипаж из двух богатых карет, запряженных четверней каждый, вместе с конным отрядом из четырех всадников ранним декабрьским утром тронулся в путь из девятого герцогства Сангассии в восьмое — в Бардуаг.

Если Эйдерледж был землей мачтовых сосен, могучих кедров и древних хвойников, то Бардуаг славился крепкими дубами и непроходимыми чащами, заросшими лианами и колючими кустарниками. Здесь росли морошка, брусника, женьшень и болотная голубика, за которые на южных рынках платили в три дорога. Холмистые взгорья Эйдерледжа заканчивались на правом берегу Марены Пармы Большой, которая служила естественной границей, разделявшей герцогства.

Бардуаг был плоским, суровым и холодным. В его лесах не пели птицы, а на севере края вздымались башни могучих ледников, наступающих на Сангассию многие века. В Бардуаге донзары молились не Амирону, не Ганзуре и даже не белоголовым. Здесь было царство чернолицых русалок, костяных стариков и травяных старух, лесных духов и колдунов, которых вешали на деревьях у реки, чтобы те не могли пакостить людям после смерти. Воздух северного края пах чужбиной, опасностью и злым роком.

Из-за многочисленных ручьев, которые пронизывали дремучие леса, стремясь влиться в Марену Парму, путь королевского тракта, носившего в народе название Белопутья, то и дело пересекали мосты — большие, маленькие, ветхие и новые, вызывающие восторг или недоумение, но почти все покрытые белой пылью дорожного полотна, которая и породила причудливое название. Белопутье тянулось по всем герцогствам Сангассии, являясь главным торговым трактом страны. Специальный указ обязывал каждое герцогство нести расходы по содержанию своего участка пути — чинить мосты, очищать дорогу от снега и павших деревьев, подсыпать камнями и глиной, а также охранять от разбойников. Бардуаг был самым северным герцогством Сангассии, холодные ветра и суровая природа не способствовали особому рвению в соблюдении законов, поэтому бардуажский отрезок Белопутья заметно отличался от королевского тракта в Эйдерледже. Мосты угрожающе скрипели, а кареты жестко тряслись на выбоинах и ямах, заставляя пассажиров мечтать о снеге, чтобы можно было убрать колеса и поставить экипажи на полозья, превратив их в сани. Снег в Бардуаге обычно выпадал еще в сентябре, но в этом году задержался сухой сезон, и, хотя небо было постоянно затянуто низкими тучами, за всю неделю пути с него не упало ни снежинки.

Холод стоял такой, что чугунные сундуки с горячими угольями, которые должны были греть кареты в пути, остывали за час. Укутанные в шубы и меха всадники проявляли чудеса стойкости, с трудом выдерживая до почтовых станций, где меняли коней и отогревались. Для экипажей герцога Эйдерледжа были заранее выкуплены все лошади до Бардуага, что вызывало недовольство остальных путников, передвигающихся на перекладных. Но с людьми Зорта не связывались, а гербовая карета графа Эстрела и подавно отбивала желание спорить.

Обе кареты были тщательным образом подготовлены к зимней дороге. В одном экипаже ехал граф Георг Эстрел, его адъютант Уил Рокер, капеллан Карлус Рейнгольд и Томас Зорт. Вторая карета была "женской" — в ней тряслись Дэйра, Марго, Ирэн Карлбири и ее горничная Лора. Обе повозки изнутри были обиты соболем и шерстяными подкладками, а снаружи позолочены и украшены росписью. Чугунные сундуки с угольями, медные фляги с горячей водой, жаровни для обогрева рук и нагретые камни заметно увеличивали вес повозок, снижая скорость, но без них "высидеть" было невозможно. Те, кто путешествовал верхом — капитан Говард Белиорский, четыре стражника и Нильс — по очереди забирались в кареты то к дамам, то к графу, чтобы проехать до следующей почтовой станции немного в тепле. Кучера и форейторы, которые менялись вместе с животными на станциях, так как лучше знали местную дорогу, держались, но проклинали холод, который, по их словам, никогда не был таким ядреным в декабре. Как там себя чувствовали кони, было непонятно, но кучера заверяли сердобольных дам — в частности Марго с Лорой, что лошадки бывалые, ко всему привычные.

И хотя в каретах имелось все, чтобы сделать путешествие знатных господ хоть немного терпимым — постель, погребок с продуктами, книги и даже посуда, путники с нетерпением ждали почтовых станций, чтобы размять ноги, не рискуя их отморозить.

Дэйра, погрузившаяся в себя после того, как за ее каретой закрылись ворота родного замка, была единственным человеком, который не страдал от холода. Однако видя, как мерзнут остальные, девушка предпочла молча кутаться в шубу и не выделяться. Она и так привлекла к себе слишком много внимания, результатом чего стала ненавистная поездка в столицу. Поклявшись себе, что больше никогда и нигде не проявит чудаковатости или странного поведения, Дэйра сосредоточилась на пути, умоляя всех известных богов и духов сделать дорогу короче. И хотя вернуться домой к новому году — ее любимому празднику, она все равно не успевала, девушка успокаивала себя тем, что вторую половину января, которую донзары называли Снежным Лютом и отмечали не менее пышно, чем канун нового года, она точно встретит в Эйдерледже.

Амрэль преподал слишком хороший урок, чтобы его забыть. Накануне отъезда она долго думала, много разговаривала с бабушкой — тщательно укрывшись в саду от любопытных глаз и ушей, а также с Поппи — уже у себя в покоях. Вывод был один — нужно признать ошибки и больше их не повторять. Дэйре нужно было стать невидимой: для Лорнов, родителей, гувернанток, подруг, вабаров. Мать была права — достаточно кормить сплетнями королевский двор. Дэйра должна была измениться.

— Ты не можешь сломать себя, — шептала Поппи, поглаживая ее голову, пока Дэйра рыдала у старой донзарки на коленях. — Но кое-что сделать можно. Ты должна убедить всех, что стала другой. Носить маски, моя девочка, это тяжкое бремя, но, когда нет выхода, маска становится спасением. У тебя ее еще нет, но я научу, как сделать себе другое лицо. Смотри на тех, кто рядом, и бери у каждого понемножку. Украшай свою маску, лепи на нее все, что нравится людям, крась ее в яркие краски, пусть она радует всех, кто будет на тебя смотреть. Не снимай ее никогда, не доверяй никому — ни миру, ни тем, кто в нем живет.

Совет Дэйре понравился, и первую неделю пути она провела за работой. Наблюдала за Ирэн и горничными, поглядывала из окна кареты на стражу, с жадностью всматривалась в путников, которые встречались на почтовых станциях и в дороге. К новому году люди спешили навесить родственников, друзей, побывать на ярмарках и гуляньях, поэтому на Белопутье царило оживление. Кареты, повозки, телеги тянулись со всех сторон, сталкиваясь на узких участках дороги, где кучера начинали любимую игру — кто кому должен уступать. Правда, каретам Эстрела и Зортов уступали без споров. Патрули и стража встречались тоже нередко, что радовало, потому что о разбойниках и лесных бандах болтали с не меньшей охотой, чем о скорой войне с донзарами.

А еще говорили о том, что зима будет лютой, что весна не придет, а в следующем году наступит конец света.

Дэйра всматривалась в лица, слушала разговоры, наблюдала и старалась молчать, потому что, чем дальше они отъезжали от Эйдерледжа, тем говорливее становилась старая герцогиня, чей голос звучал только в ее голове. Бабуля успокаивала, утешала, напевала причудливые мотивы и ругала старую Поппи за дурные советы. По словам Софии Зорт, Дэйре не следовало притворяться другой, потому что другой она была с рождения, а попытка нацепить чужое лицо приведет к еще большому бардаку в ее голове. Дэйра бабке не возражала, но оставалась при своем мнении. До самого Майбрака она собиралась молчать и открывать рот только при крайней необходимости.

Помимо разноголосья в голове Дэйры шума хватало и снаружи. Колеса скрипели, разбитые на ямах рессоры стонали, да и сами кареты трещали со всех сторон, словно протестуя против бардуажского бездорожья. К мерному стуку лошадиных копыт Дэйра скоро привыкла, а вот к звуку хлыста и голосу кучера, который болтал со стражниками — так и не смогла. Когда на очередной станции кучера поменяли, она поняла, что радовалась преждевременно — новый оказался еще болтливее, в результате, его прибаутки еще долго крутились у нее в голове, усиливая царящий в ней хаос.

"Тело довезу, а за душу не ручаюсь", — приветствовал пассажиров новый возничий, после чего Марго пришлось принимать сердечные капли. "Плохая стоянка лучше доброго похода", — говорил он же, когда у одной из карет таки отвалилось колесо, и они застряли на ветхом мосту, скрипящем от любого неверного движения. "Шибко ехать — не скоро доехать", — отвечал наглый донзар, когда Говард Белиорский попросил его ускориться из-за наступающих сумерек. Но коронным высказыванием кучера стала реплика, которую тот бросил, когда у капеллана прихватил живот, и экипажу пришлось ждать, когда священнослужитель найдет подходящий куст посреди огромного луга, через которое тянулось Белопутье. "Выйдешь утром в поле срать, далеко тебя видать", — философски заключил кучер, глядя на то, как бедный Карлус, так и не найдя укрытие, пристроился в жухлой траве.

Дэйра не выдержала и накричала на кучера, который отчего-то перепугался так сильно, что не проронил больше ни слова до самой почтовой станции. А она ведь даже не собиралась его ругать, думала вежливо попросить заткнуться, но крик вырвался сам собой — так же неожиданно, как покраснели шрамы на лбу, став горячими, словно раскаленные обручи. Запоздало вспомнив, что не одела шапку, Дэйра спряталась в карете и, накрывшись одеялом по самые глаза, больше не высовывалась.

Бесснежный декабрьский пейзаж наводил на воспоминания. Большей частью дорога петляла по лесам, где деревья-исполины скребли небо корявыми, черными ветками, к которым от земли длинными нитями тянулись лианы. Иногда открывались равнины, поросшие чахлым кустарником и бурьяном, и тогда Белопутье становилось еще тоскливей. Изредка встречались причудливые нагромождения наполовину вросших в землю камней, которые были единственным напоминанием о скалах, оставшихся далеко позади. Те немногие донзарские деревни, что располагались у дороги, напоминали эти камни, потому что были такими же застывшими во времени. Казалось, что наступившая зима придавила домишки в землю по самые крыши. Редко в каком окне горела свеча, в воздухе не пахло дымом из печей, а случайно оказавшиеся на пути донзары глядели хмуро и затравленно. Беднота донзарских общин в Бардуаге, о которой Дэйра слышала от Стэрна и Поппи дома, не была вымыслом. "Стоячая вода гниет, принося болезни и смерть", — сказала как-то Маисия, когда на кухне в замке болтали об очередном восстании донзаров. Дэйре ее слова запомнились.

На третий день пути Дэйра поняла, как сильно была привязана к людям, которые всегда незримо присутствовали в ее жизни. Поппи, Стэрн, Норад, Маисия, знакомые служанки из кухни, стражники, конюхи и другие — всех их не хватало. Как ни странно, но по "свите" из подружек и родственникам, например, о матери она не скучала. А вот отец вспоминался часто. Наверное, он уже вступил в чагарские земли и сейчас направлялся с данью к столице ханов — желтому городу Армурату. Пусть боги вернут его обратно, пусть слухи о войне останутся только слухами.

Как ни странно, но думала она и об Амрэле Лорне. Этот человек всколыхнул потаенную часть ее души, которую она тщательно прятала от себя самой и окружающих. Каждая встреча с ним вспоминалась особенно отчетливо, требуя нового осмысления ее поведения. То, с какой насмешкой Лорн глядел на полураздетую Дэйру в Пещере Радости, заставило ее желать создать маску, как можно скорее, — чтобы ее не боялись, не презирали, не называли сумасшедшей. Дэйра знала, что была нормальной, куда "нормальнее" той же Ирэн или брата Томаса, оставалось доказать свое право быть "на равных" с остальными. Она была уверена, что, окажись в пещере на ее месте Ирэн, Амрэль не упустил бы случая воспользоваться приготовленным ложем. Бабушка убеждала Дэйру, что все обернулось неплохо, и, если бы у Амрэля и Дэйры случилась бы "радость", она сейчас чувствовала бы себя куда отвратительней. В замке девушка охотно согласилась с умершей родственницей, но сейчас, трясясь в карете под грудой одеял, с трудом сдерживала слезы.

Амрэль разбередил ту часть ее души, которой обычно не давали голоса. Та Дэйра подпирала стенки на балах, предпочитая объедаться сладостями, глядя, как порхают по залу юбки подруг, та Дэйра пряталась за старыми книгами, с презрением отзываясь о дамах, которые предпочитали пыльным страницам духи и помаду, та Дэйра пугала любого, кто проявлял к ней интерес — часто вызванный богатством и знатностью ее родителей. Она верила, что должна ехать в Хальмон, чтобы стать доктором и лечить людей, но Белопутье, мрачные бардуажские дубы и хмурое декабрьское небо твердили в один голос — ты врешь. Может, и врала. Одиночество, наконец, сломало стены башни, где долгие годы росло и крепло, пока не превратилось в чудовище, захватившее власть над ее душой. Нет, не права была бабка София. Дэйра предпочла бы, чтобы Амрэль поступил с ней так же, как с рыжеволосой красавицей Ирэн, окажись она вместе с ним в Пещере Радости. И пусть бы она жалела о последствиях и попранных женских чувствах, зато изгой в ней стал бы чуть меньше, а ниточка, соединяющая ее с реальным миром — чуть крепче.

Дэйра тяжело ворочалась под своими меховыми накидками, толкала Ирэн, переворачивалась в другую сторону и видела замерзшего Нильса, который, словно нарочно, держался поблизости от ее окна. Если уж кто и был странным в их компании, то этот загадочный парень из Лаверье, который был таким же донзаром, как Дэйра — куртизанкой. Сначала Дэйра бесилась от того, что никто не хотел думать о том, как нелепо звучала его ложь о любви к оружию, тайному самообучению в зале фехтования барона Лаверье и странствующем монахе, который якобы довел его врожденные таланты до мастерства. Но видя, как проглотили это вранье остальные, в конце концов, успокоилась и Дэйра, вычеркнув Нильса из своего ближайшего окружения. Она еще не поняла, зачем этот человек появился в ее жизни, но убедила себя, что смысл в спасении Нильса из воды был в Амрэле. Все это было одним большим уроком, апогей которого случился в Пещере Радости. Она умела делать выводы. Скоро у Дэйры появится маска, которая больше не позволит совершать подобные глупости.

Сам Нильс тоже не выказывал желания с ней общаться. Всю дорогу он ехал хмурым и сосредоточенным. От Томаса Дэйра знала, что донзар сопровождал их только до Бардуага. Узнав историю его сестры, Томас заверил Нильса, что тот должен, непременно, отправиться на поиски девушки. Нильс же, в свою очередь, обещал вернуться и продолжить служение Томасу после того, как найдет Дженну. Томас взял с Дэйры клятву, что она не выдаст Нильса, но Дэйра больше не собиралась вмешиваться в судьбы людей. Она была уверена, что Нильс лжет, как проворовавшийся кладовщик, однако ее это больше не беспокоило. Пусть Томас сам разбирается.